Ох! Ax! Не надо, господин настоятель, миленький мой, господин
настоятель, я вам сдаюсь!
-- А я тебя сдам всем чертям, -- объявил монах.
И тут он одним ударом рассек ему голову -- он пробил ему
черепную коробку над самой височной костью, разворотил обе
теменные кости, вместе со стреловидным мостом и большею частью
лобной кости, а заодно проткнул обе мозговые оболочки и глубоко
проник в боковые желудочки, так что затылок, держась на одном
только кожном покрове черепной надкостницы, повис над плечами
наподобие докторской шапочки, черной снаружи и красной внутри.
Вслед за тем лучник неподвижно распростерся на земле.
Покончив с лучниками, монах дал шпоры коню и устремился по
пути следования врагов, враги же схватились с Гаргантюа и его
отрядом на большом дороге, и число их к этому времени
значительно поубавилось, ибо Гаргантюа при помощи своего
огромного дерева и при содействии Гимнаста, Понократа, Эвдемона
и других учинил им столь великое побоище, что от ужаса у них
расстроились чувства и помрачился разум, как если бы перед ними
предстала смерть в подлинном своем образе и обличье, и они
поспешно начали отступать.
Подобно тому как осел, под хвостом у которого овод Юноны
или же муха, мчится, не разбирая дороги, сбрасывая наземь
поклажу, обрывая недоуздок и поводья, ни разу не передохнув и
не остановившись, причем со стороны невозможно понять, чего это
он так припустился, оттого что вам не видно, что именно его
беспокоит, -- так же точно бежали обезумевшие эти люди, сами не
зная, почему они бегут: их подгонял панический страх,
вселившийся в их души.
Тогда монах, видя, что все их помыслы направлены к тому,
чтобы как можно скорее утечь, соскочил с коня, взобрался на
большой придорожный камень и, не жалея и не щадя собственных
сил, стал поражать беглецов смертоносными ударами грозного
своего меча. И столько он умертвил и уложил на месте, что в
конце концов меч его разломился на две части. Тут он рассудил,
что резню и избиение нужно приостановить, -- уцелевшие пусть
себе бегут и разносят весть о случившемся.
Все же он поднял секиру одного из убитых, снова взобрался
на камень и, следя за тем, как враги бегут и как они натыкаются
на мертвые тела, принуждал их бросать пики, шпаги, копья и
пищали; тех же, кто вез с собою связанных паломников, он вышиб
из седел, а коней отдал вышеупомянутым паломникам, и велел он
им стать неподалеку от него, на опушке леса, рядом с
Фанфароном, которого он взял в плен.
ГЛАВА XLV. О том, как монах доставил паломников
и какое прекрасное слово сказал им Грангузье
Как скоро сшибка кончилась, Гаргантюа со всем своим
отрядом, за исключением монаха, поехал обратно, и к вечеру он
уже был у Грангузье, а Грангузье в это время, лежа в постели,
молил Бога сохранить их и даровать им победу; когда же он
увидел, что все они целы и невредимы, то расцеловал их от
полноты чувств и спросил про монаха. Гаргантюа же ему на это
ответил, что монах, вне всякого сомнения, у врагов.
-- Ну так они сами не рады будут, -- заметил Грангузье.
И он был прав. Недаром у нас до сих пор существует
поговорка: подпустить кому-нибудь монаха.
Затем, рассудив, что им необходимо подкрепиться, он велел
слугам накормить их, да посытнее. Когда же все было подано,
позвали Гаргантюа, однако ж он был так огорчен исчезновением
монаха, что не мог ни пить, ни есть.
Но тут нежданно-негаданно появился монах и, еще стоя. в
воротах, крикнул:
-- Гимнаст, братец, холодненького винца мне,
холодненького винца!
Выйдя во двор. Гимнаст удостоверился, что это точно брат
Жан, а с ним пять паломников и пленный Фанфарон. Потом
навстречу ему вышел Гаргантюа и, оказав ему чрезвычайно
радушный прием, повел прямо к Грангузье, и тот стал его
расспрашивать, что с ним приключилось. Монах рассказал ему обо
всем: как его взяли в плен, как он избавился от лучников, какую
резню учинил он на большой дороге, как он отбил паломников и
угнал в плен военачальника Фанфарона. После этого начался у них
веселый пир.
За столом Грангузье, обратясь к паломникам,
полюбопытствовал, из какого они края и откуда и куда путь
держат.
Неспеша ответил за всех:
-- Государь! Я -- из Сен-Жну, что в Берри, вот он -- из
Паллюо, этот -- из Онзе, вот тот -- из Аржи, тот -- из
Вильбернена. Ходили мы в Сен-Себастьен, что близ Нанта, а
теперь, то там, то здесь устраивая привалы, идем восвояси.
-- Так, так, -- молвил Грангузье. -- А зачем вы ходили в
Сен-Себастьен?
-- Мы ходили помолиться святому, чтобы он чуму от нас
отвел, -- отвечал Неспеша.
-- Да вы что, с ума сошли? -- воскликнул Грангузье. --
Неужели вы думаете, что святой Севастьян насылает чуму?
-- Еще как насылает! -- подтвердил Неспеша. -- Это мы
знаем от нашего проповедника.
-- Что? -- воскликнул Грангузье. -- Эти лжепророки
распространяют подобные суеверия? Клевещут на святых угодников
Божиих, уподобляют их бесам, которые только и делают, что сеют
в мире зло? Это все равно как у Гомера на греческое войско
насылает чуму Аполлон, а другие поэты навыдумывали целое
сонмище разных Вейовисов и злых богов. Так же вот в Сине некий
ханжа проповедник поучал, что святой Антоний палит огнем ноги,
святой Евтропий насылает водянку, святой Гильда --
сумасшествие, а святой Жну -- подагру. Я его примерно наказал,
и хотя он обозвал меня еретиком, однако с того времени ни один
ханжа не посмел сунуть нос и мои владения. Так вот, я диву
даюсь, как это ваш король не возбранит им проповедовать в его
королевстве этакую дичь, -- их должно еще строже наказывать,
нежели тех, кто насылает чуму при помощи магии и всякого иного
колдовства. Чума убивает тело, а эти чертовы обманщики
отравляют души бедных простых людей.
В то время как он держал эту речь, с самым решительным
видом вошел монах и спросил:
-- Вы откуда, горемыки?
-- Из Сен-Жну, -- отвечали паломники.
-- А как там поживает добрый кутила аббат Траншлион? --
спросил монах. -- А что у вас едят монахи? Вот как Бог свят,
пока вы тут паломничаете, присоседятся они к вашим женам!
-- Гм! Гм! За свою-то я не боюсь, -- признался Неспеша,
-- кто ее увидит днем, тот не станет ломать себе шею ради того,
чтобы навестить ее ночью.
-- Ну, это еще бабушка надвое сказала! -- заметил монах.
-- Твоя жена может быть так же уродлива, как Прозерпина, но
если только где-нибудь поблизости завелись монахи, они уж ей
проходу не дадут, и то сказать: хороший мастер для всякой вещи
найдет применение. Пусть я заболею дурной болезнью, ежели по
возвращении вы не найдете, что женки ваши растолстели, потому
как даже в тени от монастырской колокольни есть нечто
оплодотворяющее.
-- Это вроде нильской воды в Египте, если только верить
Страбону, -- вставил Гаргантюа. -- А Плиний в книге седьмой,
главе третьей утверждает, что на плодовитость влияют также
одежды, телосложение и питание.
Тут Грангузье сказал:
-- Идите себе с Богом, бедные люди, да будет вечным вашим
вожатаем сам Творец, и впредь не пускайтесь вы в столь
бесцельные и беспрокие странствия. Заботьтесь о семьях ваших,
трудитесь всяк на своем поприще, наставляйте ваших детей, --
словом, живите, как учит вас святой апостол Павел. И тогда вы
будете Богом хранимы, ангелы и святые от вас не отступятся и не
страшны вам будут ни чума, ни какая-либо иная болезнь.
Затем Гаргантюа провел их в столовую на предмет принятия
пищи, однако ж паломники все только вздыхали и твердили
Гаргантюа:
-- Блажен тот край, где царствует такой человек! Его
слова сильнее укрепили нас в вере и просветили, нежели все
проповеди, какие нам довелось слышать в нашем городе.
-- Вот об этом-то и говорит Платон в пятой книге De rep.,
-- заметил Гаргантюа, -- государства только тогда будут
счастливы, когда цари станут философами или же философы --
царями.
Затем он велел наполнить их сумы съестными припасами, а
фляги -- вином и, дабы облегчить им остаток пути, каждому из
них дал по коню и денег на харчи.
ГЛАВА XLVI. О том, как великодушно поступил Грангузье с пленным Фанфароном
Фанфарона привели к Грангузье, и тот его спросил, что
замышляет и затевает Пикрохол и какую цель преследует он
внезапным этим переполохом. Фанфарон же ему на это ответил, что
намерение и цель Пикрохола -- завоевать, буде окажется
возможным, всю страну в отместку за обиду, причиненную пекарям.
-- Это он уж очень размахнулся, -- заметил Грангузье, --
на чужой каравай рта не разевай. Времена нынче не те, чтобы
завоевывать королевства в ущерб ближнему своему, брату во
Христе. Он берет пример с древних, со всех этих Геркулесов,
Александров Македонских, Ганнибалов, Сципионов, Цезарей и
прочих, но ведь это противоречит евангельскому учению, а по
евангельскому учению нам надлежит охранять и оборонять
собственные наши земли, владеть ими и править, а не вторгаться
с враждебными целями в чужие, и что в былые времена у сарацин и
варваров именовалось подвигами, то ныне мы зовем злодейством и
разбоем. Сидеть бы ему у себя дома и блюсти в нем порядок, как
подобает королю, а не осквернять мой дом и не грабить его
дотла, ибо, блюдя надлежащий порядок, он приумножил бы свое
достояние, обирая же меня, он сам разорится.
Идите с Богом, живите по правде, указывайте вашему королю
на его оплошности и ни в коем случае не давайте ему советов,
исходя только из собственной выгоды, ибо вместе с общим
достоянием всегда гибнет и частное. Что же касается
причитающегося с вас выкупа, то я с вас его не возьму, а кроме
того, велю возвратить вам коня и оружие.
Вот как должны поступать соседи и старинные друзья, тем
более что распря наша не есть еще настоящая война, -- вспомним,
что Платон в книге пятой De rep., говоря о вооруженных
столкновениях греков между собой, вместо слова "война"
употребляет слово "смута" и советует, если уж случится такая
напасть, соблюдать величайшую умеренность. Если вы, однако,
называете это войной, то все же это война поверхностная, она не
проникла в тайники наших душ, ибо честь ни у кого из нас не
была задета, и в общем речь идет лишь о том, чтобы исправить
ошибку, допущенную нашими людьми, то есть и вашими и нашими, на
каковую ошибку вам следовало посмотреть сквозь пальцы, даже
если б она была вам доподлинно известна, так как повздорившие
скорее заслуживали презрения, а не внимания, и по отношению к
ним можно было ограничиться возмещением убытков, что я, со
своей стороны, и предложил. Пусть нас рассудит всеправедный
Господь, а я готов молить Его о том, чтобы Он послал мне смерть
и на моих глазах уничтожил все мое достояние, только бы ни мне,
ни людям моим ни в чем его не прогневить.
Сказавши это, Грангузье подозвал монаха и при всех у него
спросил:
-- Брат Жан, любезный мой друг, это вы взяли в плен
присутствующего здесь военачальника Фанфарона?
-- Ваше величество, -- отвечал монах, -- он перед вами,
он совершеннолетний, в здравом уме, пусть он сам и расскажет.
Тогда Фанфарон сказал:
-- Так, государь, это он взял меня в плен, я открыто
признаю себя его пленником.
-- Вы с него требуете выкупа? -- спросил монаха
Грангузье.
-- Нет, -- отвечал монах. -- Я об этом и не помышлял.
-- А сколько бы вы желали получить за его пленение? --
спросил Грангузье.
