наиболее разумным средствам, мерам предосторожности и военным
хитростям мы, быть может, сумеем спасти всех наших подданных,
и, возвеселившись духом, они возвратятся в свои жилища.
Да будет с тобою, дражайший сын мой, благословение Господа
нашего Иисуса Христа. Поклонись от меня Понократу, Гимнасту и
Эвдемону.
Твой отец
Грангузье".
20 сентября.
ГЛАВА XXX. О том, как к Пикрохолу был послан Ульрих Галле
Продиктовав и подписав письма, Грангузье приказал
правителю своей канцелярии Ульриху Галле, человеку неглупому и
здравомыслящему, выказавшему свои способности и тонкость
суждений при разборе многих запутанных дел, ехать к Пикрохолу и
изложить ему все, о чем говорилось на совете.
Добрый Галле тот же час отбыл и, миновав брод, спросил
мельника, где обретается Пикрохол; мельник на это ответил, что
враги дочиста его обобрали, а что потом они засели в
Ларош-Клермо и что он, мельник, не советует ему следовать
далее, а то как бы не наткнуться на дозор, свирепость же врагов
безгранична. Ульрих Галле легко этому поверил и заночевал у
мельника.
Наутро он был уже у ворот замка и, трубным звуком
возвестив о своем прибытии, потребовал, чтобы часовые
пропустили его к королю, в интересах коего, дескать, выслушать
его речь.
Королю о нем доложили, но король велел ни под каким видом
его не пускать, -- он вышел сам на крепостной вал и, обратясь к
послу, молвил:
-- Ну, что там еще? Что ты хочешь сказать?
Тогда посол произнес нижеследующую речь.
ГЛАВА XXXI. Речь Галле, обращенная к Пикрохолу
-- Из всех поводов к огорчению наиболее важным следует
признать тот, когда человеку, который по праву рассчитывал на
милость и благорасположение, чинят ущерб и досаду. И не без
основания (хотя его и нельзя считать достаточно разумным)
многие при таких обстоятельствах, рассудив, что лучше умереть,
нежели терпеть подобную низость, и уверившись, что здесь ни
силой, ни какими-либо ухищрениями ничего поделать нельзя,
добровольно накладывали на себя руки.
Неудивительно поэтому, что твое вторжение,
свидетельствующее о том, что ты преисполнен к моему повелителю,
королю Грангузье, вражды и злобы, отягчило его печалью и в
крайнее привело замешательство. Удивительно было бы, если б его
не взволновали чудовищные беззакония, чинимые тобою и твоими
людьми в его владениях над его подданными, беззакония,
неслыханные по своей бесчеловечности, которые он принимает
особенно близко к сердцу потому, что подданных своих он любит
такою нежною любовью, какой ни один смертный от века еще не
любил. Однако ж, говоря по чистой совести, еще тяжелее ему
сознавать, что все эти злодейства и утеснения чинятся именно
тобою и твоими людьми, ибо и ты и твои деды и прадеды испокон
веков водили дружбу с ним самим и с предками его, и дружбу эту,
до сего времени нерушимую, вы поддерживали, хранили и берегли,
как святыню, так что не только он и его подданные, но и народы
чужеземные, как, например, пуатевинцы, бретонцы, мансонцы, а
равно и живущие за Канарскими островами и городом Изабеллою,
полагали, что легче обрушить небосвод, а преисподнюю вознести
до самых хлябей небесных, нежели расторгнуть союз ваш, столь
грозный для всех их враждебных замыслов, что никто не решался
озлобить кого-нибудь одного из вас, бросить ему вызов или же
нанести урон из страха навлечь на себя гнев другого.
Более того. Слухом об этой священной дружбе полнится вся
поднебесная, вследствие чего среди народов, ныне населяющих
материк и острова океана, немного найдется таких, которые не
почли бы за честь вступить в ваш союз на условиях, вами самими
указанных, и которые бы не уважали неприкосновенность ваших
объединенных держав в той же мере, как неприкосновенность
собственных земель и владений; коротко говоря, никто не
запомнит государя или же союз государей, который в свирепости
своей и заносчивости осмелился бы посягнуть -- я уж не говорю:
на ваши земли, но хотя бы на земли союзников ваших, а если,
послушавшись необдуманного совета, кто-нибудь и вознамеривался
совершить нападение, то при одном имени и названии вашего союза
тотчас же от своего замысла отказывался.
Что же ныне привело тебя в такое неистовство и заставило,
расторгнув союз, поправ дружбу, преступив права, с враждебными
намерениями вторгнуться в его владения, несмотря на то что ни
он сам, ни его подданные ничем перед тобой не провинились,
ничем тебе не досадили и гнева твоего не навлекли? Где же
верность? Где закон? Где разум? Где человечность? Где страх
Господень? Уж не надеялся ли ты скрыть свои злодеяния от горних
духов и от Всевышнего, который воздает всякому по делам его?
Если ты таковые надежды питаешь, то ты заблуждаешься, ибо от
Его суда ничто не утаится. Быть может, таково предопределение
судьбы или же таково влияние небесных светил, позавидовавших
благополучию твоему и покою? То правда, всему на свете положен
конец и предел, и когда что-либо достигает наивысшей точки,
сейчас же и низвергается, ибо долго продержаться в этом
положении не может. Таков конец всех, кто, благоденствуя и
преуспевая, забывает о благоразумной умеренности.
Но если даже это и было предустановлено и счастью твоему и
покою пришел конец, то неужели же это должно было обнаружиться
в том, чтобы ты причинил зло моему королю, а ведь он-то и
возвел тебя на престол? Если дому твоему суждено рухнуть, то
неужели же необходимо, чтобы, рушась, он упал на очаг того, кто
дом твой украсил? Все это так явно выходит за пределы
человеческого понимания и так противно здравому смыслу, что
разум едва в состоянии это постигнуть, иноземцы же будут
отказываться этому верить до тех пор, пока подтвержденные и
засвидетельствованные последствия не убедят их, что нет ничего
святого и священного для того, кто отошел от Бога и от разума и
отдался на волю дурных страстей.
Если бы мы причинили какой-либо ущерб твоим подданным или
же твоим владениям; если бы мы оказали покровительство твоим
недругам; если бы мы не помогли тебе в твоих начинаниях; если
бы мы затронули твою честь и доброе имя; вернее сказать, если
бы лукавый, стараясь подбить тебя на злое дело и являя твоему
взору всякие обманчивые подобия и призрачные видения, оклеветал
нас и вселил в тебя подозрение, что мы совершили по отношению к
тебе нечто недостойное нашей старинной дружбы, -- то прежде
всего тебе надлежало бы узнать всю правду, а потом объявить о
своем неудовольствии нам, и мы постарались бы ублаготворить
тебя таким образом, что тебе нечего было бы больше желать. Но,
Боже правый, как же ты поступил? Ужели ты и впрямь задумал, по
примеру всех вероломных тиранов, разграбить и разорить
королевство моего повелителя? Ужели ты почитал его за такого
труса и глупца, ужели ты полагал, что он так беден людьми,
деньгами, мудрыми советчиками и искусными военачальниками, что
не захочет и не сможет дать отпор беззаконному твоему нашествию
?
Сей же час уходи отсель, уходи навсегда, и чтобы завтра ты
уже вступил в пределы своей державы, дорогою же никаких
беспорядков не производи и насилий не чини, да уплати тысячу
золотых безантов за убытки, которые мы через тебя понесли.
Половину указанной суммы пришли нам завтра; половину -- к
ближайшим майским идам, а в качестве заложников оставь нам на
это время герцогов де Пустомель, де Карапуз и де Шваль, а также
принца де Парша и виконта де Вши.
ГЛАВА XXXII. О том, как Грангузье для достижения мира велел возвратить лепешки
На этом кончил свою речь Галле, но Пикрохол на все его
доводы ответил так:
-- Придите и возьмите, придите и возьмите! Они у меня
молодцы ребята. Они вам наделают лепешек.
Тогда Галле возвратился к Грангузье и увидел, что тот с
непокрытой головой стоит на коленях в углу своей комнаты и
молит Бога укротить гнев Пикрохола и образумить его, чтобы не
нужно было применять насилие. Заметив вошедшего Галле, добряк
Грангузье сказал:
-- А, это ты, друг мой? Ну, что нового, что нового?
-- Все вверх дном, -- отвечал Галле. -- У этого человека
ум за разум зашел, сам Господь от него отступился.
-- Так, друг мой, -- сказал Грангузье, -- но как же он
объясняет свои бесчинства?
-- Он и не дал мне никаких объяснений, -- отвечал Галле,
-- он только проворчал что-то насчет лепешек. Кто их там знает,
-- чего доброго, его пекарям досталось от наших пастухов?
-- Прежде чем вынести окончательное решение, я должен в
этом разобраться, -- объявил Грангузье.
Он тут же приказал расследовать это дело и установил, что
его подданные отняли у пекарей некоторое количество лепешек и
что Марке хватили дубиной по голове, но что расплатились они с
пекарями по-честному и что упомянутый Марке первый хлестнул
Фрожье кнутом по ногам. Грангузье созвал совет, и все в один
голос объявили, что нужно грудью встать на врага. Тем не менее
Грангузье сказал:
-- Коли все дело в нескольких лепешках, я постараюсь
удовлетворить Пикрохола, -- уж очень мне не по душе начинать
войну.
Затем он осведомился, сколько было взято лепешек, и,
узнав, что всего штук шестьдесят, велел напечь их за ночь пять
возов и на один из них положить лепешки, приготовленные на
лучшем масле, на самых свежих желтках, с наилучшим шафраном и
другими пряностями, каковые лепешки предназначались им для
Марке, а еще он жаловал Марке семьсот тысяч три филиппа на
расплату с лечившими его цирюльниками и сверх того передавал в
вечное и безвозмездное владение ему и его наследникам мызу
Помардьеру. Отвезти и доставить дары было поручено Ульриху
Галле, и по дороге, близ Соле, он велел нарвать как можно
больше тростника и камыша, украсить стеблями повозки и каждому
вознице дать в руки по стеблю; сам он тоже взял в руки стебель,
-- этим он желал показать, что они хотят мира и прибыли затем,
чтобы его достигнуть.
Подъехав к воротам, они объявили, что их уполномочил
Грангузье вести переговоры с Пикрохолом. Пикрохол не велел
впускать их и не пожелал сам выйти к ним для переговоров, а
велел сказать, что ему недосуг и что если им уж так нужно,
пусть потолкуют с военачальником Фанфароном, который в это
время устанавливал на крепостной стене орудие. Добрый Галле
обратился к нему с такими словами:
-- Сеньор! Дабы прекратить междоусобицу и устранить
препону, мешающую вам вновь вступить с нами в союз, мы
возвращаем вам лепешки, послужившие причиною раздоров. Наши
взяли у вас шестьдесят штук, они дали вам за них хорошую цену,
но мы из чистого миролюбия возвращаем вам целых пять возов, из
коих один поступает в распоряжение Марке, как наиболее
пострадавшего. Кроме того, для полного его удовлетворения я ему
вручу семьсот тысяч три филиппа, а в возмещение убытков, коего
он имеет право с нас требовать, я передам в вечное и
безвозмездное владение ему и наследникам его мызу Помардьеру:
дарственная -- вот она. Итак, ради Создателя, давайте отныне
жить в мире, идите себе бодрым шагом домой, верните нам эту
крепость, притязать на которую у вас, как вы сами отлично
знаете, нет ни малейшего основания, и будемте снова друзьями!
Фанфарон передал все до последнего слова Пикрохолу и, еще
пуще раззадоривая его, повел с ним такую речь:
-- Нагнали мы на мужичье страху! Несчастный пьянчужка
Грангузье поди в штаны наложил! Это ему не из бутылочки тянуть,
тут надо показать военное искусство. Я так полагаю: лепешки и
деньги мы у них возьмем, а сами в кратчайший срок здесь
