аналогии с землей, связывается со смертью и с умершими, она - гроб, в котором
человек умирает и возрождается, и египетскому покойнику, попадавшему в
материнскую утробу, т.е. умершему, говорили. "тебя отдают твоей матери Нут в ее
имени "погребение", и она обнимает тебя в ее имени "гроб"191. Производительный
акт как рождение-исцеление порождает богатую метафористику любви-исцеления;
Приап становится богом-врачевателем, и 'плотски соединиться' - это значит
'выздороветь'192. Мифическим эквивалентом смерти и производительного акта служит
сон как одна из метафор земли; вот почему в античности врачевание покоится на
инкубации, которая происходит, конечно, в святилище193. Показательно, что культ
целителей связан не только с образом крови и вина, но и воды и молока194, когда
же божество спасения, исцелений и воскресений отождествляет свое тело с хлебом и
свою кровь с вином195, мы получаем очень цельную метафорическую систему, в
которой, как в майской обрядности, нет причинно-следственного логического ряда,
но есть редупликации тождественных обликов. Все боги, умеющие врачевать,
являются богами пищи, хлеба и вина, в культе Христа, земледельческой Деметры
Элевсинской (есть и прямо Деметра Сито, т.е. хлеб), Аттиса и многих других мы
видим параллельную евхаристи-
78
ческую метафористику в образах еды и питья196. Поэтому-то существовала теснейшая
связь между культовыми трапезами и сотерией: Зевсу Спасителю и Афине
Спасительнице при жертвоприношении покрывался стол, и Диониса, когда его
призывали на теоксении (пиры для богов), именовали спасителем, в литургии же у
пифагорейцев призывали во время возлияний и Зевса Сотера197. Итак, спасители
обращены одной стороной к смерти, другой к плодородию. Сила рождений - в их
прямой власти. Они - боги соединения и брака, разрешители родов, податели
чадородия. В отношении к растительности они - боги урожая, боги хлеба и вина,
боги еды.
7. Земледельческие метафоры рождения
При племенном строе из единого комплекса вожака-тотема отделяются функции царя,
жреца, бога; однако цари остаются сотерами и целителями, жрецы становятся
врачами, шаманами, религиозными целителями при помощи чудес, а боги, умирающие и
воскресающие, переходят на роль спасителей и спасительниц города198. В то же
время основная концепция плодородия, актуальная в этот период, вырабатывает
образы непрерывного нового и нового рождения (где новизна носит характер все
того же возобновления старого), выдвигая в соединении женщины и мужчины только
зачатие и рождение. Получается метафора, которая к концу родового строя
принимает образ 'блуда', 'распутства', этот образ массового оплодотворения,
прикрепленного к отдельным женщинам, тесно увязывается с рождением и
преодолением смерти, а потому и спасением. Так 'блуд' оказывается метафорой
спасения, а женское божество производительности - божеством эротической любви,
или жрицей ее, или просто блудницей199. Коррелят мужского плодотворящего начала,
такая богиня становится его парным соответствием, и так как они оба проходят под
одинаковым семантическим знаком, то получается такая чуждая для нас пара, как
Спаситель и Блудница (Сотер и Порна). Однако подлинная семантика 'блудницы'
раскрывается в том, что она, как и 'спаситель', связана с культом города и с
победой как избавлением от смерти. Город и страна являются объектами сотерии в
культе богинь-спасительниц, причем они метафорически увязываются с образом
цветущего времени года, и их спасение приурочивается к расцвету растительности,
к плодородию животных и людей200. Метафора 'въезда в город', которая
соответствует выходу из смерти (ср. триумф), прикрепляется к спасителям и
спасительницам так же,
79
как и метафора 'взятия города', 'победы над городом', 'спасения города', в целом
ряде случаев въезд спасителя в город семантизирует производительный акт,
метафорический вариант входа жениха в брачный покой201. Поскольку 'блуд' есть
метафора спасения и блудница связана с городом, дальнейшее накопление и
разворачивание тождественных образов становится понятным. Получает смысл культ
Афродиты Гетеры, сакральное значение гетеризма вообще, специальное обращение к
гетерам, когда нужно молиться о спасении, и культ Афродиты Порны202. Ее храмовое
сказание звучит в Абидосе (милетской колонии) так: враги овладели однажды
стражами города во время жертвоприношения и забрали в плен и их и пьяных
блудниц, из них одна похитила у неприятеля ключи от города, переползла через
городские стены, подняла на ноги жителей и тем спасла город, который в
благодарность построил храм в честь Афродиты Порны203. Здесь дано единство
образов 'жертвоприношения', 'пьянства' (метафора вина), 'блуда' и 'спасения'204,
что единство и такая именно образность не случайны, видно из многих сказаний о
блудницах и женщинах, которые тоже спасают город205. Далее закономерность этого
сочетания подчеркивается тем, что и статуя Афродиты на Самосе сооружена
гетерами, которые сопутствовали Периклу при осаде Самоса206 В этом случае, как и
в других207, Порна и Гетера представляются связанными с военной победой. Когда
нужно молиться о спасении Эллады, в храм Афродиты посылаются именно гетеры208, и
когда хотят получить победу на олимпийских играх, просят о молитве гетер209. Как
же не вспомнить Юдифи? Правда, библейский миф старается изобразить ее
непорочной, но для нас уже совершенно ясна вся линия параллельных образов,
сколько бы их ни затушевывали впоследствии. это спасение через акт
производительности и пиршества. Голова Олоферна и его опьянение - это то же вино
в виде крови и та же метафора тела. Недаром 'вино' есть метафора брака и пьется
при браке, в нем одном заключен образ плодородия. И Юдифи, как Порне,
сопутствует опьянение и жертвоприношение210: там это сказано дословно, здесь
одето в метафору 'убийства' и 'опьянения' жертвы. Это все тот же развернутый в
различные метафоры образ, который параллельно в олицетворении хлеба и вина,
присутствует в обрядах евхаристии и Пасхи. Ведь Афродита - богиня плодородия, а
муж Юдифи (т.е. дублер Олоферна) умирает во время жатвы ячменя, когда колосья
хлеба связывают в снопы211, и блудница Раав, в одной версии - жена Иисуса
80
Навина212, т.е. соответствие Спасителя, а по другой - Вооза и, по-видимому,
Вифлеема213, персонифицированного хлеба и жатвы хлебных злаков. Эта парность
спасителя и блудницы так укореняется в традиции, что пророку, носящему имя
"спасителя" (Осии), легенда приписывает жену-блудницу214.
8. Метафора свадьбы
Что же такое свадьба, как не биография Солнца Победителя, если распущенность -
биография Афродиты Спасительницы? Как вождь-победитель и царь, жених увенчан
венком, невеста покрыта белой фатой смерти или красной фатой пламени. Подобно
солнцу, на колеснице выезжает пара брачащихся богов, и вокруг них, как в
небесном океане, птицы, деревья, крылья богов любви, рассыпанные вокруг
звезды215, иногда невеста - дерево, а иногда брачатся сперва с деревом
поочередно, а потом между собой, мальчик несет священную воду, или факелы, или
блюдо злаков. В торжественной процессии продвигаются к брачному шатру, как
божество солнца в свою священную скинию216. Моменты жертвоприношения и трапезы
позади, теперь они дублируются в акте ложа. Этот акт происходит после появления
вечерней звезды, и с факелами ведут невесту к ее ночному престолу.
9. Брак и рождение как космогонический круговорот
Мы рассматриваем жизнь с социальной точки зрения, с идеологической, бытовой,
экономической и многих других. У первобытного человека - цельная, монолитная
жизнь. Моменты социальные, религиозные и бытовые в мировоззрении слиты. Даже
война есть победа над врагом в космическом плане, даже голод есть голос смерти.
Царь есть жених и бог. Он царствует год, а затем умерщвляется или изгоняется,
повторяя судьбу, которую он переживает в день своего двойного венчания;
побежденный смертью, он из царя становится рабом, и женский паредр его - рабыня,
но это убийство или изгнание благодетельны потому, что именно в них он проходит
фазу смерти, преодолевает ее в рукопашной и снова выходит в жизнь царем, новым
богом света и новым женихом. Свадьба каждый год играется сызнова, и в неузнанном
чужом женихе невеста вдруг узнает своего старого супруга, пропадавшего в
изгнании. Нет нужды, что этот жених действительно новый: невеста знает, что это
один, всегда все тот же, под новыми масками неизменный и всегда одинаковый
старый победитель. Лицо - это только носитель маски, и оно меняется, его родовой
образ - маска - неподвижен. И Прокрида, подкупленная драгоценностями, изменяет
своему мужу,
81
Кефалу, но после измены узнает, что ее новый любовник - это ее старый муж,
вернувшийся из долголетнего странствия217.
в) Мemaфopы 'смерти'
1. Метафора царства и рабства
Можно подумать, что в царе-женихе две сущности, но на самом деле она только
одна. Прокрида и Пенелопа всегда в день своей вторичной свадьбы оказываются
невестами своих старых мужей. И все-таки обряд и миф заставляют их иметь
временных женихов, которым они враждебны. Это в конце концов сводится к вопросу
и о подставных невестах, попутно указанному мною при описании "майской пары",
мимо которого я тогда должна была пройти дальше. Тема подставного жениха или
подставной невесты объясняется обычно желанием отвратить злую силу от
протагонистов брака и перевести ее на замаскированное "подобие"; во всяком
случае этот мнимый персонаж нигде не претендует на самостоятельную роль и нигде
не затушевывает своей зависимости от главной роли. Иначе как будто обстоит дело,
когда перед нами находится не жених, а царь. Здесь роли производят впечатление
двойственных: с одной стороны - царь, разжалованный в рабы, а с другой стороны -
раб, возведенный в сан царя. Но мы знаем, чем обряд кончается: раба казнят, а
царь остается царствовать218. Ведь ежегодно царь умирает и оживает как бог года,
но не личность. Эта метафора смерти и обновления нового царя-жениха имеет свое
словесно-действенное выражение, и мы привыкли называть его Сакеями,
Сатурналиями, Крониями. В последнее время им так много занимались и так много о
нем писали, что нет надобности вновь описывать его и освещать219; напротив,
ощущается другая потребность - показать его, так сказать, "частность" и только
одну из образных интерпретаций многоликой и многозначимой метафоры
'смерти-обновления'. Умирающий ежегодно царь - не есть исключительный образ
Сатурналий: это основной образ первобытного общества во всем его быту. Смерть
царя как метафора его временного рабства и временной скованности есть обычная
интерпретация этого образа. Сатурналии интересны только тем, что дают
действенную и образную систему тому комплексу представлений, который зачастую
приходится генетически вскрывать и реконструировать, но не больше. Сатурналии не
дают ничего семантически нового по сравнению с метафорой еды или
воспроизведения: и там герой умерщвляется, проходит фазу смерти, преодолевает ее
и выходит
82
в жизнь победителем. Поэтому уже кажется трафаретным наличие в Сатурналиях таких
дублирующих друг друга актов, как еда, свадьба (брак или распущенность),
празднование нового года. Следует ли напоминать, что царь Сатурналий есть
воплощение нового года, сызнова венчающийся на царство, что он есть жених,
празднующий свой новый брак, и что он стоит во главе жертвоприношения и
торжественной еды? Единственное, что этот обряд отличает в ряду прочих, это
наличие раба-узника, которому передаются прерогативы царя, и переход царя на
роль раба. В силу тотемистического мировосприятия, ставящего знак равенства
между природой и человеком, обществом и отдельным членом, в дни Сатурналий
каждый человек переживает ту же драму перемены ролей, что и бог-царь. Это дает
впоследствии знаменитую картину временного господства слуг и прислуживания
господ; рабы правят домом, садятся за барский стол, а хозяева, переодетые
слугами, переходят на роль рабов220. Конечно, генезис этого явления не в
