Что герои делают? Занимаются развратом и кражей, дерутся и мошенничают; большое
место занимает описание обжорства, знаменательно переходящего в похороны. И
однако же эта скабрезная повесть, совершенно исключительная по непристойности,
оказывается параллельной "высокому" жанру (а в эллинистическую эпоху высокое в
искусстве становится слащавым) греческого романа: и там и тут в основе -
исчезновение и появление любящих, разлученных и соединенных1010.
Производительная сила, инкарнированная в чету верных любовников, вздыхающих и
стонущих, обливающихся слезами и сетующих на свою судьбу, для нас гораздо более
приемлема, чем в голом виде;
но для культа плодородия это было все равно. И если греческий роман во всех
своих эпизодах вариирует на "благородный" манер основной образ любви как смерти
и оживания, то приапическая повесть Петрония дает те же эпизодные вариации
центрального фаллического образа. Но фольклорная подоплека "Сатирикона" явстует
и из всех других реалистических его частей. Так, "Пир Тримальхиона" - тоже
стоячее место реалистического жанра. Специальный жанровый топос заключается и в
картине еды, и в перечне блюд, и в описании обстановки, и пирующих, и в передаче
длинных речей за столом, сопровождаемых увеселениями. У Платона такой
симпосионический жанр подан высоко, под философским углом зрения; но и в нем
исследователи уже вскрыли ряд жанровых топосов, как в структуре (особый зачин,
беседа при питье, агон, внезапно прерванное пиршество, особый эпилог), так и в
персонаже (хозяин, балагур или шут, незванный гость, доктор, запоздавший гость,
плачущее лицо)1011. Этот персонаж имеет много фольклорных черт, ставших
литературными по традиции; в римской художественной литературе топос пира
обращается в топос обжорства, и не только Петроний и Марциал любят на нем
останавливать свое внимание, но и Гораций1012. Когда к нему обращается Стаций, -
тема была слишком привлекательной для каждого римского
282
писателя, поощряемого параллельными искусству формами быта, - то он оформляет
эту тему высоким стилем молитвенного характера. И это потому, что жанр
складывается классовым сознанием, а не тем материалом, который обрабатывает
автор; и потому еще, что обжорство, описываемое Стацием, имеет место действия
императорский дворец, а персонажем - императора Домициана и его придворных...
11. Реалистические мотивы ри.м.ской лирики
Мифологически-фольклорный характер античного, в частности - римского реализма
подтверждается тем, что индусский писатель VI века Дандин, разрабатывая в своих
"Приключениях десяти принцев" схожий фольклорный материал, дает обычную
"реалистическую" морфологию жанра. Соседство высокого стиля и вульгарного,
эпического и бытового, говорит само по себе о фольклорном происхождении так же
верно, как и низовая драма, еще не расчлененная на трагедию и комедию.
"Приключения десяти принцев" написаны все в той же форме личных, перебивающих
друг друга рассказов. Здесь та же антитеза между возвышенным характером героев,
прямых солнечных олицетворении, проводящих время в войнах и рукопашных, и
грязными бытовыми эпизодами. Все эти агоны, схватки и войны носят в романе
совершенно эпический характер отчасти прозаической эпопеи, отчасти кавьи;
эротика напоминает то индусскую драму, то греческий роман; метаморфозы и
фантастичность отводят к сказке; наконец, эпизоды прелюбодеяний, плутовства и
разбоя; в соединении все с тем же персонажем блудниц, старых сводниц, шулеров,
воров и всевозможных пройдох, изображение то спальной, с объятиями прекрасных
любовников, то игорного притона, то царского дворца и волшебного сада, то дома
терпимости - все это создает пеструю эпизодичность "приключений" реалистического
авантюрного романа, слитого с эпосом, сказкой и поэмой в прозе. Возвращаясь к
Риму, нужно сказать, что все жанровые возможности предуказаны и эпику, и
сатирику в том обществе, где традиционализм обязателен: стереотип форм,
порожденный филиациями архаичных значимостей, сознательно сохраняется без
изменений. Сенека, желая осмеять императора Клавдия, изображает не жизнь его, а
смерть; Клавдий умирает, попадает на небо, а оттуда в преисподнюю, где
подвергается суду и в конце концов становится рабом и вечно проигрывающим
игроком в кости1013. Композиция сатиры, на первый взгляд свободная, типична как
композиция именно сатиры. Умерший Клавдий, отправляясь с
283
неба в преисподнюю, натыкается в Риме на собственную похоронную процессию, и как
сюжетный персонаж он представляет собой то же, что развернуто в действенные
эпизоды: 'покойник', 'раб' и 'проигрывающий игрок', он подвергается смерти в
четырех ее метафорах - 'похоронам', 'суду', 'рабству' и 'проигрышу в кости'.
Культовый характер этой сатиры уже показан Вейнрейхом1014; нужно то же повторить
и о мотиве игры в кости1015. Все это не мешает, конечно, тому, что античные
реалисты, обрабатывая традиционное наследие, смотрят на него глазами своей живой
современности и выводят реальных людей, а не героев мифа, но дело в том, что
смотрят-то они под углом определенного идеологического зрения и видят, когда
хотят дать действительность (а ее не во всех жанрах можно давать), только
пороки. Теофраст, описывая типы реальных современников, видит только лгунов,
льстецов, болтунов, корыстолюбцев, хвастунов, трусов и т.д. Ни одного
положительного качества он не видит в человеке, когда берется за классификацию
"характеров", - и это в век Аристотеля, Лисиппа и Менандра, великих художников и
мыслителей, которых он лично знал! Ювенал бичует современность в лице падших
женщин и мужчин, паразитов, мужей - сводников собственных жен; и если наука
недоумевала, почему объектом его сатиры являются либо умершие, либо низший
класс, то разгадка заключается одновременно и в том, что сатирический жанр имел
свои фольклорные традиции (хтоническую метафористику), и в том, что Ювенал, даже
и без страха перед императорским ядом, демонстрировал бы пороки на умерших (ср.
Сенеку) или на вчерашних рабах (ср. Петрония). У Марциала действуют снова
публичные женщины, развратники, обжоры, кутилы, плуты, и темой служат деньги,
обеды, скачки, сцены разврата1016. Циничен реализм Овидия, броско-груб цинизм
Катулла, о котором следовало бы сказать больше и раньше, Тибулл подает
эротический реализм в оправе улыбки и шутки, как это делали и эллинисты. Для
вульгарного реализма, выросшего из инвективы и ямба, характерно грубое называние
противника по имени и раздевание его, особенно женщин; если в эпосе
отрицательные характеристики строились на описании физического недостатка, то в
ямбической лирике (как бы она ни называлась - сатирой, пародией, серенадой, одой
и пр.) эти физические черты делаются объектом насмешки, доходящей до сарказма.
Персонаж фольклорного фарса действует и в этой лирике, с теми же стоячими
уродливыми масками, что и там, и в его
284
среде, конечно, женщины - все те же молодящиеся развратные старухи и стареющие
молодые развратницы Из "патриархальной" тематики мифа эти женщины попадают, как
я уже говорила, в фольклор, из фольклора в дидактику, к Гесиоду, Семониду,
феогниду и Фокилиду, в ямбы Архилоха, в инвективу Аристофана, исторгают
ругательства у Катулла и грубую, вульгарную иронию у Горация, тоже реалиста в
античном понимании, и последний предел циничного отношения встречают у Ювенала и
Марциала.
12. Реа.лизм Апулея
Седые волосы, морщины, фальшивая прическа, вставные зубы, поддельные части тела
- это все аксессуары вульгарного реализма. Он допускает описание гноящихся глаз,
слюны, дурных запахов и даже экскрементов. Все то, что в пародийных
богослужениях фигурировало в храме, то, идя из фольклора, попадает в вульгарный
реализм и получает здесь особое смакование. У псевдо-Лукия и Апулея мы снова
попадаем в знакомую обстановку из Дандина. Их романы оттого показательны, что их
грубый реализм еще без труда обнаруживает метафоричность лежащего в их основе
образа производительности. Во-первых, тема: герой спасается благодаря
трансформации в осла и, обратно, в человека. Во-вторых, персонаж, герой, по
имени Lucius или Lucius - сияющий, блестящий, героиня, его женский коррелят -
любовница, превращающая его в осла, по имени Фотис - "световая", хозяин героя,
Диасоз - дионисическое имя, поворот в судьбе героя совершает некто с именем
Candidus, блестящий, спасает героя в образе луны богиня Изида, тот, кто это
спасение проводит в реальный форме, называется Asinus, осел. Таким образом, осла
спасает осел. герой гибнет и возрождается в собственной стихии. Эта метафора
регенерации нисколько не скрывает себя: роман только и делает, что дает эпизоды
мнимой гибели, и вся его композиция построена на переходе из этой гибели
основной в новое оживание-возрождение. Было бы совершенно необъяснимо, каким
образом такая вещь, как обсценно-реальный роман, может иметь целый ряд общих
черт с евангельской биографией Христа или апостолов Петра и Павла1017, если б
морфология всех их не представляла собой метафорической разновидности только
одного образа воскресения. В свою очередь смежности оказываются со всех сторон и
в самых неожиданных сочетаниях. Так, композиция эпизодов и добрая часть их
тематики сливаются с жанром приключений, разбрасываясь по греческому, индусскому
и вавилонскому эпосам, по драматикону, по роману приключений, по индусскому
285
роману; галерея низменных типов, изображение самой грязной стороны жизни и
сильный приапический элемент увязывают этот роман с флиаком, кукольным уличным
театром, фарсом, древней и средней комедиями, романами Петрония, Дандина и
"плутовским" испанским, с новеллой Италии и фаблио; в то же время основной образ
спасения и герой, спасенный спаситель, названный эпитетом солнца - золотом, дают
глубокие органические связи со страстями солярно-вегетативных богов. То, что
принято считать сатирой римских нравов, представляет собой реалистическую
обработку мифологических метафор; здесь эти метафоры "еды', 'производительного
акта' и 'смерти' оформлены в виде прожорливости, прелюбодеяния и мнимой гибели;
носители ее - разбойники, воры, старые и молодые развратницы и развратники,
прелюбодеи, сводники, плуты всех сортов. условность такой метафоричности
подчеркивается тем, что здесь, наряду с тяжелой сальностью, относящейся, как и
все низменное, к действительной жизни, встречаются и черты необыкновенной
возвышенности, которая оказывается обращенной (как это бывает и в лирике) к
религии. В этом колоритнейшем из романов можно встретить то маленький греческий
роман, то эпизод из биографии Мессии, то псалом, то чистый миф, то сказку1018. В
этих же "метаморфозах" характерен персонаж героя в виде слуги и эпизоды самого
грубого реализма, вплоть до описания экскрементов, - словом все то, что уже
встречалось в культовом действе и еще встретится в литературной форме.
Композиция окаймления в виде личного рассказа с набегающими друг на друга и
выбивающимися один из-под другого рассказами ставит роман Апулея, с жанровой
точки зрения, в одну линию с разнообразнейшими жанрами предшествия, синхронизма
и футурности.
13. Реализм Лукиана
В реалистических сценках Лукиана опять комическая подача жизни, и опять среди
действующих лиц гетеры, опять сводницы, продающие родных дочерей, опять
пронырливые рабы, скупые отцы, хвастливые воины, развратные юноши и кутилы;
опять здесь пародия на миф, который намеренно-вульгарно снижается; боги - это
развратники, глупцы, плуты, а богини - ревнивые, сварливые, завистливые бабенки.
Но можно ли говорить только об одном разложении мифа и неверии у Лукиана? Его
диалоги и сценки повторяют ту культовую пародию, которою поет, под такт пляски
юношей, на пиру Демодок. Скабрезный рассказ о богах сам по себе еще не означает
ни неверия, ни разложения мифа, а дает только культо-
286
во-эротическую семантику; в одном случае он величав и воспринимается, несмотря
на неприличие и комизм, пристойно, в другом случае у Аукиана он реалистически
пошл и обличителен. Используя Мениппа, Лукиан строит композицию своих сатир на
