Кого толкнет в водоворот страстей
Их молодой и легковерный пыл,
Постигнет смерть в расцвете лет и сил.
И кто борьбою этой увлечется,
Тот больше от нее не оторвется,
Пока небесный и земной простор
Не преисполнит шумом свар и ссор.
Повсюду станут воздавать почет
Не тем, кто справедлив, а тем, кто лжет,
Ибо рассудок подчинится слепо
Сужденьям черни, темной и свирепой,
К соблазну жадной, подлой, суеверной.
О, сей потоп, прискорбный и безмерный!
Потопом смуту вправе я назвать:
Она не станет времени терять,
И всю страну охватит, и не минет,
Пока бог весть откуда не нахлынет
Поток воды, скрывая с головою
Всех тех, кто, увлеченный пылом боя,
Свой дух в сраженьях так ожесточит,
Что и скотам безвинным не простит,
Зачем покорно целыми стадами
Они идут со всеми потрохами
Не идолам на жертвоприношенье,
А смертным на обычное съеденье.
Теперь и вы поймете без труда,
Что эта неизбывная вражда
В изрядное расстройство и кручину
Введет шарообразную махину!
И даже те, кому она мила,
Кто ей не хочет гибели и зла,
Попробуют, усилий не жалея,
Закрепостить ее и править ею
Так мудро, что останется несчастной
Лишь вопиять к создателю всечасно.
И в довершенье бед наступит день,
Когда весь небосвод обложит тень,
Светило дня плотнее закрывая,
Чем мрак затменья или тьма ночная,
И встанет между солнцем и землей
Глухой, непроницаемой стеной,
И в мире запустенье воцарится.
Но раньше, чем все это совершится,
Подземными толчками будет он
Сильнее и внезапней потрясен,
Чем Этна в час, когда рука Кронида
Низринула ее на титанида,
И чем громады энарийских скал
В тот страшный день, когда Тифон восстал
И принялся, гордыней обуян,
Швырять мятежно горы в океан.
Итак, земля за краткие мгновенья
Претерпит столь большие разрушенья,
Что те, кто смог ее поработить,
Не станут больше властью дорожить.
Тогда сердца исполнятся желаньем
Покончить с этим долгим состязаньем,
Поскольку вышесказанный поток
Заставит всех пуститься наутек.
Однако до того, как убежать,
Еще успеет каждый увидать
Огонь, разлившийся по небосводу,
Чтоб высушить нахлынувшую воду.
Когда ж пройдут событий этих дни,
Да будут с ликованием одни
Богатствами и манною небесной
Награждены обильно и чудесно,
Другие ж превратятся в бедняков.
Итак, теперь, когда в конце концов
Грядущее я вам истолковал,
Любой из вас свою судьбу узнал.
Сдержал я слово. О, сколь счастлив тот
Кто до конца такого доживет!
Как скоро чтение этого документа окончилось, Гаргантюа
глубоко вздохнул и сказал присутствующим:
-- Люди, преданные евангельскому учению, подвергаются
гонениям с давних пор, однако ж счастлив тот, кто, не смущаясь
этими гонениями и не соблазняясь и не обольщаясь влечениями
плоти, прямиком идет к цели, которую предуказал нам Господь
устами возлюбленного своего Сына.
-- А как вы полагаете, -- спросил монах, -- что заключает
в себе и что означает эта загадка?
-- Что? -- переспросил Гаргантюа. -- Раскрытие и
утверждение божественной истины.
-- Клянусь святым Годераном, я эту загадку совсем
по-другому толкую! -- воскликнул монах. -- Это же слог пророка
Мерлина! Вычитывайте в ней любые иносказания, придавайте ей
самый глубокий смысл, выдумывайте сколько вашей душе угодно --
и вы и все прочие. А я вижу здесь только один смысл, то есть
описание игры в мяч, впрочем довольно туманное. Совратители
людей -- это игроки в мяч, обыкновенно состоящие между собой в
дружеских отношениях. После двух подач мяча один из них выходит
из игры, а другой начинает. Верят первому, кто крикнет, как
пролетит мяч: над или под веревкой. Поток воды -- это пот;
плетенка ракетки -- из бараньих или же козьих кишок;
шарообразная махина -- это мяч. После игры обычай таков:
обсушиться возле яркого огня, переменить сорочку, а потом с
удовольствием сесть за стол, при этом особенно весело пируют
те, кто выиграл. И -- гуляй, душа!
Конец.
Пантагрюэль
ПАНТАГРЮЭЛЬ, КОРОЛЬ ДИПСОДОВ,
ПОКАЗАННЫЙ В ЕГО ДОПОДЛИННОМ ВИДЕ
СО ВСЕМИ ЕГО УЖАСАЮЩИМИ ДЕЯНИЯМИ И ПОДВИГАМИ.
СОЧИНЕНИЕ
ПОКОЙНОГО МАГИСТРА АЛЬКОФРИБАСА,
ИЗВЛЕКАТЕЛЯ КВИНТЭССЕНЦИИ
ДЕСЯТИСТИШИЕ МЭТРА ГЮГА САЛЕЛЯ,
ПОСВЯЩЕННОЕ АВТОРУ ЭТОЙ КНИГИ
Коль автор вправе похвалу снискать,
Приятное с полезным сочетав,
Тебя читатель должен прославлять
Затем, что, шуточный предмет избрав,
Сумел ты эту повесть написать,
Где столько истин, всем полезных, скрыто.
Мне кажется, я слышу Демокрита,
Чей смех бичует глупости людские.
Пусть книга будет в наши дни забыта, --
Пиши: ее поймут века другие.
ОТ АВТОРА
Славнейшие и доблестнейшие воители, люди знатные и
простые, любители чтения увлекательного и благопристойного! Вы
не так давно видели, читали и изучали Великие и бесподобные
хроники об огромном великане Гаргантюа и отнеслись к этой книге
с таким же доверием, с каким люди истинно верующие относятся к
Библии или же к Святому евангелию, и не раз при встрече с
почтенными дамами и благородными девицами вместо любовных речей
вы услаждали их слух извлеченными из этой книги забавными и
длинными рассказами, за что вам честь и хвала и вечная память!
Будь моя воля, я бы всем и каждому велел позабыть о своих
обязанностях, пренебречь своими занятиями и бросить свои дела,
дабы все свое время посвятить этим рассказам, так чтобы никакие
посторонние предметы не отвлекали рассказчиков и мыслей их не
занимали, -- таким путем все в конце концов выучили бы эти
рассказы наизусть, и, в случае если бы книгопечатание
прекратилось или если бы все книги почему-либо погибли, каждый
мог бы слово в слово пересказать сию повесть своим детям и
передать ее наследникам своим и потомкам как бы из рук в руки,
точно некую религиозную каббалу, ибо пользы от нее больше, чем,
вероятно, полагает шайка покрытых болячками самохвалов, еще
меньше понимающих в забавных этих приключениях, нежели Ракле в
Институциях.
Многие из моих знакомых высокопоставленных сеньоров,
отправившись на охоту по крупному зверю или же на охоту
соколиную и не найдя зверя в том месте, которое указал ловчий,
или же если сокол упустил добычу, бывали, как вы сами
понимаете, сильно огорчены, и всякий раз поднимали их дух и
разгоняли их тоску бесподобные деяния упомянутого Гаргантюа.
Бывают и такие случаи, и это совсем не враки: у человека
адски болят зубы, просадит он на лекарей все свое достояние, а
толку никакого, и вот оказывается, что самое действительное
средство -- это обернуть вышеназванные Хроники в добротное
полотно, предварительно хорошенько его прогрев, сверху посыпать
порошком из сухих какашек и приложить к больному месту.
А уж про бедных венериков и подагриков говорить нечего!
Сколько раз приходилось нам видеть их после длительных втираний
и смазываний! Лица у них блестят, как замки на дверях кладовой,
где хранится сало, зубы стучат, точно клавиши органа или же
спинета, а изо рта брызжет пена, точно у кабана, которого
загнали собаки! Чем же они тогда занимаются? Единственное их
утешение -- послушать несколько страниц из вышеуказанной книги,
и как же они чертыхаются, если в то время, пока их держат в
парильне, чтение не приносит им существенного облегчения, --
точь-в-точь как роженицы, когда им читают житие св. Маргариты!
Что ж, по-вашему, это безделица? Найдите мне на любом
языке и в любой отрасли знания книжку, которая обладала бы
такими же свойствами, особенностями и преимуществами, и я куплю
вам полпинты требухи. Не найдете, милостивые государи, не
найдете! Это книга в своем роде единственная, равных себе не
имеющая и беспримерная. Я готов утверждать это под страхом
любой кары, вплоть до костра, но только не включительно, а
исключительно. Те же, кто будет утверждать обратное, суть
предопределенцы, отщепенцы, совратители и соблазнители.
Правда, такие выдающиеся произведения, как Феспент,
Неистовый Роланд, Роберт-Дьявол, Фьерабрас, Гийом Бесстрашный,
Гюон Бордоский, Мандевиль и Матабрюна, обладают некими
таинственными свойствами, но с той книгой, о которой здесь идет
речь, они сравнения не выдерживают. Громадная выгода и польза
от вышеупомянутой гаргантюинской хроники общеизвестна,
непреложное чему доказательство состоит в том, что у
книгопродавцев она разошлась за два года в таком количестве, в
каком Библия не расходилась в течение девяти лет.
А чтобы вам было чем развлекаться и впредь, я, покорнейший
слуга ваш, ныне предлагаю вашему вниманию другую книгу в таком
же духе, впрочем несколько более достоверную и правдоподобную,
нежели та. Можете мне поверить (если только у вас нет против
меня какого-либо предубеждения), что я толкую в ней обо всем не
так, как евреи толкуют закон Божий. Я не так воспитан, мне еще
не случалось лгать или же передавать за верное то, чего на
самом деле не было. Я пишу, как те протобестии, то бишь
протонотарии, которые, вместо того чтобы составлять жития
святых мучеников и угодников, сочиняют любовные историйки про
угодников дамских. Quod vidimus testamur { Свидетельствуем о
том, что видели (лат. )}. Я веду рассказ о страшных деяниях и
подвигах Пантагрюэля, а я у него прослужил от молодых ногтей и
до самых последних дней, на днях же я получил у него позволение
посетить те края, где я жил, когда у меня еще молоко на губах
не обсохло, и узнать, кто еще из моей родни существует на
свете.
Итак, заканчивая этот пролог, я долгом своим почитаю
сказать, что готов прозаложить всем чертям на свете тело свое и
душу, всего себя со всеми потрохами, если на протяжении этой
истории хоть раз прилгну. Но уж и вас чтоб спалил антонов
огонь, чтоб падучая вас била, чтоб молния вас убила, чтоб от
язв на ногах вам охрометь, чтоб от поноса вам отощать, чтоб во
всем теле у вас приключилось трясение, а в заднем проходе
воспаление, чтоб вас, как Содом и Гоморру, поглотили сера,
огонь и пучина морская, если вы не будете твердо верить всему,
о чем я поведаю вам в предлагаемой мною хронике!
ГЛАВА I. О происхождении и древности рода великого Пангигрюэля
Я почитаю не излишним и не бесполезным, раз у нас есть
досуг, напомнить вам, откуда ведет начало свое и происхождение
добрый Пантагрюэль, ибо ведомо мне, что все добрые историографы
так именно и составляли свои хроники, и не только греки, арабы
и язычники, но и авторы Священного писания, как, например,
высокочтимый евангелист Лука и евангелист Матфей.
Надобно вам знать, что в начале мира (я веду рассказ свой
издалека, -- если считать по способу древних друидов, то это
было более сорока сороков ночей тому назад), вскоре после того
как Авель пал от руки своего брата Каина, земля, впитав в себя
кровь праведника, уродила множество всяких плодов, какие только
в ее лоне произрастают, в особенности же так много кизиля, что
приснопамятный этот год был назван годом крупного кизиля, ибо
три его ягоды составляли целый буасо.
В тот год греки стали считать время на календы, в марте не
было Великого поста, а первая половина августа была в мае.
Кажется, на октябрь этого года или, если только не ошибаюсь, на
сентябрь, -- а я страх как боюсь ошибиться, -- пришлась неделя,
известная нам по летописям под названием семипятничной, ибо на
