истинный ревнитель благочестия (пусть меня черт унесет, если я
вру!), объяснял мне это, сколько я помню, так: летом и осенью
мы-де отжимаем виноград и делаем вино, зимой же мы его
потребляем. Слушайте меня, все любители хмельного: с нами Бог,
за мной! Пусть меня спалит антонов огонь, если я хоть разок
дозволю хлебнуть тем из вас, которые не помогут мне отбить
виноградник! Мать честная, да ведь это же церковное достояние!
Но только вот что: святой Фома Английский решился умереть за
церковное достояние. Дьявольщина! Стало быть, если и я за него
умру, меня тоже причислят к лику святых? Нет уж, я умирать не
стану, пусть лучше по моей милости будут помирать другие.
С этими словами он скинул рясу и схватил перекладину от
ясеневого креста: перекладина была длинная, как копье, и
толстая, как здоровенный кулак; в некоторых местах на ней были
нарисованы лилии, ныне почти уже стершиеся, Итак, сделав из
своей рясы перевязь, он вышел в одном подряснике и, взмахнув
перекладиною от креста, внезапно ринулся на врагов, а враги
между тем, нарушив боевой порядок, без знамен, без трубача и
барабанщика обирали в саду виноград, ибо знаменщики прислонили
знамена и стяги к стене, барабанщики продырявили с одного боку
барабаны, чтобы было куда сыпать виноград, в трубы тоже
понапихали гроздий, -- словом, все разбрелись кто куда, и вот
брат Жан, не говоря худого слова, обрушился на них со страшною
силой и, по старинке колотя их по чему ни попало, стал
расшвыривать, как котят. Одних он дубасил по черепу, другим
ломал руки и ноги, третьим сворачивал шейные позвонки,
четвертым отшибал поясницу, кому разбивал нос, кому ставил
фонари под глазами, кому заезжал по скуле, кому пересчитывал
зубы, кому выворачивал лопатки, иным сокрушал голени, иным
вывихивал бедра, иным расплющивал локтевые кости.
Кто пытался укрыться среди густолиственных лоз, тому он,
как собаке, перебивал спинной хребет и переламывал крестец.
Кто пытался спастись бегством, тому он ударом по
ламбдовидному шву раскалывал на куски черепную коробку.
Кто лез на дерево, полагая, что там безопаснее, тому он
загонял перекладину в прямую кишку.
Если кто-нибудь из его старых знакомцев кричал: "Эй, брат
Жан, брат Жан, друг мой милый, я сдаюсь!" -- то он говорил: "Да
у тебя другого выхода нет. Сдавай заодно и свою душу чертовой
матери!" И тут же его ухлопывал.
Смельчаку, который решался с ним переведаться, он охотно
показывал силу мышц своих, а именно пробивал ему средогрудную
перегородку и сердце. Кого ему не удавалось поддеть под ребро,
тому он выворачивал желудок, и смерть наступала мгновенно. Иных
он со всего размаху бил по пупку, и у них вываливались кишки.
Иным протыкал мошонку и задний проход. Свет еще не видел столь
ужасного зрелища, можете мне поверить!
Одни взывали: "Святая Варвара!"
Другие: "Святой Георгий!"
Третьи: "Святая Недотрога!"
Четвертые: "Кюносская Божья Матерь! Лоретская!
Благовестница! Ленуйская! Ривьерская!"
Одни поручали себя св. Иакову.
Другие прибегали под покров шамберийской плащаницы,
которая, кстати сказать, три месяца спустя сгорела дотла, так
что от нее ровно ничего не осталось.
Третьи -- под покров плащаницы кадуинской.
Четвертые поручали себя Иоанну Предтече Анжелийскому.
Пятые -- св. Евтропию Сентскому, св. Месму Шинонскому, св.
Мартину Кандскому, св. Клавдию Синейскому, жаварзейским
святыням и разным другим святым, помельче.
Одни умирали, ничего не говоря, другие говорили, но не
умирали. Одни умирали говоря, другие, умирая, говорили.
Иные громко кричали: "Исповедника! Исповедника! Confiteor!
Miserere! In manus!" {Каюсь! Помилуй! В руки [твои предаю дух
мой!] (лат.)}
Услышав громкие стоны поверженных, настоятель со всею
братией направился в сад; когда же они увидели этих несчастных,
смертельно раненных, распростертых среди виноградных лоз, то
поспешили некоторых из них исповедать. А пока иеромонахи
возились с исповедью, молодые послушники побежали к брату Жану
спросить, не могут ли они чем-либо ему помочь. Он же на это
ответил, что нужно дорезать тех, кто валяется на земле. Тогда
послушники, развесив долгополые свои подрясники на изгороди,
принялись дорезывать и приканчивать тех, кого он уходил
насмерть. И знаете, каким оружием? Просто-напросто резачками,
маленькими ножичками, которыми дети в наших краях шелушат
зеленые орехи.
Затем брат Жан стал со своею перекладиною у стены, возле
самого того места, где она была проломлена неприятелем. Кое-кто
из послушников уже успел растащить по своим кельям знамена и
стяги себе на подвязки. Когда же те, кто исповедался,
попытались юркнуть в пролом, брат Жан стал их приканчивать
одного за другим, да еще приговаривал:
-- Кто исповедался, покаялся и получил отпущение грехов,
те -- прямым путем в рай, прямым, как серп, как спина у
горбуна!
Так благодаря его отваге были перебиты враги, проникшие в
монастырский сад, перебиты все до одного, а их тут было
тринадцать тысяч шестьсот двадцать два человека, не считая, как
водится, женщин и детей.
Даже отшельник Можис, о котором говорится в Деяниях
четырех сыновей Эмона, и тот, пойдя со своим посохом на
сарацин, не выказал такой доблести, как наш монах, с
перекладиною от креста вышедший на врагов.
ГЛАВА XXVIII. О том, как Пикрохол взял приступом Ларош-Клермо, а равно и о том,
как тяжело и прискорбно было Грангузье начинать войну
Как уже было сказано, монах продолжал расправляться с
теми, кто ворвался в монастырский сад; Пикрохол между тем, с
великою поспешностью пройдя со своими войсками Ведский брод,
вступил в Ларош-Клермо, и там ему не оказали никакого
сопротивления, а так как дело было ночью, то он порешил
расположиться здесь со своими войсками на ночлег, дабы зуд его
гнева на время утих.
Поутру Пикрохол взял приступом городской вал и замок, а
затем отлично укрепил этот замок и снабдил его боевыми
припасами, ибо он полагал, что в случае, если на него нападут,
лучше всего ему отсидеться именно здесь, так как благодаря
своему расположению и местоположению замок обладал не только
искусственными, но и естественными укреплениями.
И тут мы его и оставим и обратимся к доброму нашему
Гаргантюа, который усердно изучает полезные науки, чередуя
занятия с атлетическими упражнениями, и к его отцу, доброму
старику Грангузье, а старик между тем только сейчас поужинал и
греется у весело и ярко пылающего огня, чертит на стенках очага
обгоревшим концом палки, коей размешивают угли, и, пока жарятся
каштаны, рассказывает жене и всем домочадцам про доброе старое
время.
В эту самую пору к нему прибежал один из пастухов,
стороживших виноградники, по имени Пило, и подробно рассказал о
том, что в его землях и владениях бесчинствует и разбойничает
король Лернейский Пикрохол и что он разграбил, разорил,
опустошил всю страну, за исключением Сейийского сада, который
брат Жан Зубодробитель сумел отстоять только благодаря своей
храбрости; ныне же упомянутый король обретается-де в
Ларош-Клермо и вместе со своими воинами тщится елико возможно
укрепить его.
-- Увы! увы! -- воскликнул Грангузье. -- Что же это
такое, добрые люди? Сон это или явь? Пикрохол, мой старый и
неизменный друг, связанный со мною узами родства и свойства,
напал на меня! Кто подвигнул его на это? Кто его подстрекнул?
Кто его подбил? Кто ему подал такой совет? Ох, ох, ох, ох, ох!
Боже, Спаситель мой, помоги мне, просвети меня, научи!
Клятвенно уверяю Тебя, под страхом лишиться Твоего заступления,
что никогда я никаких огорчений ему не доставлял, подданным его
не досаждал, земель его не грабил. Напротив того, я никогда не
отказывал ему ни в войске, ни в деньгах, ни в поддержке, ни в
совете; во всех случаях жизни я старался быть ему полезен. Нет,
верно, лукавый его попутал, коли мог он так меня изобидеть.
Господи Боже мой, Ты знаешь мои помыслы, зане от Тебя ничто не
утаится! В случае если он повредился в уме и Ты назначил мне в
удел образумить его, то подай мне сил и уменья мирным путем
вновь привести его под начало святой Твоей воли. Ох, ох, ох!
Добрые люди, друзья мои и верные слуги! Ужели я вынужден буду
докучать вам просьбами о помощи? Увы мне! На старости лет я
только покоя и жаждал, всю жизнь я только к миру и стремился.
Но, видно, придется и мне облечь панцирем мои несчастные плечи,
слабые и усталые, и взять в дрожащие руки булаву и копье, дабы
защитить и оградить несчастных моих подданных. Так мне
подсказывает здравый смысл, ибо их трудом я живу, их потом
кормлюсь я сам, мои дети и вся моя семья. И все же я не пойду
на Пикрохола войной до тех пор, пока не испробую всех мирных
способов и средств. Таково мое решение.
Затем он созвал совет, рассказал, как обстоит дело, и
решено было на этом совете послать к Пикрохолу какого-нибудь
толкового человека, чтобы тот дознался, с чего это он вдруг
распалился гневом и вторгся в земли, на которые у него нет
решительно никаких прав; кроме того, было решено послать за
Гаргантюа и его приближенными, дабы они выступили на защиту
своего отечества и отвели от него беду. Грангузье со всем
согласился и отдал надлежащие распоряжения. В частности, он тут
же велел своему лакею-баску как можно скорее ехать к Гаргантюа
и написал сыну следующее послание.
ГЛАВА XXIX. О чем Грангузье писал к Гаргантюа
"Ты столь прилежно учишься, что я долго еще не выводил бы
тебя из состояния философического покоя, но вот горе: бывшие
мои друзья и союзники не пожалели моей старости и обманули мое
доверие. А уж если таково предопределение судьбы, что мне
изменили именно те, в ком я особенно был уверен, то и нет у
меня иного выхода, как призвать тебя на защиту подданных твоих
и по естественному праву принадлежащего тебе достояния. Ибо
подобно тому как любое оружие, находящееся вне дома, бессильно,
коли и в самом доме некому подать совет, так же точно бесплодно
учение и бесполезны советы, ежели они не будут вовремя
претворены в жизнь и благой цели своей не достигнут.
Я же не разжигать намерен, но умиротворять, не нападать,
но обороняться, не завоевывать, но защищать моих верных
подданных и наследственные мои владения от Пикрохола, который
ныне, без всякого повода и основания ко мне вторгшись, пошел на
меня войной и, неуклонно продолжая злое свое дело, чинит
вольным людям обиды нестерпимые.
Я почитаю своим долгом утишить гнев сего тирана,
удовольствовав его как могу, и уже не один раз я с
дружественными намерениями посылал к нему моих людей, дабы
узнать, кто, чем и как его оскорбил, он же отвечает мне тем,
что упорно отвергает мирные мои предложения и, кроме
собственных своих выгод, знать ничего не хочет. Отсюда
следствие, что Вечный Судия оставил ему как единственное
кормило собственный его рассудок и волю, -- воля же его не
может не быть злой, коль скоро он всечасно не руководим
божественною благодатью, -- и, дабы вернуть ему сознание долга
и дабы пробудить в нем совесть, наслал его на меня.
По сему обстоятельству, возлюбленный сын мой, прочитав мое
письмо, ты как можно скорее возвращайся и поспеши на помощь не
мне (хотя и мне ты должен был бы помочь из естественного
чувства сострадания), но твоим подданным, коих ты обязан
оградить и спасти. Подвиг сей тебе надлежит свершить ценою
возможно меньшего кровопролития, и, таким образом, благодаря
