пищу, они чертили множество забавных геометрических фигур, а
заодно изучали астрономические за коны.
Потом они пели, разбившись на четыре или пять голосов, или
же это было что-нибудь сольное, приятное для исполнения.
Что касается музыкальных инструментов, то Гаргантюа
выучился играть на лютне, на спинете, на арфе, на флейте
немецкой о девяти клапанах, на виоле и на тромбоне.
На подобные упражнения тратили около часа; за это время
процесс пищеварения подходил к концу, и Гаргантюа шел облегчить
желудок, а затем часа на три, если не больше, садился за
главные свои занятия, то есть повторял утренний урок чтения,
читал дальше и учился красиво и правильно писать буквы античные
и новые римские.
По окончании занятий они выходили из дому вместе с конюшим
Гимнастом, молодым туреньским дворянином, который давал
Гаргантюа уроки верховой езды.
Сменив одежду, Гаргантюа садился на строевого коня, на
тяжеловоза, на испанского или же на арабского скакуна, на
быстроходную лошадь и то пускал коня во весь опор, то занимался
вольтижировкой, заставлял коня перескакивать через канавы,
брать барьеры или, круто поворачивая его то вправо, то влево,
бегать по кругу.
При этом он ломал, -- но только не копья (что может быть
глупее такого хвастовства: "Я сломал десять копий на турнире
или же в бою", -- да это сумеет сделать любой плотник!), --
нет, честь и слава тому, кто одним копьем сломит десятерых
врагов. Гаргантюа же своим копьем, крепким, негнущимся, со
стальным наконечником, ломал ворота, пробивал панцири, валил
деревья, поддевал на лету кольца, подхватывал седло, кольчугу,
латную рукавицу. Все это он проделывал в полном вооружении.
Насчет того, чтобы погарцевать и, сидя верхом, показать
разные фокусы, то тут ему не было равных. Сам феррарский
вольтижер по сравнению с ним просто-напросто обезьяна. Особенно
ловко перескакивал он с коня на коня -- в мгновение ока и не
касаясь земли (такие лошади назывались дезультуарными), в любую
сторону, держа в руке копье; при этом в стремя он не ступал и,
не прибегая к поводьям, направлял коня, куда ему только
хотелось, что в военном искусстве имеет значение немаловажное.
В иные дни он упражнялся с алебардой: размахивал ею с
такой силой и так стремительно, круговым движением, ее опускал,
что все его стали почитать за настоящего рыцаря, рыцаря-воина и
рыцаря турнирного.
Кроме того, он владел пикой, эспадроном для обеих рук,
длинной шпагой, испанской шпагой, кинжалом широким и кинжалом
узким; бился в кольчуге и без кольчуги, со щитом обыкновенным,
со щитом круглым, завертывая руку в плащ.
Охотился он, верхом на коне, на оленей, козуль, медведей,
серн, кабанов, зайцев, куропаток, фазанов, дроф. Играл в
большой мяч, подкидывая его ногой или же кулаком. Боролся,
бегал, прыгал, но не с разбегу, не на одной ноге и не
по-немецки, ибо Гимнаст находил, что эти виды прыжков
бесполезны и не нужны на войне, -- он перепрыгивал через
канавы, перемахивал через изгороди, взбегал на шесть шагов
вверх по стене и таким образом достигал окна, находившегося на
высоте копья.
Плавал в глубоких местах на груди, на спине, на боку,
двигая всеми членами или же одними ногами; с книгой в руке
переплывал Сену, не замочив ни одной страницы, да еще, как Юлий
Цезарь, держа в зубах плащ. С помощью одной руки, ценою
огромных усилий взбирался на корабль, а оттуда снова вниз
головой бросался в воду, доставал дно, заплывал в расселины
подводных скал, нырял в пучины и водовороты. Поворачивал судно,
управлял им, вел его то быстро, то медленно, по течению, против
течения, останавливал судно посреди шлюза, одной рукой вел
корабль, а Другой орудовал длинным веслом, ставил паруса,
влезал по вантам на мачты, бегал по реям, устанавливал буссоль,
поворачивал булинь против ветра, руль держал твердо.
Мгновенно выскочив из воды, взбегал на гору и потом так же
легко сбегал, лазил по деревьям, как кошка, прыгал с одного на
другое, как белка, ломал толстые сучья, как второй Милон. С
помощью двух отточенных кинжалов и двух прочных шильев
проворно, как крыса, взбирался на кровлю дома, а спускаясь,
принимал такое положение, при котором падение не представляло
для него опасности.
Метал дротик, железный брус, камень, копье, рогатину,
алебарду; натягивал лук; один, без посторонней помощи, заводил
осадный арбалет; прицеливался из пищали; ставил на лафет пушку;
стрелял на стрельбище в картонную птицу, стрелял снизу вверх,
сверху вниз, вперед, вбок и назад, как парфяне.
К высокой башне привязывался канат, спускавшийся до самой
земли, и Гаргантюа взбирался по этому канату на руках, а затем
спускался с такой быстротою и ловкостью, что вам так не
проползти и по ровному лугу.
Между двумя деревьями клали толстую перекладину, и он,
держась за нее руками, передвигался взад и вперед, -- ноги на
весу, -- да так быстро, что его и бегом невозможно было
догнать.
Чтобы развить грудную клетку и легкие, он кричал, как сто
чертей. Однажды я сам был свидетелем, как он, находясь у ворот
св. Виктора, звал Эвдемона, и голос его был слышен на
Монмартре. Даже голос Стентора во время битвы под Троей не
достигал такой мощи.
Для того чтобы Гаргантюа укрепил себе сухожилия, ему
отлили из свинца две громадные болванки в восемь тысяч семьсот
квинталов весом каждая, -- он их называл гирями; он поднимал их
с полу и неподвижно держал над головою, по одной в каждой руке,
три четверти часа, а то и больше, что обличало в нем силу
непомерную.
В брусья он играл с первыми силачами; когда наступал его
черед, он держался на ногах необычайно твердо и, как некогда
Милон, уступал только наиболее отважным, кому удавалось
сдвинуть его с места. В подражание тому же Милону он брал в
руку гранат и вызывал желающих отнять у него этот плод.
После подобных занятий его растирали, чистили, меняли на
нем одежду, и он не спеша возвращался домой; если же он шел по
лугу или по какому-либо обильному травою месту, то рассматривал
деревья и растения и сравнивал их с тем, что о них писали
древние ученые, как, например, Теофраст, Диоскорид, Марин,
Плиний, Никандр, Макр и Галей, и когда он и его спутники
приходили домой, то руки у них были полны трав, поступавших
затем в распоряжение юного пажа по имени Ризотом, ведавшего
также полольными тяпками, мотыгами, заступами, лопатами, ножами
и другими инструментами, необходимыми для правильной
гербаризации.
Придя домой, они, пока готовился ужин, повторяли некоторые
места из прочитанного, а затем садились за стол.
Надобно заметить, что за обедом, неизменно простым и
скромным, Гаргантюа ел, только чтобы заморить червячка, зато
ужин бывал обилен и продолжителен, и уж тут он принимал пищу в
таком количестве, которое было ему необходимо, дабы подкрепить
силы и насытиться, а в этом-то и состоит правильный режим
питания, предписываемый истинной и разумной медициной, меж тем
как орава тупоголовых докторишек, у коих от софистической
выучки мозги стали набекрень, советует нечто прямо
противоположное.
За ужином возобновлялся обеденный урок, и длился он, пока
не надоедало; остальное время посвящалось ученой беседе,
приятной и полезной.
Прочтя благодарственную молитву, пели, играли на
музыкальных инструментах, принимали участие во всякого рода
забавах, вроде карт или же костей, так что иной раз обильная
трапеза и увеселения длились до тех пор, когда уже надо было
идти спать, а иной раз Гаргантюа и его приближенные посещали
общество ученых или путешественников, коим довелось побывать в
чужих странах.
Темной ночью, перед сном, выходили на самое открытое место
во всем доме, смотрели на небо, наблюдали кометы, если таковые
были, или положение, расположение, противостояние и совпадение
светил.
Затем Гаргантюа в кратких словах рассказывал по способу
пифагорейцев наставнику все, что он прочитал, увидел, узнал,
сделал и услышал за нынешний день.
Засим молились Господу Творцу, выражали Ему свою любовь,
укреплялись в вере, славили Его бесконечную благость и,
возблагодарив Его за минувшее, предавали себя Его милосердию на
будущее.
После этого ложились спать.
ГЛАВА XXIV. О том, как Гаргантюа проводил время в дождливую погоду
Если выпадали дождливые и ненастные дни, то все время до
обеда проводили как обыкновенно, с тою, однако же, разницей,
что, дабы перебороть непогоду, разводили веселый и яркий огонь.
Но после обеда гимнастика отменялась, все оставались дома и в
апотерапических целях убирали сено, кололи и пилили дрова,
молотили хлеб в риге; потом занимались живописью и скульптурой
или же возрождали старинную игру в кости, руководствуясь тем,
как ее описал Леоник и как играет в нее добрый наш друг
Ласкарис. Bo время игры вызывали в памяти те места из древних
авторов, где есть о ней упоминание или же связанное с нею
уподобление.
А то ходили смотреть, как плавят металлы, как отливают
артиллерийские орудия, ходили к гранильщикам, ювелирам,
шлифовальщикам драгоценных камней, к алхимикам и монетчикам, в
ковровые, ткацкие и шелкопрядильные мастерские, к часовщикам,
зеркальщикам, печатникам, органщикам, красильщикам и разным
другим мастерам и, всем давая на выпивку, получали возможность
изучить ремесла и ознакомиться со всякого рода изобретениями в
этой области.
Ходили на публичные лекции, на торжественные акты, на
состязания в искусстве риторики, ходили слушать речи, ходили
слушать знаменитых адвокатов и проповедников.
Посещали залы и помещения для фехтования, и там Гаргантюа
состязался с мастерами и доказывал им на деле, что он владеет
любым родом оружия нисколько не хуже, а, пожалуй, даже и лучше,
чем они.
Вместо того чтобы составлять гербарий, они посещали лавки
москательщиков, продавцов трав, аптекарей, внимательнейшим
образом рассматривали плоды, корни, листья, смолу, семена,
чужеземные мази и тут же изучали способы их подделки.
Ходили смотреть акробатов, жонглеров, фокусников, причем
Гаргантюа следил за их движениями, уловками, прыжками и
прислушивался к их краснобайству, особое внимание уделяя
шонийцам пикардийским, ибо то были прирожденные балагуры и
великие мастера по части втирания очков.
Вернувшись домой, они ели за ужином меньше, чем в другие
дни, и выбирали пищу сухую и не жирную, дабы тем самым
обезвредить влияние сырого воздуха, коим дышит тело, и дабы на
их здоровье не сказалось отсутствие обычных упражнений.
Так воспитывался Гаргантюа, с каждым днем оказывая все
большие успехи и, понятное дело, извлекая из постоянных
упражнений всю ту пользу, какую может извлечь юноша, в меру
своего возраста сметливый; упражнения же эти хоть и показались
ему на первых порах трудными, однако с течением времени
сделались такими приятными, легкими и желанными, что скорее
походили на развлечения короля, нежели на занятия школьника.
Со всем тем Понократ, чтобы дать Гаргантюа отдохнуть от
сильного умственного напряжения, раз в месяц выбирал ясный и
погожий день, и они с утра отправлялись за город: в Шантильи, в
Булонь, в Монруж, в Пон-Шарантон, в Ванв или же в Сен-Клу. Там
они проводили целый день, веселясь напропалую: шутили,
дурачились, в питье друг от дружки не отставали, играли, пели,
танцевали, валялись на зеленой травке, разоряли птичьи гнезда,
ловили лягушек, раков, перепелов.
И хотя этот день проходил без чтения книг, но и он
