Франсуа Рабле.
Гаргантюа и Пантагрюэль.
Гаргантюа
Пантагрюэль
Гаргантюа и Пантагрюэль. Третья книга
Перевод с французского Н.М. Любимова
Стихотворные переводы Ю. Корнеева
Гаргантюа
ПОВЕСТЬ О ПРЕУЖАСНОЙ ЖИЗНИ
ВЕЛИКОГО ГАРГАНТЮА,
ОТЦА ПАНТАГРЮЭЛЯ,
НЕКОГДА СОЧИНЕННАЯ
МАГИСТРОМ АЛЬКОФРИБАСОМ НАЗЬЕ,
ИЗВЛЕКАТЕЛЕМ КВИНТЭССЕНЦИИ,
КНИГА, ПОЛНАЯ ПАНТАГРЮЭЛИЗМА.
К ЧИТАТЕЛЯМ
Читатель, друг! За эту книгу сев,
Пристрастия свои преодолей,
Да не введет она тебя во гнев;
В ней нет ни злобы, ни пустых затей.
Пусть далеко до совершенства ей,
Но посмешит она тебя с успехом.
Раз ты тоскуешь, раз ты чужд утехам,
Я за иной предмет не в силах взяться:
Милей писать не с плачем, а со смехом,
Ведь человеку свойственно смеяться.
ОТ АВТОРА
Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики (ибо вам,
а не кому другому, посвящены мои писания)! В диалоге Платона
под названием Пир Алкивиад, восхваляя своего наставника
Сократа, поистине всем философам философа, сравнил его, между
прочим, с силенами. Силенами прежде назывались ларчики вроде
тех, какие бывают теперь у аптекарей; сверху на них нарисованы
смешные и забавные фигурки, как, например, гарпии, сатиры,
взнузданные гуси, рогатые зайцы, утки под вьючным седлом.
крылатые козлы, олени в упряжке и разные другие занятные
картинки, вызывающие у людей смех, -- этим именно свойством и
обладал Силен, учитель доброго Бахуса, -- а внутри хранились
редкостные снадобья, как-то: меккский бальзам, амбра, амом,
мускус, цибет, порошки из драгоценных камней и прочее тому
подобное. Таков, по словам Алкивиада, и был Сократ: если бы вы
обратили внимание только на его наружность и стали судить о нем
по внешнему виду, вы не дали бы за него и ломаного гроша -- до
того он был некрасив и до того смешная была у него повадка: нос
у него был курносый, глядел он исподлобья, выражение лица у
него было тупое, нрав простой, одежда грубая, жил он в
бедности, на женщин ему не везло, не был он способен ни к
какому роду государственной службы, любил посмеяться, не дурак
был выпить, любил подтрунить, скрывая за этим божественную свою
мудрость. Но откройте этот ларец -- и вы найдете внутри дивное,
бесценное снадобье: живость мысли сверхъестественную,
добродетель изумительную, мужество неодолимое, трезвость
беспримерную, жизнерадостность неизменную, твердость духа
несокрушимую и презрение необычайное ко всему, из-за чего
смертные так много хлопочут, суетятся, трудятся, путешествуют и
воюют.
К чему же, вы думаете, клонится это мое предисловие и
предуведомление? А вот к чему, добрые мои ученики и прочие
шалопаи. Читая потешные заглавия некоторых книг моего
сочинения, как, например, Гаргантюа, Пантагрюэль, Феспент, О
достоинствах гульфиков? Горох в сале cum commento { С
комментариями (лат.)} и т. п., вы делаете слишком скороспелый
вывод, будто в этих книгах речь идет только о нелепостях,
дурачествах и разных уморительных небывальщинах; иными словами,
вы, обратив внимание только на внешний признак (то есть на
заглавие) и не вникнув в суть дела, обыкновенно уже начинаете
смеяться и веселиться. Но к творениям рук человеческих так
легкомысленно относиться нельзя. Вы же сами говорите, что
монаха узнают не по одежде, что иной, мол, и одет монахом, а
сам-то он совсем не монах, и что на ином хоть и испанский плащ,
а храбрости испанской в нем вот настолько нет. А посему
раскройте мою книгу и вдумайтесь хорошенько, о чем в ней
говорится. Тогда вы уразумеете, что снадобье, в ней
заключенное, совсем не похоже на то, какое сулил ларец; я хочу
сказать, что предметы, о которых она толкует, вовсе не так
нелепы, как можно было подумать, прочитав заглавие.
Положим даже, вы там найдете вещи довольно забавные, если
понимать их буквально, вещи, вполне соответствующие заглавию, и
все же не заслушивайтесь вы пенья сирен, а лучше истолкуйте в
более высоком смысле все то, что, как вам могло случайно
показаться, автор сказал спроста.
Вам когда-нибудь приходилось откупоривать бутылку?
Дьявольщина! Вспомните, как это было приятно. А случалось ли
вам видеть собаку, нашедшую мозговую кость? (Платон во II кн.
De rep. {О государстве (лат.)} утверждает, что собака -- самое
философское животное в мире.) Если видели, то могли заметить, с
каким благоговением она сторожит эту кость, как ревниво ее
охраняет, как крепко держит, как осторожно берет в рот, с каким
смаком разгрызает, как старательно высасывает. Что ее к этому
понуждает? На что она надеется? Каких благ себе ожидает?
Решительно никаких, кроме капельки мозгу. Правда, эта
"капелька" слаще многого другого, ибо, как говорит Гален в III
кн. Facu. natural. { О природных силах (лат.)} и в XI De usu
parti. { О назначении частей тела (лат.)}, мозг -- это
совершеннейший род пищи, какою нас наделяет природа.
По примеру вышеупомянутой собаки вам надлежит быть
мудрыми, дабы унюхать, почуять и оценить эти превосходные, эти
лакомые книги, быть стремительными в гоне и бесстрашными в
хватке. Затем, после прилежного чтения и долгих размышлений,
вам надлежит разгрызть кость и высосать оттуда мозговую
субстанцию, то есть то, что я разумею под этим пифагорейским
символом, и вы можете быть совершенно уверены, что станете от
этого чтения и отважнее и умнее, ибо в книге моей вы обнаружите
совсем особый дух и некое, доступное лишь избранным, учение,
которое откроет вам величайшие таинства и страшные тайны,
касающиеся нашей религии, равно как политики и домоводства.
Неужто вы в самом деле придерживаетесь того мнения, что
Гомер, когда писал Илиаду и Одиссею, помышлял о тех аллегориях,
которые ему приписали Плутарх, Гераклид Понтийский, Евстафий,
Корнут и которые впоследствии у них же выкрал Полициано? Если
вы придерживаетесь этого мнения, значит, мне с вами не по пути,
ибо я полагаю, что Гомер так же мало думал об этих аллегориях,
как Овидий в своих Метаморфозах о христианских святынях, а
между тем один пустоголовый монах, подхалим, каких мало, тщился
доказать обратное, однако ж другого такого дурака, который был
бы ему, как говорится, под стать, не нашлось.
Если же вы смотрите иначе, то все-таки отчего бы вам и
почему бы вам не сделать того же с моими занятными в
необыкновенными повестями, хотя, когда я их сочинял, я думал о
таких вещах столько же, сколько вы, а ведь вы, уж верно, насчет
того, чтобы выпить, от меня не отстанете? Должно заметить, что
на сочинение этой бесподобной книги я потратил и употребил как
раз то время, которое я себе отвел для поддержания телесных
сил, а именно -- для еды и питья. Время это самое подходящее
для того, чтобы писать о таких высоких материях и о таких
важных предметах, что уже прекрасно понимали Гомер, образец для
всех филологов, и отец поэтов латинских Энний, о чем у нас есть
свидетельство Горация, хотя какой-то межеумок и объявил, что от
его стихов пахнет не столько елеем, сколько вином.
То же самое один паршивец сказал и о моих книгах, -- а, да
ну его в задницу! Насколько же запах вина соблазнительнее,
пленительнее, восхитительнее, животворнее и тоньше, чем запах
елея! И если про меня станут говорить. что на вино я трачу
больше, чем на масло, я возгоржусь так же, как Демосфен, когда
про неге говорили, что на масло он тратит больше, чем на вино.
Когда обо мне толкуют и говорят, что я выпить горазд и бутылке
не враг, -- это для меня наивысшая похвала; благодаря этой
славе я желанный гость в любой приятной компании
пантагрюэлистов. Демосфена один брюзга упрекнул в том, что от
его речей пахнет, как от фартука грязного и замызганного
маслобойщика. Ну, а уж вы толкуйте мои слова и поступки в самую
что ни на есть лучшую сторону, относитесь с уважением к моему
творогообразному мозгу, забавляющему вас этими россказнями, и
по мере сил ваших поддерживайте во мне веселое расположение
духа.
Итак, мои милые, развлекайтесь и -- телу во здравие,
почкам на пользу -- веселитесь, читая мою книгу. Только вот
что, балбесы, чума вас возьми: смотрите не забудьте за меня
выпить, а уж за мной дело не станет!
ГЛАВА I. О генеалогии и древности рода Гаргантюа
Желающих установить генеалогию Гаргантюа и древность его
рода я отсылаю к великой Пантагрюэльской хронике. Она более
обстоятельно расскажет вам о том, как появились на свете первые
великаны и как по прямой линии произошел от них Гаргантюа, отец
Пантагрюэля. И вы уж на меня не пеняйте за то, что сейчас я не
буду на этом останавливаться, хотя история эта сама по себе
такова, что чем чаще о ней вспоминать, тем больше бы она
пришлась вашим милостям по вкусу, и в доказательство я сошлюсь
на Филеба и Горгия Платона, а также на Флакка, который
утверждает, что чем чаще повторять иные речи (а мои речи,
разумеется, именно таковы), тем они приятнее.
Дай Бог, чтоб каждому была столь же доподлинно известна
его родословная от Ноева ковчега и до наших дней! Я полагаю,
что многие из нынешних императоров, королей, герцогов, князей и
пап произошли от каких-нибудь мелких торговцев реликвиями или
же корзинщиков и, наоборот, немало жалких и убогих побирушек из
богаделен являются прямыми потомками великих королей и
императоров, -- достаточно вспомнить, как поразительно быстро
сменили
ассириян -- мидяне,
мидян -- персы,
персов -- македоняне,
македонян -- римляне,
римлян -- греки,
греков -- французы.
Что касается меня, то я, уж верно, происхожу от
какого-нибудь богатого короля или владетельного князя, жившего
в незапамятные времена, ибо не родился еще на свет такой
человек, который сильнее меня желал бы стать королем и
разбогатеть, -- для того чтобы пировать, ничего не делать, ни о
чем не заботиться и щедрой рукой одарять своих приятелей и всех
порядочных и просвещенных людей. Однако ж я себя утешаю, что в
ином мире я непременно буду королем, да еще столь великим, что
сейчас и помыслить о том не смею. Придумайте же и вы себе такое
или даже еще лучшее утешение в несчастье и пейте на здоровье,
коли есть охота.
Возвращаясь к нашим баранам, я должен сказать, что по
великой милости божьей родословная Гаргантюа с древнейших
времен дошла до нас в более полном виде, чем какая-либо еще, не
считая родословной Мессии, но о ней я говорить не намерен, ибо
это меня не касается, тем более что этому противятся черти (то
есть, я хотел сказать, клеветники и лицемеры). Сия родословная
была найдена Жаном Одо на его собственном лугу близ Голо,
пониже Олив, в той стороне, где Нарсе, при следующих
обстоятельствах. Землекопы, которым он велел выгрести ил из
канав, обнаружили, что их заступы упираются в огромный
бронзовый склеп длины невероятной, ибо конца его так и не
нашли, -- склеп уходил куда-то далеко за вьеннские шлюзы. В том
самом месте, над которым был изображен кубок, а вокруг кубка
этрусскими буквами написано: Hic bibitur { Здесь пьют (лат.)},
склеп решились вскрыть и обнаружили девять фляг в таком
порядке, в каком гасконцы расставляют кегли, а под средней
флягой оказалась громадная, громоздкая, грязная, грузная,
красивая, малюсенькая заплесневелая книжица, пахнувшая сильнее,
но, увы, не слаще роз.
Вот эта книжица и заключала в себе вышеупомянутую
родословную, всю целиком написанную курсивным письмом, но не на
пергаменте, не на вощеной табличке, а на коре вяза, столь,
