беглой схемы уже достаточно видно, что литургия воспроизводит древний обряд еды
и питья - от приготовления до уборки. И тогда становится понятной роль в церкви
стола: это величайшая "святыня", "святая святых", "престол", который
представляет собой просто-напросто обеденный стол Но также и главное таинство -
это драма еды, а хлеб
53
и вино - тело и кровь божества. Та же священная роль хлеба и вина в некоторых
других богослужениях58, а раздача хлебной еды объясняется впоследствии как
бытовой акт "для подкрепления сил"59. Однако, не нужно забывать, что не только
хлеб и вино представлены во всех этих обрядах как воплощение божества, но и
шествие священников по церкви знаменовало смерть и ее преодоление. Эта семантика
хлеба как "живота вечного, сшедшего с небес", как символа спасения от смерти и
воскресения, особенно ясна в обряде особого пасхального хлеба, связанного с
образом воскресения60; его как божество воскресения держат в особом церковном
месте вместе с иконой воскресшего бога и в праздник воскресения обносят вокруг
церкви61. Шествие к еде монахов при звоне колоколов, при пении "Христос
воскресе" в предшествии иконы воскресения, этого пасхального хлеба и нескольких
лампад62 воспроизводит ту же литургию, но освобожденную от церковного таинства и
развернутую в быт, с тем же шествием, но реальным, и с тою же едою, но
житейской. Рядом с хлебом, олицетворяющим мужское воскрешающее божество (артос),
существует такой же хлеб, олицетворяющий женское божество (панагия)63. Лишь в
культе этого "хлеба воскресения" легче уловить образ спасения от смерти,
связанный с образом еды и хлеба.
3. Еда религиозная и бытовая
Обычно во всех этих явлениях видят пережиток агап (вечерей любви). Они состояли
из преломления хлеба и совместной еды и происходили в церквах, их изгоняет
оттуда в IV веке Лаодикийский собор64. Однако дело не в одних этих религиозных
трапезах и не в одних пережитках: то, что условно принято называть агапами,
засвидетельствовано этнографией для всех народов, прошедших известную стадию
развития. Уже неоднократно указывалось и на греко-римские параллели, на
общественные их столы и на обычаи религиозные. Но если говорить о религиозной
еде, то прежде всего нужно вспомнить греческие теоксении и римские пульвинарии и
лекцистернии, потому что тут-то мы и видим храмовую еду. Еще ближе и, быть
может, проще обратиться к агапам еврейским; ведь здесь перед нами повседневный
быт, и мы до сих пор застаем на западе у патриархальных евреев освящение и
благословение хлеба, а главное - преломление его хозяином дома и вкушение его
всей семьей65. Тем самым отпадает исключительность литургического агнца, хлеба
или пасхального артоса. Мы видим и у евреев, в канун Пасхи, ритуальную трапезу,
с устано-
54
вленным веками неподвижным каноном ролей и форм, и в центре ее - обряд хлеба
(мацы) и вина, сопровождаемый диалогами, чтением священных текстов,
символическими действиями и, по-видимому, закрыванием и открыванием мацы, как
[закрыванием и открыванием] завесы или покровов над дарами66. Это та же литургия
еды, та же драма хлеба и вина, лишь характера богослужебного, хотя и домашнего.
Если ее можно сравнить с храмовой едой, то субботние преломления хлебов наиболее
подходят к агапам. В обрядах раздробления хлеба и раздачи вина, будь это в семье
или в церкви, виден акт первобытной трапезы, и отрицать этого никто не в
состоянии. С другой стороны, нельзя отрицать ни тождества этого момента в
разнообразных ее формах, ни консервативности быта. Преломление хлеба у евреев
или в агапе дает, собственно, типично пасхальную картину разрезания пасхального
агапа и съедания его: и здесь хозяин, или священник, или патриарх совершает
разделение, а община или семья съедает67. Эта еженедельная или ежевечерняя пасха
ставит вопрос тот же самый, что ставил пасхальный хлеб: вопрос об увязке еды с
воскресением и о преломлении и вкушении хлеба как спасении.
4. Итак, существует ли резкая грань между едой храмовой и бытовой? И как вообще
воспринималась самая еда? Прежде всего, что может быть проще стола, комнаты или
одежды? Мы увидим, однако, впоследствии, что стол, обыкновенный стол для еды,
осмыслялся в образах высоты-неба, и именно оттого, что он стал местопребыванием
божества злака и плода, божества-животного, он сделался столом, на котором лежат
яства и за которым едят. Что может быть естественнее и жизненнее, чем
потребность в одежде или в жилище? А между тем потребность эта осмыслялась
представлением о космичности покрова и сопоставлением палатки с небом, комнаты с
преисподней. И акт еды, житейски-реальный и вполне физиологичный, не перестает
таковым же оставаться, хотя и связывается с кругом определенных образов. Но нам
не следует забывать, что в доклассовом обществе не только не было первенства
одной формы идеологии над другой, но что вообще они связаны между собой и что
никакая реалия не убивает семантики и осмысление не отрицает реальности. Между
едой за домашним столом и церковной литургией нет разницы бытового или
религиозного содержания в нашем, современном смысле. Поэтому, когда я
устанавливаю в обряде разламывания хлеба главный момент в жизни перво-
55
бытного общества, я этим не ставлю еще точку, а только начинаю искать то
осмысление, которое первобытное общество этому моменту давало. С другой стороны,
параллелизм одного и того же явления в быту и в храме опровергает одностороннее
мнение о консервативности одних лишь форм религиозных и показывает, что не менее
религии консервативен и рудиментарен бытовой обычай.
В самом деле, праздник рождения оказывается праздником еды - это Рождество с его
рождественским столом, уходящим далеко вглубь древности, в свадьбе есть и обряд
хлеба и вина, - вслед за венчанием идет на дому пир или, во всяком случае,
брачная трапеза, смерть и похороны знаменуются тем же актом еды и на могиле и
дома, но, помимо этого, существует еще и так называемая трапеза мертвых, т.е. и
сам покойник, изображенный на вотивах и могильных плитах, мыслится едящим и
пьющим. Один беглый перечень этих общеизвестных фактов показывает, что акт еды в
представлении древнего человека соединялся с кругом каких-то образов, которые
прибавляли к трапезе как к утолению голода и жажды, еще и мысль о связи акта еды
с моментами рождения, соединения полов и смерти. Но показывает не только это.
Если мы встречаем одно и то же действие в виде реального и в виде имажинарного,
если совершенно различные явления смешиваются в сознании одно с другим, и если
такие биологические факты, как утоление голода, как появление ребенка или смерть
человека, воспринимаются вопреки их реальной сущности, то ясно, что мы имеем
дело с двумя явлениями, во-первых, с действительностью, во-вторых, с концепцией
этой действительности в сознании И тогда храмовая реплика быта, как я назвала бы
всякое богослужение, становится показательной параллелью к бытовой религии, и
любой обряд или праздник раскрывают в одинаковой мере своеобразный характер
первобытного осмысления действительности.
5 Семантика жертвоприношения
Но не нужно упрощать того, что само по себе сложно. Нельзя затушевывать того
явления, что евхаристия, если и является параллелью агапы и представляет собою
действо еды, но есть в то же время и некое, как оно и называется,
жертвоприношение. Кого же приносят здесь символически в жертву? Агнца, лишь пони
маемого иносказательно как божество, но, по Библии, подлинного агнца. Итак, вот
еще один образ, иногда и еще два Следовательно действо еды есть одновременно и
жертвоприно-
56
шение и нечто, связанное с образами рождения, соединения полов, смертью и
воскресением, а жертва есть мучное изделие, хлеб, которое одновременно мыслится
молодым животным, а то и вочеловеченным божеством. Как жертва человек или
животное для нас понятны, но непонятен хлеб; как трапеза понятны хлеб и
животное, но непонятен человек и бог. Ясно, что наше представление об еде и о
жертве не совпадает с архаическим, и хотя форма того и другого во власти до сих
пор и нашей, но ее осмысление, семантика ее совершенно различна68. Под едой и
под жертвой доклассовое общество понимало нечто метафорическое, нечто, связанное
с узлом образов о жизни и смерти.
В античности жертвоприношение состоит из моментов убиения животного и вкушения
жертвы, обряд совершается под музыку. Здесь то же омовение рук, приготовление
алтарей и сосудов, изгнание профанов, привод и осмотр жертвенных животных.
Посыпав головы жертв толченой ячменной крупой, прислужники убивают их. Когда они
падают, сдирают с них шкуру, берут "начатки" от внутренностей и бедер и, посыпав
их ячменной крупой несут в корзинах жертвующим, которые кладут их на алтарь,
разводят под ним огонь и возливают вино69. Здесь перед нами, так сказать,
священная кухня, с актом сакрального варева, налицо. Этот момент, сведенный в
литургии до минимума, в сцене осмотра и приготовления еды оживает только у
персидских несториан. У них начало литургии открывается приготовлением хлеба.
Священник приносит муку, масло и теплую воду, мешает все вместе и вливает туда
закваску. Сюда же примешивает он соль и делает из всего тесто. Затем наступает
приготовление хлеба, составляющее часть богослужения. Параллель
жертвоприношениям - в разных картинах пира богов или пира для богов70. Мы видим
то бога, который сам ест и приглашает гостей к себе на трапезу - это теоксении,
то трапезу, на которую приглашаются боги, и их статуи размещаются за столами -
это "селлистернии" для сидящих богов, лекцистернии для возлежащих. Но божество,
если и не на пиру, все же ест, и его жрец является прислужником его стола. По
роли повара мы видим, что жертвоприношение понималось не только в нашем пышном и
богослужебном смысле, но было гораздо проще в основе и сличалось с
представлением, как я уже выразилась, священной кухни, приготовления для
божества пищи. Так, Афиней раскрывает на многих примерах, со ссылкой на античные
авторитеты, сакральное происхождение греческих поваров. Он показывает,
57
как их искусство вышло из искусства жертвоприношения, и как вначале оно было
принадлежностью свободнорожденных; он прямо отождествляет поваров со жрецами,
закалявшими жертвенное животное и умевшими обращаться с ножом и мясом животного;
в свою очередь, он дает примеры и того, как повара знали, помимо своего
искусства, и обряд жертвоприношений71. При пульвинариях мы видим, что в храмах
находились столы и ложа для богов72. И у греков в храме, рядом с алтарем, мы
часто застаем просто столы; еврейские "хлебы предложения", приносимые на
храмовой стол в торжественной церемонии, тоже полагаются божеству или его
персонификации, священнику73. Отвечают этому и римские мензы как столы
божества74. Не хватает только, с нашей точки зрения, плиты; ее функцию выполнял
алтарь (жертвенник). В Греции и Риме хлеб выпекался в храмах Гестии-Весты; в
Риме части жертвенного животного приносились на алтарь в виде вареного или
жареного блюда. В Индии и в Вавилоне имеются священные повара и пекари при
храмах, по большей части жрецы75; Библия показывает, как во время
жертвоприношения в храме совершается варка мяса, и священник опускал вилку в
"котел, или в кастрюлю, или на сковороду, или в горшок"76. Трулльский собор
запрещает варить в церкви на алтаре мясо, и обряд умирает77. Все это показывает,
что представлению о божестве сопутствовало и представление об еде, и что
жертвоприношение не было чем-то изолированным, с резким делением на сожжение и
на вкушение78. Но как еда присутствует во всех основных обрядах первобытного
общества, так и жертвоприношение, съедание богом убитого животного, далеко не
исчерпывается одними храмово-религиозными актами закланий, приношений и
возлияний, а в разнообразных формах идет по всем линиям жизни божества и
семантически заключается в вещах (каковы стол, престол, алтарь, жертвенник,
ложе), в праздниках, в культе, в священных сказаниях. Бог и человек в
доклассовом сознании слиты79; что нужно человеку, то нужно и богу; каждая
реальная потребность имеет свое осмысление. И оттого, что обряд богослужебен, и
