трогательно любящую женщину, но кокотку, и героем - возвышенного юношу, но
шулера. Ему приходится осмыслять свой персонаж, одухотворять его, вкладывать
много ума и такта в описания распущенных нравов Парижа, облагораживать сюжет и
поступки героев психологическим анализом. Но факт остается фактом, иных форм
реализма, не основанных на фольклоре, еще не было.
21. Фольклорность сюжета и жанра как специфический этап в истории литературы
Итак, античные сюжеты и жанры - типологический пример тех сюжетов и жанров,
которые функционировали в европейской литературе в течение целого исторического
периода, вплоть до эпохи промышленного капитализма. Я не берусь отвечать на
вопрос, почему так долго продолжался этот специфический период и какими
конкретными причинами был вызван переворот в мышлении, освободивший литературу
от шаблонизированного писания "с сюжета", как рисуют "с натуры". Несомненно, что
не весь этот период одинаков, и не одинаковы идеологические условия, вызывавшие
именно такую концепцию литературного факта, все это вскрыть и показать могут
только специалисты на отдельных участках своего материала, но, по-видимому, одно
предположение можно сделать и сейчас, сознание рабовладельческого класса,
феодально-дворянского и ранней буржуазии, несмотря на всю историческую разницу
между ними, имело, в различных и по существу измененных формах, какую-то
несомненную общность. О том, что отдельные писатели пользовались фольклором (как
в античности, так и позже), доказывалось в науке неоднократно, но я пыталась
перенести центр тяжести на другое и, во-первых, показать, что "пользование
фольклором" представляет собой проблему художественного сознания, а во-вторых,
охарактеризовать фольклорность сюжета и жанра как исторических и специфических
явлений литературы на одном из ее крупных этапов.
И дальше. Особенностью мифотворческой продукции оказывается то, что она лишена
классового качественного своеобразия, ее семантически тождественные формы
получают жанровую особенность только в переработке антизначного сознания,
297
классового. Все фольклорные сюжеты и жанры качественно-безличны; они становятся
сюжетами и жанрами как литературными специфическими явлениями только в
творчестве классового сознания. Но первый этап их истории заключается в том, что
старое и новое сталкивается одно с другим в противоречии - и, будучи уже новым,
остается еще старым. Только этот один этап я старалась охарактеризовать.
С точки зрения старого, все сюжеты и все жанры представляют собой вариации
только одной и той же значимости; этим впоследствии объясняется стереотип
литературных структур и, в частности, то, что каждое действующее лицо имеет
своего двойника, каждый сюжет и жанр - свое подобие. Классовое сознание уже в
античности создает из этого две жанровые прокладки, два жанровых аспекта одного
и того же сюжета (трагедия - комедия, роман страстей - плутовской роман, эпос -
сатира и т.д.), которые восходят, однако, к двойственному восприятию жизни.
Если оглянуться на весь пройденный сюжетом путь с новой точки зрения и увидеть в
нем одну из форм первобытной концепции мира, то его роль осветится иначе.
Прежде всего, сюжет перестанет быть чем-то оторванным от действительности и
самодвижущимся; он окажется введенным в общее русло общественного мировоззрения
и составит одну из его производных частей. Все его формы, со всем кажущимся
хаосом их разнообразия, стройно найдут свое происхождение в единстве мышления
как система начальных различий смыслового тождества. Сюжет получит осмысление и
в своем составе, и в способах компоновки: каждая его форма окажется известной
интерпретацией основного значения, и то, что производило впечатление единичного
или случайного, вскроет целую систему зависимостей и целесообразности.
Итак, весь мир воспринимался в известных осмыслениях; способом мышления служил
образ; один и тот же репертуар образов охватывал все окружающее, жизнь в быту и
вне быта семантизировалась одинаково, что создавало и одинаковые смысловые формы
поступка и обряда, слова и вещи. Откликом первобытного человека на жизнь была
ответная жизнь, созданная имитативной образностью; в первобытной семантике мы
вскрываем прежде всего картину мировой жизни, того, что происходит вокруг днем и
ночью, на земле и в обществе, под землей и на небе. Эта метафорическая картина
остается единой, и она же
298
осмысляет и компонует обряд, бытовой обычай, вещь, действие, слово. Именно
оттого, что слово осмысляется вариантно общему потоку жизни, создается сюжет и
рассказ. Первый сюжет потому есть сюжет о природе, о жизни вокруг; в сюжете о
природе действующим лицом является природа. Получается странная для нас
эпичность, объективация сюжета, содержащая в себе особое понимание жизни и
особый ход жизни; снимая с лица сюжетного героя маску, мы держим в своих руках
воображаемый мир. То, что сюжет рассказывает своей композицией, то, что
рассказывает о себе герой сюжета, есть "автобиография природы", рождающейся в
борьбе, страдающей и терпящей смерть, чтоб возродиться снова, - своеобразно
понятая жизнь первобытного общества. Это есть то мировоззренческое реагирование
на жизнь, которое находится в центре жизни, в форме ли обыденного жизнеощущения,
бытия ли науки и искусства. Дальше идет отмель сюжета, то, чем он был,
становится философией, религией, наукой, искусством, сюжетом продолжает
оставаться, напротив, то, чем он никогда не был, - фактура литературной вещи, ее
структурный костяк и, еще дальше, ее композиционная фабула. Так жизнь сюжета
продолжается в новых формах, не похожих на старые, а старые формы, тождественные
былому сюжету, оказываются, по существу, ему совершенно чужды.
