гуманисты создают сатиру на пьянство и разврат, чревоугодие и госпожу Венус, на
глупость, на толстый живот духовенства1031. Но и эта насмешка над духовными
лицами, с ее ведущей тематической ролью для позднего средневековья и всего
Возрождения, материал (фактуру) сюжета и жанра берет из фольклора. Так,
первоначальная инвектива обращается именно на богов, не только в религиозном
обряде, но и в эпосе боги подаются комически с показом их отрицательных (на наш
взгляд) черт, начиная с Аристофана, этой участи подвергаются жрецы, мантики,
птицегадатели, пророки. В вульгарно-реалистических жанрах появляется стоячая
маска развратного и низкого служителя божества, ярки в этом отношении жрецы
сирийской богини у Апулея, жрица у Петрония. В фольклоре имеется множество
местных разновидностей попа Амиса, жулика и пройдохи1032, это один из аспектов
национальных шутов, еще не потерявших связи с божеством, - тот поп или жрец,
который в мифе и в высоких жанрах является 'пророком', 'основателем культа',
'жрецом', 'служителем божества'. Для гуманистической сатиры наиболее характерной
является "Похвала глупости" Эразма Роттердамского, составляющая рядом с
"Письмами темных людей" своего рода сатирический кодекс Возродитель античности,
типологический "гуманист", Эразм создает свою сатиру на базе того самого
фольклора, который так богат его же типами в оформлении церковных фарсов,
сказок, животного эпоса, памфлетов на духовенство и т.д. Персонажи Эразма, кроме
порочного духовенства, - дураки, пьяницы, дармоеды, сводники, воры, убийцы,
невежественные мужики, крючкотворы-законники, доктора, сластолюбцы и развратники
и пр. Здесь же, конечно, молодящиеся старики и влюбчивые развратные старухи,
покупающие себе молодых любовников и, согласно метафорическому канону, пляшущие
среди молодых девушек1033. Тематика соответствует персонажу, здесь осмеивается
чревоугодие, блуд (на который жених посылает свою невесту), ревность,
самодовольство, задолженность, скупость, расточительность, сутяжничество,
торгашество и пр. Глупость отождествляется у Эразма с женщиной, которая по
природе зла, лживца, развратна и глупа1034. Чисто фольклорный мотив глупости
обрабатывается с точки зрения современного социального бытописания Себастианом
Брантом ("Корабль дураков", сатирико-дидакти-
292
ческая поэма, где действующими лицами являются прелюбодеи, ростовщики, пустые
всезнайки, сластолюбцы и прочие носители пороков), Томасом Мурнером (четыре
сатиры, осмеивающие дураков, духовенство, всевозможных плутов, дурачащих своих
мужей женщин и т.п.) и Бюттнером ("Klaus Nar").
18. В авантюрных жанрах
Авантюры придурковатых плутов, переходящие в такие путешествия, какие совершают
гениальный лгун Мюнхаузен, сливаются на фольклорной почве с жанром путешествий и
странствий, с утопией, характеризуемой географической, этнографической и бытовой
фантастикой (ср. робинзонады). Типичны забавные похождения Финкенриттера,
который много путешествовал и многое испытал еще задолго до своего рождения,
будущая мать нашла его мертвым и родила. Вообще в каждом из таких произведений
проглядывает с большой прозрачностью древний метафоризм, в частности, этот
придуманный, казалось бы, для забавности образ матери, рождающей умершего, есть
в нетронутом виде мифологический образ Еще характернее "Симплициссимус"
Гриммельсгаузена В детстве он найден пастухом и воспитан среди скота, позднее
взятый в плен, он попадает на дно жизни и становится вором и разбойником. Он то
богатеет, то обращается в нищего, попадает из приключения в приключение, служит
солдатом, бежит, опять делается разбойником, и, наконец, ум его проясняется, он
все бросает и уходит в отшельничество. Эти забавные и занимательные авантюры,
дающие много быта и даже истории, очень, с точки зрения жанра, показательны Они
представляют собой второй аспект иных приключений, тех уже, где герой разбойник
и вор, временно впадающий в глупость, принадлежит трагическому жанру страстей Я
имею в виду Роберта Дьявола, героя устных и письменных народных сказаний, он
грабитель, насильник и разбойник, рожден дьяволом, впоследствии он проходит фазу
покаяния, во время которой становится глупцом, живет и ест с собаками, кончает и
он благочестием1035. Здесь разбой, воровство, свирепость - метафоры хтонические,
глупость-безумие и жизнь среди зверей, в частности среди собак, - редупликация
образов смерти, это те же герои Апулея - Луции, боги света, переживающие в
звериной фазе акт плодотворящий смерти, после которой их мозг или душа
нарождается сызнова К ним примыкает, как мне уже приходилось указывать, бог
майского дерева, Робин,
293
такой же "благочестивый разбойник"; формула всех их - в евангельских
разбойниках, двойниках смерти умирающего Христа1036. И как закономерно; Робин -
возлюбленный Марионы, и его авантюры (как я уже говорила выше) - предмет
репрезентаций в средневековых церквях.
19. В плутовском романе
Одна из местных фольклорных версий дает всю сюжетно-жанровую фактуру и той
европейской разновидности вульгарного реализма, которая известна под названием
плутовского (испанского) романа.
Его композиция состоит из приключений, но аспекта похождений и авантюр1037. Во
главе стоит "пикаро", плут и ловкач, и амплуа его нам знакомо: это веселый
слуга, двойник своего барина, то глупый и ленивый, то предприимчивый и
остроумный1038. К нему со всех сторон протягивают руки "дутые претенденты"
Аристофана и средней комедии, балаганные петрушки кукольных театров, придворные
и трагедийные шуты, рабы комедий, протагонисты фарсов, герои пародий, грациозо
испанской драмы, веселые фигуры на италийских вазах и помпеянской живописи;
цирковый рыжий, дурак из moris-dance'a, юродивые, раб-сумасшедший из Сатурналий,
жонглеры и клоуны, скоморохи и колаки - его варианты. Образ его лености,
трусости и тяги к вину и женщинам дан уже в сатирах, хоровых слугах Диониса, и в
низких, хитрых и порочных кекропах; здесь "пикаро", в виде множественной
единичности, дублирует Диониса (вернее Гермеса) в том его аспекте, который
передается метафорами хитрости, плутовства, глупости, смеха и сквернословия1039.
Это аспект двойника, смерти, и первыми слугами-пикаро, мошенниками и плутами,
являются именно боги, как Гермес и даже Зевс1040. Поэтому история такого
божества имеет всегда два оформления, два будущих жанра. В трагическом,
серьезном (рыцарский роман) - это жертва, которая переживает "деяния",
"мытарства", переходы и перипетии, - словом, пассии; в комическом (плутовской
роман) - это слуга и шут, который подвержен переменам бытия и авантюрам1041.
Наиболее частая метафора таких превратностей представлена обычно в смене
социальных положений и мест; этот слуга и шут, главное действующее лицо,
переходит от одного хозяина к другому, из одного положения в другое1042. В
плутовском жанре попутно рисуется грубая и низменная реальность, выводятся, уже
банальные
294
для нас, порочные нравы, и в центре сам герой-слуга, наделенный всеми грязными
чертами, которые тут же развертываются и воплощаются в эпизодах и в персонаже.
Композиция таких романов стереотипна: она всегда дает окаймление личного
рассказа, принимающего характер автобиографии. Иногда герой не столько слуга,
сколько веселый шут1043; иногда в центре стоит женщина, молодая кокотка или
старая сводница1044. Еще чаще это слуга1045; он самого низкого происхождения и
на себе самом должен изведать все низменные профессии и самые противоположные
ситуации. Смена мест и лиц, где служит герой, дает возможность автору в
увлекательной и веселой форме выводить разнообразные слои общества, попутно
осмеивая их пороки; в органической неразрывности с элементами драматикона и с
отдельными сентиментальными эпизодами здесь фигурируют, однако, наиболее грубые
и грязные проявления жизни, - алчность, тщеславие, чревоугодие, распущенность,
взяточничество и воровство, "целестинство" и бесконечное разнообразие плутней и
мошенничеств. Характерно, что к таким чертам очень своеобразного реализма
прибавляется и еще одна, ультрагрубая: вслед за скабрезностью и сценами
обжорства идут зачастую эпизоды, в которых большую роль играет опорожнение
желудка, со всеми его реальными подготовками и следствиями1046. Эта роль
экскрементов и специальных медицинских инструментов идет из метафор плодородия и
сатурнических действ; вспомним еще раз обедню обжор и праздник богородицы,
молитвенный "Гимн к Гермесу", Аристофана и Апулея1047. В такой метафоричности -
органическая связь с культовыми представлениями о боге-целители, подателе жизни,
и с образом перехода из смерти в жизнь; поэтому с одной стороны, такая тема
связывается с семантикой смеха и уже привычно вводится для смехотворного
действия, а с другой, выводится рядом с комическим типом доктора, обязательным
для реалистического романа, как и для флиака, уличного театра и народного
фарса1048. Это все тот же персонаж, все те же типы и сюжеты. Буквально каждый из
эпизодов такого романа представляет собой отдельный сюжет, связанный с сюжетами
новеллы или драмы и опирающийся на древнейшую метафору. Таково же и
происхождение самих героев. Для примера приведу героя основного, так сказать,
романа, Ласарильо из Тормес. Отец его - мельник, мать - прачка; сам он носит
уменьшительное имя Лазаря, олицетворение смерти в метафорах нищенства и голода;
начинает Ласарильо свою карьеру тем, что
295
поступает в услужение к слепому старику-нищему, которого обкрадывает и толкает
на столб, заставляя убиться насмерть. Эти реалистические эпизоды при анализе
оказываются, однако, чистейшей метафоричностью, слепой нищий-старик -
персонификация смерти и вариант Лазаря, и характер именно такой его гибели есть
устойчивый фольклорный мотив, который питается древней метафорой смерти; то, что
отец - мельник, а мать - прачка, - не больше, как "социальная" метафора из
биографии бога хлеба и воды, модификация Моисеев и Амадисов1049.
20. В сатире
Смена мест, положений и лиц в gusto picaresco не является случайной игрой
авторского замысла. Первоначальный сюжет требует серии перипетий, и так как его
основная семантика заложена на образе обновляющей смерти, то и вся ею структура
неизбежно отливается по стереотипу готовых метафорических схем. Эпизоды всегда
семантически дублируют друг друга и совпадают с основным образом сюжета, они все
вертятся на одной и той же оси выхода и освобождения из смерти. Сперва, - я уже
это говорила, - выход и переход буквален, композиция дает спуски в преисподнюю
или потусторонние страны, нужно взойти наверх или пространствовать их Дальше -
это все переносно, но пусть будет какое угодно "дальше", оно коснется
осмысления, а не композиции. И вот готовая схема блужданий, похождений,
переходов, смены мест и хозяев. Ее показательная формула может быть дана, быть
может, с наибольшей очевидностью в романах типа "Бутылочного дьявола". Это
рассказ о том, как черт, нечаянно освобожденный из бутылки, куда был надолго
загнан, из благодарности к своему нечаянному спасителю знакомит его со всеми
учреждениями, людьми, странами и нравами, достойными такого знакомства1050.
Конечно, здесь опять экспозиция, опять галерея низменных лиц и опять картина
порока Но композиция красноречива, из темного закрытого вместилища выходит
божество мрака, само олицетворение смерти, и водит из места в место протагониста
романа, в окружении насмешки и обличения. Это тот же Кали, выходящий из Наля, и
фольклорный мотив о запертой в бочках и в бутылках Смерти подтверждает это1051.
Там, где нет переработки местного фольклора, довлеет жанровая традиция с
готовыми сюжетами.
Для семантики вульгарного реализма очень характерно, что сами авторы начинают
понимать этот жанр или в виде сатиры, - и тогда им кажется, что композиция
похождений дает им
296
случай показать и высмеять ряд частных и профессиональных пороков; или в виде
зеркала жизни, - и тогда они убеждены, что отражаться должны опять-таки одни
пороки. Интересно, что когда аббат Прево пишет в XVIII столетии роман "Манон
Леско" и хочет сделать его правдивым и жизненным, то героиней избирает
