него там застряли во время битвы в Ведском лесу. Грангузье,
глядя на него, подумал, что это вши, и сказал:
-- Сынок! Ты что же это, занес к нам сюда ястребов из
Монтегю? Разве ты там находился?
Понократ же ему на это ответил так:
-- Ваше величество! Пожалуйста, не думайте, что я его
поместил в этот вшивый коллеж, именуемый Монтегю. Скорее я
отдал бы его нищей братии Невинноубиенных младенцев, -- такие
чудовищные творятся в Монтегю жестокости и безобразия. Мавры и
татары лучше обращаются с каторжниками, в уголовной тюрьме
лучше обращаются с убийцами, и, уж верно, в вашем доме лучше
обращаются с собаками, чем с этими горемыками в коллеже
Монтегю. Черт возьми, будь я королем в Париже, я бы сжег
коллеж, а с ним и его начальника и всех его надзирателей, коль
скоро они допускают такое зверское обращение! -- Тут он поднял
одно из ядер и сказал: -- Это пушечные ядра, коими коварный
враг стрелял в вашего сына Гаргантюа, когда он совершал переход
через Ведский лес. Враги, однако ж, за это поплатились: они все
погибли под развалинами замка, так же точно, как филистимляне,
коих погубило хитроумие Самсона, или как те люди, на которых
упала башня Силоамская, о чем говорится в Евангелии от Луки, в
главе тринадцатой. И вот я полагаю, что, пока счастье нам
улыбается, мы должны устремиться в погоню, ибо волосы у случая
на лбу растут. А то если он от вас уплывет, вам потом не за что
будет его ухватить: сзади он совершенно лыс, а лицом к вам он
уже не повернется.
-- Нет уж, только не сейчас, -- сказал Грангузье, --
нынче вечером я намерен вас чествовать. Милости просим!
Тут подали ужин, для которого, помимо всего прочего, было
зажарено шестнадцать быков, три телки, тридцать два бычка,
шестьдесят три молочных козленка, девяносто пять баранов,
триста молочных поросят под превосходным соусом, двести
двадцать куропаток, семьсот бекасов, четыреста судейских и
корнуальских каплунов, шесть тысяч цыплят и столько же голубей,
шестьсот рябчиков, тысяча четыреста зайцев, триста три дрофы и
тысяча семьсот каплунят. Дичины сразу не удалось достать
сколько требовалось; впрочем, настоятель Тюрпенейского
аббатства прислал одиннадцать кабанов; сеньор де Гранмон
прислал в дар восемнадцать туш красного зверя; сеньор Дезессар
прислал сто сорок фазанов, да еще набралось несколько десятков
диких голубей, а также речной птицы, чирков, выпей, кроншнепов,
ржанок, лесных куропаток, казарок, сукальней, чибисят,
турпанов, колпиц, цапель, молодых цаплят, водяных курочек,
белых хохлатых цапель, аистов, стрепетов, красноперых фламинго
(так называемых феникоптеров), индеек; сверх того, было подано
изрядное количество супов и рагу.
Все это многое множество кушаний мастерски приготовили
повара Грангузье: Оближи, Обглодай и Обсоси. Жано, Микель и
Вернет то и дело подливали вина.
ГЛАВА XXXVIII. О том, как Гаргантюа вместе с салатом проглотил шестерых паломников
Здесь кстати будет рассказать о том, что случилось с
шестью паломниками, которые пришли из Сен-Себастьена, что близ
Нанта, и, убоявшись неприятеля, расположились на ночлег в
огороде, под стеблями гороха, между капустой и латуком.
Гаргантюа, почувствовав жажду, спросил, нет ли латука и нельзя
ли сделать салат; когда же ему сказали, что латук здесь самый
лучший и самый крупный во всей стране, величиною со сливовое
или же с ореховое дерево, он пошел за латуком сам и нарвал
сколько ему заблагорассудилось. Вместе с латуком он прихватил и
шестерых паломников, паломники же от страха пикнуть не смели.
Латук прежде всего промыли в источнике, и вот тут-то
паломники зашептались:
-- Как нам быть? Потонем мы в этом латуке. Разве
заговорить? А заговоришь -- он еще, пожалуй, убьет нас как
лазутчиков.
Пока они рассуждали, Гаргантюа положил их вместе с латуком
в салатник величиною с ситойскую бочку, полил маслом и уксусом,
посолил, а затем, чтобы подзаправиться перед ужином, принялся
все это уписывать и переправил уже себе в рот пятерых
паломников. Шестой паломник забился под лист латука, но кончик
его посоха все же торчал Заметив это, Грангузье сказал
Гаргантюа:
-- По-моему, это рожок улитки. Не ешь ее.
-- Почему? -- возразил Гаргантюа. -- Улитки в это время
года особенно вкусны.
Тут он подцепил посох, поднял вместе с ним паломника и
скушал его за мое почтение; потом запил это чудовищным глотком
пино и вместе со всеми стал ждать ужина.
Будучи препровождены таким порядком в рот, паломники
приложили все усилия, чтобы не попасть под жернова его зубов, и
уже начали думать, что их заточили в какое-то глубокое
подземелье; когда же Гаргантюа как следует отхлебнул, им
показалось, что они сейчас утонут у него во рту, и точно: поток
вина чуть было не унес их в пучину его желудка; однако,
опираясь на посохи и перепрыгивая с места на место, ни дать ни
взять -- паломники, идущие на поклонение св. Михаилу, они
наконец выбрались из подземелья и уже достигли зубов. К
несчастью, один из них, на всякий случай ощупывая посохом
дорогу, ткнул им в дупло одного зуба и, задев челюстной нерв,
причинил Гаргантюа столь сильную боль, что тот, невзвидев
света, завопил. Чтобы успокоить боль, Гаргантюа велел подать
ему зубочистку и, приблизившись к ореховому дереву, мигом
выковырял господ паломников. Одного вытащил за ноги, другого за
плечи, третьего за суму, четвертого за кошель, пятого за
перевязь, а того беднягу, которого угораздило долбануть его
посохом, зацепил за гульфик; как бы там ни было, для Гаргантюа
это вышло к лучшему, ибо паломник проткнул ему гнойный мешочек,
мучивший его с той самой поры, как они миновали Ансени.
Выковырянные паломники что было духу пустились бежать
через виноградник, а боль у Гаргантюа мгновенно утихла.
В это самое время Эвдемон позвал его ужинать, так как все
было готово.
-- Дай сначала помочиться, авось легче будет, --
отозвался Гаргантюа.
И тут он пустил такую струю, что она преградила паломникам
путь, и пришлось им перебираться через многоводный поток. После
этого, идя по краю перелеска, все они, за исключением Фурнилье,
угодили в капкан, поставленный на волков, выбрались же они
оттуда единственно благодаря находчивости помянутого Фурнилье,
который порвал все шнуры и веревки. Остаток ночи они провели в
лачужке близ Кудре, и тут один из их компании, по имени
Неспеша, утешил их в несчастье добрым словом, доказав им, что
это их приключение предсказано в одном из псалмов Давида:
-- Cum exurgerent homines in nos, forte vivos
deglutissent nos { Когда б восстали на нас люди, то живых они
поглотили бы нас (лат.)}, -- когда нас съели вместе с
присоленным салатом; cum irasceretur furor eorum in nos,
forsitan aqua absorbuisset nos { Когда б возгорелась ярость их
на нас, воды потопили бы нас (лат.)}, -- когда он как следует
хлебнул; torrentem pertransivit anima nostra { Поток перешла
душа наша (лат.) } -- когда мы перебирались через многоводный
поток; forsitan pertransivit anima nostra aquam intolerabilem {
Перешла бы душа наша воды бурные (лат.)} его мочи, которая нам
отрезала путь. Benedictus Dominus, qui поп dedit nos in
caplionern dentibus eorum. Anima nostra sicut passer erepta est
de laqueo venantium { Благословен Господь, который не дал нас в
добычу зубам их. Душа наша спасена, как птица из сети ловцов
(лат.) }, -- тут подразумевается капкан; laqueus coniritus est
{Сеть расторгнута (лат.) } рукою Фурнилье, el nos liberati
sumus. Adjutorium nostrum... { И мы вызволены. Опора наша...
(лат.)} и так далее.
ГЛАВА XXXIX. О том, как Гаргантюа чествовал монаха
и как прекрасно говорил монах за ужином
Как скоро Гаргантюа сел за стол и первые куски были
проглочены, Грангузье повел рассказ о начале и причине войны
между ним и Пикрохолом и, доведя свое повествование до того
момента, когда брат Жан Зубодробитель одержал победу при защите
монастырского виноградника, превознес его подвиг выше деяний
Камилла, Сципиона, Помпея, Цезаря и Фемистокла. Тут Гаргантюа
попросил сей же час послать за монахом, -- он хотел
посоветоваться с ним касательно того, как действовать дальше.
Во исполнение его желания за монахом отправился дворецкий и
немного погодя в веселом расположении духа с ним возвратился,
причем брат Жан восседал на муле Грангузье, держа в руках
перекладину от креста.
Брат Жан был встречен нескончаемыми кликами восторга,
объятиями, приветствиями.
-- А, брат Жан, дружище! Брат Жан, приятель! Брат Жан,
черт тебя возьми, дай я тебя поцелую, дружок!
-- Дай я тебя обниму!
-- Поди сюда, блудодей, вот я тебя сейчас задушу!
А брат Жан знай посмеивался. Такого милого и
обходительного человека прямо поискать!
-- Ну-ка, ну-ка, -- сказал Гаргантюа, -- поставьте ему
скамейку вот тут, подле меня!
-- Пожалуйста, куда прикажете, -- сказал монах. -- Паж,
водички! Лей, дитя мое, лей! Это мне освежит печенку. Дай-ка
сюда, я пополощу себе горло!
-- Deposita сарра, -- сказал Гимнаст, -- рясу долой!
-- Боже сохрани! -- воскликнул монах. -- Нет, милостивый
государь, это нам не положено, -- in statutis Ordinis { В
уставе ордена (лат.)} есть насчет этого особый раздел.
-- В задницу, в задницу ваш раздел! -- заметил Гимнаст.
-- Ряса давит вам плечи, снимите ее!
-- Друг мой, -- сказал монах, -- пусть она останется на
мне, -- ей-Богу, мне в ней лучше пьется, от нее телу веселей.
Ежели я ее скину, господа пажи наделают себе из нее подвязок,
как это уже однажды со мной случилось в Кулене. Вдобавок у меня
пропадет весь аппетит. А ежели я сяду за стол в этом самом
одеянии, -- вот тебе крест, я с легкой душой не только что за
тебя, а и за твоего коня выпью! Мир честной компании! Я,
правда, поужинал, но это мне не помешает есть за обе щеки, --
желудок у меня луженый, он пуст внутри, как монашеский посошок,
и всегда открыт, как мешок адвоката. Из всех рыб, не считая
линя, говорит пословица, лучше всего крылышко куропатки или же
окорочок монашки. Наш настоятель страсть как любит белое
каплунье мясо.
-- Этим он отличается от лисы, -- заметил Гимнаст. --
Лиса ни у каплунов, ни у кур, ни у цыплят ни за что не станет
есть белое мясо.
-- Почему? -- спросил монах.
-- Потому что у нее нет поваров, чтобы его варить, --
отвечал Гимнаст, -- а если мясо надлежащим образом не
проварено, оно все будет красным, а не белым. Краснота мяса
есть признак того, что оно не проварено, -- исключение
составляет лишь мясо омаров и раков: их посвящают в кардиналы,
когда варят.
-- Свят, свят, свят! -- воскликнул монах. -- Стало быть,
у нашего монастырского лекаря плохо проварена голова, -- глаза
у него красные, как миски из ольхи... Вот это заячье бедро
полезно было бы подагрику. Кстати, отчего это бедра у девушек
всегда бывают прохладные?
-- Этим вопросом не занимались ни Аристотель, ни
Александр Афродисийский, ни Плутарх, -- отвечал Гаргантюа.
-- Существует три причины, в силу которых то или иное
место естественным образом охлаждается, -- продолжал монах. --
Primo { Во-первых (лат.)}, когда берега его омываются водой;
secundo { Во-вторых (лат.)}, если это место тенистое, темное,
сумрачное, куда не проникает солнечный свет, и, в-третьих, если
оно беспрестанно овевается ветрами, дующими из теснины, а также
производимыми колыханием сорочки и в особенности колыханием
