во всяком случае, гексаметр и пентаметр - ведущие, по-старому, размеры.
9. Римская литература
В римской литературе эта узаконенность поэтической структуры, сложенной в
древней Греции, дает себя знать окончательно, если большинство римских поэтов
следует традиционной форме эллинистов, то Гораций с гордостью возобновляет жанры
древнегреческой лирики, наполняя их новым содержанием.
Между тем то, что заново проходит этап становления здесь, в римской литературе -
оно, как и в эллинистической, как и в
48
древнегреческой литературах, привлекает внимание необоснованностью и диссонансом
структуры.
Римский роман, римская сатира удивительны. Они интересуются реальной жизнью,
реальным бытом. Но роман Апулея переполнен фантасмагорией и такими же
приключенческими схемами-шаблонами, как греческий роман, главное действующее
лицо - животное, осел, бывший некогда человеком и снова им становящийся. Римская
сатира, как и римский роман, скабрезна, цинична, вульгарна, это напоминает
обязательство цинизма и непристойности в древнегреческой комедии, хотя, с другой
стороны, здесь много элементов приподнято-высоких, как в греческом романе; рядом
с изображением реальной жизни и людских нравов выводятся, однако, боги и
сверхъестественные существа, колдуны и само ведовство.
10. Проблема противоречия сюжетно-жанровых формы и содержания
Нельзя не смутиться при мысли, что обязательные для античности литературные
трафареты форм, несоответствие которых с самой античностью так наглядно,
являются, независимо от античности, и литературными формами европейской
классической литературы, прошедшей тот же путь развития, что и греко-римские
литературы. Этим фактом проблема семантики античных литературных форм
значительно углубляется. По-видимому, дело не просто в конкретной истории
античных литератур. перед нами явление общего порядка, вопрос о смысловом
происхождении жанровых форм и сюжетов, вопрос о сущности литературной формы и ее
отношения к содержанию. Уже в греческой литературе ясно видна борьба двух
смысловых систем, современной и архаической, причем именно на этой архаической
системе держится весь костяк литературных произведений. Бросается также в глаза,
даже при беглом анализе, что выбор тем в античной литературе, выбор сюжетных и
жанровых вариаций, как ни разнообразен на первый взгляд, все же узок, перед нами
все то - да не то, и то же самое - и различное, и по-одинаковому - другое.
Глубоко знаменательно, что древнейшей литературе приходится иметь дело с
мировоззренческим наследием, функционировавшим еще до нее, что даже одна из
древнейших литератур не может быть объяснена из себя же самой, а требует
расшифровки долитературного, нелитературного материала, что дело - не в
пережитках и рудиментах, а в столкновении и борьбе двух общественных идеологий,
из которых старая, побежденная,
49
остается компонентом новой.
11. Причины изучения первобытного мировоззрения
Я перехожу к показу той смысловой системы, которая принимает в античности
характер литературной формы. Эта система взялась из предшествующего, уже
потерявшего актуальность, мировоззрения, цельного, еще не дифференцированного на
отдельные идеологии, из мировоззрения, которое было создано образным первобытным
мышлением.
Сперва я покажу, как это первобытное мышление складывалось по содержанию и в
какую структуру отливалось, затем, как оно создало такие отливки, которые могут
рассматриваться в виде долитературного, потенциального состояния сюжетов и
жанров, и наконец, как это мышление потеряло функцию смыслового содержания и
перешло на роль литературной формы.
Эта смысловая система, это мировоззренческое содержание получилось из отражения
в сознании реальной действительности; и так как объектом такого образного
осмысления действительности служили для первобытного сознания внешние явления,
неразрывно связанные с производством, то именно с них я и начинаю.
1. Первобытное мировоззрение
а) Метафоры еды
1. Содержание и структура первобытного мышления
Первобытно-коммунистические условия производства (натуральное хозяйство, общный,
чрезвычайно примитивный труд) и вытекающие из него производственные отношения
(социальное равенство, качественно низкое, обезличенное и одноцветное, без
выделения индивидуального начала) являются той базой, которая создает совершенно
специфические формы мышления. Его основная черта - восприятие мира в категориях
того же слитного, обезличенного равенства, которое лежит в основе производства и
производственных отношений; отсюда уже как следствие, специфические концепции
времени и пространства, части и целого, субъекта и объекта и т.д. Но это
равенство восприятий, которое порождает в сознании систему тождества и
повторений, характеризует первобытное мышление только по содержанию; формально
такая система тождеств и равенств никогда реально не существовала. Объективная
действительность, подлинная
50
реальность, которая подвергалась интерпретации первобытного сознания, была
многообразно-множественной и подвижной; объективно проявляясь в общественном
мышлении, переходя из категории внешнего явления во внутреннее, она, с одной
стороны, сглаживалась и искажалась в системе тождеств, с другой - изнутри
расццвечивала каждое тождество реальным многообразием различий. Система
изначальных тождеств могла бы существовать в сознании только в том случае, если
бы сознание было автономным; но, поскольку оно всегда вырастало на материальной
базе, более того, - выражало собой, антизначно проявляло собой материальную
базу, постольку не могла многооборазная реальность быть сама по себе, а система
тождеств и слитности в сознании - сама по себе. Итак, одинаково не следует
говорить порознь ни о тождестве, ни о различии в системе первобытного сознания;
не следует думать, что вначале существовало какое-то слитное безличие, а затем в
процессе развития, оно стало получать различия; то и другое существовало
одновременно и противоречиво. Образ выполнял функцию тождества; система
первобытной образности - это система восприятия мира в форме равенств и
повторений. Тем самым не могло быть архетипов образа: один из них не отличался
мировоззренчески от другого. Однако в реальности мы не находим одинаковых
образов; мы имеем дело с огромным количеством образов, отличающихся друг от
друга морфологически, при внутреннем тождестве их семантик. Функцию
конкретизации образа несут метафоры. Пусть кажется, что сознание создавало
перенос одного явления на другое и тем его метафоризировало, - на самом деле
сознание этого не делало, и никаких метафор первоначально не существовало, - это
наш собственный термин для обозначения реальных исторических черт первобытного
мышления, которое интерпретировало объективную действительность. Итак, метафора
- уточненный образ; она переводит безличие нерасчлененных представлений на язык
отличительности реальных - и снова внешних - явлений; в каждой метафоре мы имеем
противоречивую одновременность (которая не может быть расщеплена и обозначена
хронологически) родовой общности образа и его частной конкретной особенности.
Образ оформляется при помощи отдельных, совершенно различных, конкретно
примененных метафор; они, таким образом, семантически тождественны, но всегда
морфологически различны. Вопросы стадиального развития образа стоят в
зависимости от развития общественного сознания; самый темп тако-
51
го развития не во всех формациях одинаков, так, все сознание доклассового
общества, несмотря на прогрессивную динамику его изменений, в основном остается
малоподвижным. Стадиальные изменения сказываются здесь на морфологии метафор,
хотя и очень незначительно, касаясь, если можно так сказать, ее поверхности, но
существенны не эти внешние замены одной метафоры другой, а то, что остается все
та же внутренняя пропорция между образом и его оформлением, остается процесс
метафоризации как та же минимальная, только объективно проявляющаяся
"ореаленность". Тождество субъекта и объекта, мира одушевленного и
неодушевленного, слова и действия приводят к тому, что сознание первобытного
общества орудует одними повторениями. Тождество и повторения ставят знак
равенства между тем, что происходит во внешнем мире и в жизни самого общества,
переосмысляя реальность, это общество начинает компоновать новую реальность,
иллюзорную, в виде репродукции того же самого, что оно интерпретирует: это и
есть то, что мы называем обрядом и что в мертвом виде становится обычаем,
праздником, игрой и т.п. Мышление, орудующее повторениями, является предпосылкой
к тотемистическому миросозерцанию, в котором человек и окружающая
действительность, коллектив и индивидуальность слиты, а в силу этой слитности
общество, считающее себя природой, повторяет в своей повседневности жизнь этой
самой природы, т.е., говоря на нашем языке, разыгрывает свечение солнца,
рождение растительности, наступление темноты и т.д. Рядом с объективным ходом
вещей появляется действенный, вещный и персонифицированный мир "искаженной
действительности", мировоззренческий, одновременно обязанный своим
существованием первому, и не связанный с ним формально-логической
последовательностью. Именно потому, что человек и природа одно и то же и что
человек и есть природа, - его жизнь есть жизнь природы, жизнь неба, солнца,
воды, земли. Общественный человек в своем повседневном быту делает то же, что
делает ежедневно небо, солнце или земля, его жизнь поэтому есть сплошное
повторение космических действ, пусть и своеобразно понятых, то действенное
повторение, которое и создало такую удивительную, странную вещь, как обряд
Нельзя представлять себе, что первобытно-охотничий коллектив ведет какой-то
образ жизни, в котором известную роль играют и обряды Нет, это еще не обряды, но
зато вне этих действ нет решительно никакого "образа жизни", вся сплошь
повседнев
52
ность состоит здесь из действенного воспроизведения космической жизни.
Производство, акты труда, биологические моменты - это все интерпретируется
космогонически и соответственно воспроизводится в действии (хотя самого понятия
космогонии еще нет). Еда, половой акт, смерть - три таких биологических момента,
но ни один из них не осознается ^реально, поскольку нет предпосылок для
реалистического миропонимания. Первобытно-охотничий коллектив объективно
находится в состоянии постоянной и ожесточенной борьбы с природой, само его
производство связано с суровой борьбой, и в схватке, в рукопашной, с помощью
главного своего трудового орудия - руки да камня - он завладевает зверем и его
мясом, его кровью. Борьба - единственная категория восприятия мира в
первобытно-охотничьем сознании, единственное семантическое содержание его
космогонии и всех действ, ее воспроизводящих.
2. Семантика еды: литургия
Архаическое осмысление еды, восходящее еще к тотемизму, лучше всего сохранилось
в религиозном обряде, называемом литургией. Ее действенный остов, в общих
чертах, заключается в следующем Священник приготовляет сперва сосуды - бокал,
блюдо, нож и т.д., а затем хлеб и вино для будущего "причащения", евхаристии.
Хлеб, который он приготовляет, считается "агнцем" и "телом Христа", священник
режет его ножом на части и это аллегоризирует "страсти", причем часть хлеба
служит ребром Христа, нож - копьем и т.д. Соответственно и вино с водой выдается
за кровь Христа. Перед центральным моментом причащения священник с помощником
совершает шествие по церкви - один раз с блюдом и бокалом в сопровождении
лампад, а затем с блюдом хлеба на голове и бокалом вина. Евхаристия состоит в
том, что священник разделяет на части хлебец, часть его съедает с ладони сам и
дает помощнику, а остальные части раздает для еды присутствующим, то же он
делает и с вином. По окончании всей этой церемонии сосуды вычищаются и ставятся
на место, а самый обряд кончается. Конечно, процедура сопровождается от начала
до конца пением, молитвами и разными символическими действиями57. Но из одной ее
