умирает - образ
251
более древний, чем в Тристане976. Эвриклея, по догомеровской метафоре, свои
функции продолжает в молодой Пенелопе, узнающей мужа по примете ложа.
Возрождение героя в 'новом браке' и мотив 'мужа', конечно, совпадает с мотивом
'ложа'977 Неузнанным, в виде безобразного старика, возвращается и Наль на
смотрины к своей жене.
11. Фольклорная версия метафор, становящихся 'эпосом' или 'романом'
Итак, все это говорит о том, что средневековый или индусский эпос - результат
самостоятельной переработки новым общественным сознанием своего местного
фольклора, восходящего к тому же мифотворчеству, которое вариантно досталось по
наследию и античности. Отсюда внутренняя смежность европейских, восточных и
античных эпосов и романов. Испанский роман приключений типа Амадисов, восходя к
тем же мифологемам, что и греческий роман, создается в феодальную эпоху, когда
странствия, приключения, рыцарский быт вызывают к жизни то самое, что было в
архаичных приключенческих сюжетах, хотя и социально другое. Эти же древние
сюжеты, но переосмысленные заново, хотя и с прежней структурой, без изменения
становятся схемами средневекового эпоса. Рыцарский роман интересен тем, что он
дает полную картину греческого романа - и в то же время имеет свой собственный
колорит и спецификум. Вместе с тем он слит с "Одиссеей", с индусским эпосом, с
жанром деяний, с утопией, со сказкой и т.д., представляя собой вариант
эпического сказания о каком-нибудь кельтском или франкском боге-герое, - вот еще
одна нить к религиозной легенде, к житию святого, к мифу, к гиерологии Например,
я возьму чисто эпическую героиню, Гудруну. Ее история рассказывает об увозе
невесты и ее отвоевании; по дороге ее бросают в воду и спасают; пока Гудруна
живет в плену, злая мать насильника мучит ее и заставляет исполнять черные
работы, и среди них - стирать белье; холодной ночью идет она к морю стирать
белье, и тут вдруг появляется ее жених, - повторяя сцену Навзикаи и Одиссея; в
эпилоге - победа над мучителями и брак. С "Гудруной" сливаются многочисленные
сказки и средневековые легенды о молодой женщине, которую держит "в черном теле"
злая свекровь; я уже говорила, что в этих двух ролях мы имеем редублированный
образ женского начала и что фаза 'плена' и 'рабства' дается в антитезе к будущей
'регенерации' и 'браку'. В варианте роль мучителя и клеветника - у деверя, брата
мужа, и его злого двойника. Вместе с тем эту
252
специфически средневековую композицию саги мы застаем еще у египетской богини
Изиды и у всех ее параллелей: из-за брата мужа бежит она в далекие страны и там
нанимается прислугой, из божества обращаясь в рабыню, пока не воскреснет ее муж
- и в нем она сама978. Своеобразна композиция "Эрека": муж подозревает жену в
неверности и усылает в лес; сам он в это время совершает подвиги; несмотря на
его запрещение, его спасает в них жена; наконец, он в подвигах, а она в верности
снова заслуживают Друг друга и воссоединяются. Здесь отсылка в лес параллельна
неверности и пассивности979; подвиги, жизнь в изгнании и верность передают образ
смерти, переходящей в регенерацию. Типичнее знаменитый средневековый роман,
прошедший из французских chansons de gestes в русскую сказку о Бове
Королевиче980. Здесь злая развратная мачеха хочет извести мужа и пасынка; Бова
бежит за море и там добивается руки одной царевны, причем убивает соперника; за
это отец убитого ищет его смерти, но красавица-дочь спасает Бову; его заточают в
тюрьму, но он бежит и отсюда, возвращается к своей невесте, узнает об ее мнимой
измене, соединяется с нею, и они бегут вместе. За ними погоня; вослед погоне -
война; пока Бова дерется, на его подругу нападают львы; она убегает в далекое
царство и там становится прачкой; Бова, считая ее умершей, хочет жениться на
другой, но на собственной свадьбе узнает, что его невеста жива, и венчается с
нею. В этом романе-сказке целый комплекс нерасторжимых жанровых топик; тут и
страсти, и греческий роман, и эпопея. Утопание в "Гудруне" и звероборство в
"Бове", конечно, не заимствованы из греческого романа; и там, и тут вода и зверь
олицетворяют самих героев, и эпизоды развертывают в виде события те образы,
которые, с одной стороны, даны в персонаже, а с другой, в мотивах. Так, Ланчелот
и Амадис - уже прямые "Моисеи", рожденные водой; Ивейн - двойник льва, как тот
же Амадис и Пипин; рядом с ними стоит рыцарь-лев981. Сюда же нужно причислить
эпизод мнимого сожжения, данный в "Ивейне" и широко распространенный в поэмах и
романах типа приключений: он дает еще одно олицетворение образа в агоне. Но к
ним можно присоединить, как я уже говорила, и Пальмеринов982, героев-дерево.
Подобно греческому роману, но независимо от него, средневековые поэма и роман
приключений имеют композицию разлук и соединений, странствий, подвигов, мнимых
смертей (эпизоды огнеборства, водоборства, звероборства), отвоеваний и новых
счастливых
253
браков. Но стоит вспомнить, как горящая свеча погружается при литургическом
водосвятии в воду983, или фольклорные песни об утопающей девице, спасаемой своим
милым984; или как этот ее милый тушит горяшую калину, из-под горящей липы
спасает девицу985, - чтоб очутиться лицом к лицу с тем же образом, еще не
развернутым в мотив, с жанровой метафористикой греческого романа или романа
приключений.
Моей задачей не является история античных сюжетов и жанров. Я показываю, как
морфология античных сюжетов и жанров складывается первобытной семантикой и как
потом эта сюжетно-жанровая морфология функционирует в античной литературе. В
центре моего внимания - только семантика сюжетно-жанровых форм, закономерность
взаимосвязи между формой и породившим ее смыслом.
б) Лирика
1. "Женская" и любовная лирика
Греческая лирика начинается невдалеке от эпоса, это те же безличные хоры, тот же
музыкальный, миметический и словесный род, стоящий на стыке между фольклором и
литературой, первые греческие поэты больше еще обрабатыватели и организаторы
фольклорного материала, чем эпики. Безыменность, служащая приметой эпики,
присуща и лирическому поэту, но, как Гомер - собирательное имя всех эпических
певцов, так и первые лирические поэты носят отвлеченно-общие имена мифического
порядка. Таковы первые певцы VIII и VII веков до нашей эры, еще наполовину
связанные с Востоком, особенно с Лидией, ионические и островные певцы,
переезжающие в Дорику и обслуживающие консервативную военно-аристократическую
Спарту, где бытует фольклорная хоровая лирика, фольклорная драма, фольклорная
проза, но где нет местной литературы. Как переход от безличного поэта к личному,
создается "псевдоавтор", и предание делает из него, к соблазну буржуазной науки,
"изобретателя" того или иного бытующего литературного жанра. Так, Терпандр,
'усладомуж', изобретает род гимна - номос, мифический Арион - дифирамб,
полуэпик-полулирик Стесихор, "устроитель хора', - хоровую лирику и т д. Один из
первых исторических поэтов - Алкман, родом из Лидии, VII века; он создает
хорические песни полуфольклорного характера, еще обслуживающие культ. Это
просодии, те песни, которые поются хором во время празднич-
254
ного шествия, их тематика - мифологический рассказ, призыв божества, краткое
нравоучение; их структура - состязание двух антитетирующих полухорий. Это хоры
женские, девичьи, и все основное содержание сводится к восхвалению красоты двух
хоровых предводительниц, причем каждая хвалит самое себя и говорит в первом лице
единственного числа устами всего хора. Женский колорит песни, имена девушек, их
одежда и уборы, описание их красоты и соревнование в ней, нежная ласка обращений
и восхищений - все это указывает на то, что мы стоим на самом стыке между
религией и литературой, у той грани, где женские хоры и женские культы уже
переключают свою функцию на светский лад, где певец отделен от корифея хора
настолько, что является даже не женщиной, а мужчиной, поэтом, автором. Подобно
эпосу, и эта традиционнная лирика, оформленная строфически, вводит солярные и
звериные сравнения, не вкладывая в них ни хорошего, ни дурного значения: одна из
девушек - солнце, которое сияет, у другой волосы - чистое золото, а лицо
серебряное, и она - словно конь среди стада коров; весь хор - это стадо,
предводительницы - два состязующихся в беге коня, и гривой названы волосы. Эти
сравнения здесь еще не носят отвлеченно-поэтического характера; они еще слишком
конкретны; но уже есть переход к поэтизации, к поэтической метафористике. Перед
нами становление песенного жанра, смежного с одой Пиндара, с песнями Сафо, с
драматическим хором; мифологическое тождество переходит в поэтическое сравнение.
Однако Сафо архаичнее, чем Алкман, хотя ее и датируют на полвека позже; предание
делает из нее лесбосскую гетеру и руководительницу женских хоров, которые она
сама обучала в собственной школе, - и буржуазные ученые наперерыв спорят, была
ли она продажной женщиной иди директрисой благородного пансиона. Сафо оттого
древнее Алкмана, что в ней еще сохранен архаичный тип женской 'поэтессы',
руководительницы женских хоров, обслуживающих женские культы, - преимущественно
Афродиту; перед нами женский коллектив, совместно живущий, объединенный
производственно, управляемый предводительницей. Эти женщины обслуживают культ
любви с его гетеризмом, песнями священной эротики, с чисто женской тематикой;
здесь, как у Алкмана, женщины говорят о женщинах, восхищаются женщинами,
вращаются в узко женском круге тем, среди которых на первом месте - любовь,
красота, наружность, наряды, - здесь, как в женских праздниках и мистериях,
мужчине не было
255
места. Все это приводит буржуазную науку в замешательство, и о Сафо принято
говорить как о прогрессивном явлении торгового Лесбоса, как о первой женской
поэтессе, такую даму стоит, конечно, взять под свою защиту, и, сидя в кабинете
среди античных книг, изданных Тейбнером в Лейпциге, буржуазный ученый
дискутирует тему о лесбосской любви и благородном пансионе.
Под именем Сафо до нас доходят хоровые брачные песни как жанр, специально с нею
связанный; доходят гимны к Афродите, многочисленные женские песни в духе
Алкмана, обращенные к женщинам, доходят обрывки песен о женской красоте, о
нарядах и украшениях, о любви, измене и разлуке, доходят кусочки культовых песен
о смерти Адониса, возлюбленного Афродиты, о радостях невесты, об одиноко спящей
женщине.
2. Ям6 и элегия
Рядом с этой своеобразной поэзией полуфольклоркого характера вырастает
ямбическая и элегическая лирика. В начале VII века Архилох с острова Пароса дает
литературную обработку ямбу - язвительной инвективной (бранной) песне, полной
колкой непристойности, ожесточения, издевки, злости. . .Пускай... ночью темною
Взяли б фракийцы его Чубатые, - у них он настрадался бы,
Рабскую пищу едя! - Пусть взяли бы его, закоченевшего,
Голого, в травах морских, А он зубами, как собака, ляскал бы,
Лежа без сил на песке Ничком, среди прибоя волн бушующих.
Рад бы я был, если б так
Обидчик, клятвы растоптавший, мне предстал, - Он, мои товарищ былой!
(Перевод Вересаева.) В VII веке получает литературное оформление и элегия,
причем все возможности, которые заключались в этом фольклорном жанре,
осуществляются в нескольких вариантных направлениях. В Афинах VII века
литературы еще нет, - там проходят последние стадии разложения родового строя,
афинянин VII века Тиртей обслуживает интересы военной аристократии Спарты, и у
него, как и у ионийца Каллина, элегия делается жанром, воодушевляющим войско на
смерть за родину, на бой за родину Энергичная элегия Тиртея приобретает местами
маршевый характер, ее силу, выразительность и звонкость увеличивает отрывистый
ритм, аллитерация и повторы (IX, 30-38). Элегии,
256
приписываемые Солону, напротив, замедлены, рассудочны, однообразны, в них даются
благонамеренные советы и увещания и высказываются спокойно-текущие мысли. Веком
позже у озлобленного реакционера из дорической Мегары, Феогнида, элегия
приобретает характер гномического речитатива, меланхолия переплетается с
