цовских похоронах прямой его долг клюкнуть, а может, это буфет спутал
его с отцом и не дал пройти мимо. По-моему, если уж приспичило тогда от-
цу продавать имущество, чтобы послать Квентина в Гарвардский, то куда
больше проку бы нам всем было, если бы он продал лучше этот буфет и на
часть денег купил себе смирительную рубашку с одним рукавом. Должно
быть, оттого во мне, по мамашиным словам, и компсоновского ничего нет,
что он проспиртовался без остатка, пока до меня дошла очередь. По край-
ней мере, я не слышал, чтоб он хоть раз предложил продать что-нибудь и
меня послать в Гарвардский.
Сидит, мямлит: "Бедная сестрица", - и руку ей гладит своей в черной
перчатке - за эти перчатки прислали счет через четыре дня, точно двад-
цать шестого числа, потому что тогда ровно месяц исполнился, как отец
ездил к ним и чадо нам привез, и не захотел даже сказать ни где она, ни
как она, а мать плача спрашивает: "И ты с ним даже и не виделся? И не
попытался заставить его обеспечить младенчика? - а отец ей: "Нет уж, она
н. к центу его денег не притронется". А матушка: "Его по суду можно зас-
тавить. Он ничего не может доказать, если только... Джейсон Компсон! Не-
ужели вы были настолько глупы, что..."
"Помолчи, Кэролайн", - отец ей и послал меня, чтобы помог Дилси ста-
рую колыбель притащить с чердака. Я и говорю Дилсп:
- Вот и должность моя - с доставкой на дом. - Мы ведь все время наде-
ялись, что у них как-то уладится и он не станет ее гнать, и мать все го-
ворит, бывало, что уж мою-то карьеру она просто не вправе подвергать
опасности, после того как семья столько сделала для нее и для Квентина.
- А где ей место, как не дома, - Дилси мне. - Кому ее растить, когда
не мне? Кто ж, как не я, всех вас вырастила?
- Да уж, хвалиться есть чем, - говорю. - Ну теперь матушке, по край-
ней мере, будет чем терзаться. - Снесли мы колыбель с чердака, и Дилсн
поставила ее в бывшей Кэддиной комнате. Того только матушка и ждала.
- Тш-ш, мис Кэлайн, - Дилси ей. - Вы же дитя разбудите.
- В эту комнату? - говорит матушка. - В эту зараженную атмосферу? Не
предстоит ли мне и так тяжелая борьба с тем, что она унаследовала?
- Полно тебе, - говорит отец. - Не глупи.
- Где ж ей быть, как не здесь, - говорит Дилси. - В той самой спален-
ке, где я ее маму каждый божий вечер укладывала с тех самых пор, как она
подросла и стала у себя спать.
- Тебе не понять, - говорит матушка. - Чтобы моя родная дочь была
брошена собственным мужем. Бедный невинный младенчик, - говорит и смот-
рит на Квентину. - Ты не узнаешь никогда, сколько ты горя причинила.
- Полно тебе, Кэролайн, - отец говорит.
- Зачем вы такое при Джейсоне, - говорит Дилси.
- Я ли не ограждала Джейсона, - говорит мамаша. - Как только могла
ограждала. И уж все, что в моих слабых силах, сделаю, но ее защищу от
заразы.
- Хотела бы я знать, какой ей вред от спанья в этой комнате, - гово-
рит Дилси.
- Уж вы как хотите, - говорит матушка. - Я знаю, что я всего-навсего
беспокойная старая женщина. Но я знаю, что нельзя безнаказанно попирать
установления господни.
- Сущий вздор, - говорит отец. - Что ж, Дилси, тогда поставь ее в
спальню миссис Кэролайн.
- Пусть, по-твоему, вздор, - говорит матушка. - Но она и узнать ни-
когда не должна. Ни разу не должна услышать это имя. Дилси, я запрещаю
тебе произносить это имя при ней. Я вознесла бы хвалу господу, если бы
она могла вырасти и не знать даже, что у нее есть мать.
- Ты говоришь как дурочка, - отец ей.
- Я никогда не вмешивалась в то, как ты воспитывал их, - говорит ма-
тушка. - Но теперь я уже больше не могу. Мы должны решить это сейчас же,
нынче же вечером. Либо это имя никогда не будет произнесено в ее при-
сутствии, либо увозите ее прочь, либо же уйду я. Выбирайте.
- Ну, полно, - говорит отец. - Просто ты расстроена. Кроватка здесь
пусть и останется, Дилси.
- Как бы вы сами не слегли, - говорит Дилси. - Вид у вас - будто с
того света. Идите-ка в постель, я вам стаканчик пунша сделаю, и спите
себе. Небось за все эти разъезды ни разу не выспались.
- Никаких стаканчиков, - говорит матушка. - Разве ты не знаешь, что
доктор не велит? Зачем ты потворствуешь ему? Вся его болезнь в этих ста-
канчиках. Ты на меня взгляни, я тоже ведь страдаю, но я не так слабоха-
рактерна, и я не пью, не свожу себя в могилу этим виски.
- Чепуха, - говорит отец. - Ни аза эти врачи не знают! Зарабатывают
себе на жизнь никчемными предписаниями: делай, пациент, чего сейчас не
делаешь, принимай, чего не принимаешь, - и в этом весь предел наших поз-
наний в устройстве выродившейся двуногой обезьяны. Сегодня врача, а
завтра ты еще духовника мне приведешь. - Матушка в слезы, а он вышел из
комнаты. Сошел вниз и - слышу - скрипнул дверцей буфета. А ночью я прос-
нулся и опять слышу, как он сходит к буфету. Матушка уснула, что ли, по-
тому что в доме стало тихо наконец. И он старается, чтобы не зашуметь,
отворил дверцу неслышно, только видно подол ночной рубашки и босые ноги
у буфета.
Дилси постелила Квентине, раздела, уложила. Как отец внес ее в дом,
так она и не просыпалась еще.
- Скоро уж, гляди, из люльки вырастет, - говорит Дилси. - Ну вот и
ладно теперь. Постелю себе тюфяк тут же рядом через коридор, чтоб вам
ночью не вставать к ней.
- Я все равно не усну, - говорит мамаша. - Ты ступай домой. Я обой-
дусь. Я буду счастлива остаток своей жизни посвятить ей, если только
смогу оградить ее...
- Тш-ш! - Дилси ей. - Мы уж о ней позаботимся. А ты иди-ка тоже
спать, - говорит она мне. - Тебе завтра в школу вставать.
Я пошел, но матушка обратно позвала и поплакала надо мной.
- Ты моя единственная надежда, - говорит. - Ежевечерне я благодарю за
тебя господа.
Сидим с ней ждем, пока скажут "готово", и она мне: "Если уж и мужа я
лишилась, то хоть за то благодарение господу, что ты мне оставлен, а не
Квентин. Слава богу, что ты не Компсон, ибо все, что у меня теперь оста-
лось, - ты и Мори", а я и говорю: "Ну, я лично мог бы обойтись без дяди
Мори". А он знай гладит руку ей своей перчаткой черной и бубнит невнят-
но. Перчатки снял, только когда очередь дошла кинуть ком земли лопатой.
Он почти самый первый стоял, где над ними держали зонтики, и могильщики
то и дело ногами топали, стучали заступами, чтоб налипшую грязь сковыр-
нуть, и комья глухо шлепались на крышку, а когда потом я отошел к каре-
те, то увидел, как он за чьим-то могильным камнем тянет из бутылки. Я
думал, он навеки присосался, а на мне мой новый костюм, но хорошо, что
на колесах еще не так много было грязи, только все равно матушка увидела
и говорит: "Нескоро теперь у тебя будет новый", а дядя Мори ей: "Ну, ну,
ну. Не волнуйся ни о чем. Ты всегда можешь на меня рассчитывать".
Что верно, то верно. Всегда можем. Четвертое письмо сегодняшнее - от
него, но я и не вскрывая знаю, о чем там. Я его письма уже сам писать бы
мог или читать мамаше наизусть, набавив десять долларов для верности. Но
то, третье, меня так и подмывало проверить. Прямо чувство такое, что уже
надо ждать от нее очередной каверзы. С того первого раза она поумнела
все же. Я тогда ей быстро дал понять, что со мной - это не с отцом иметь
дело. Стали засыпать могилу, матушка расплакалась, конечно, и дядя Мори
усадил ее в карету и укатил с ней. "А ты, - говорит, - сядешь в любой
другой экипаж; тебя, говорит, каждый с удовольствием подвезет. А мне
придется сейчас сопровождать матушку". Я хотел ему сказать: "Да-да, оп-
лошность ваша, конечно. Вам надо было две бутылки взять, а не одну". Но
вспомнил, где мы, и промолчал. Им что, пускай я мокну, зато мамаша хоть
всласть набеспокоится, что я воспаление легких схвачу.
Подумал я про все это, посмотрел, как они туда землю валят, шлепают
грязь заступами, вроде раствор для кирпичей готовят или забор ставят, и
стало не по себе как-то так, и я решил пройтись, что ли. Но если пойду
по дороге в город, то они нагонят в экипажах, сажать к себе станут, и я
подался от дороги к негритянскому погосту. Встал от дождя под деревьями,
где слегка только покапывало и откуда видно будет, когда кончат и уедут.
Скоро все уехали, я еще чуть подождал, потом пошел оттуда.
Трава вся мокрая, и я иду по тропке - и только у самой уже почти мо-
гилы увидал ее: стоит в черной дождевой накидке и на цветы глядит. Я
сразу понял, кто это, - еще прежде чем она обернулась, посмотрела, под-
няла вуаль.
- Здравствуй, Джейсон, - говорит и руку подает. Поздоровались мы с
ней.
- Ты зачем здесь? - говорю. - Ты же как будто дала обещание не ездить
к нам. Я думал, у тебя хватит ума не приезжать.
- Да? - говорит. Отвернулась, смотрит на цветы. Их там было долларов
на пятьдесят, не меньше. И Квентину на плиту кто-то положил букетик. -
Ума, говоришь?
- Впрочем, меня это не удивляет, - говорю. - Ты же на все способна.
Ты ни о ком не думаешь. Тебе на всех плевать.
- А, - говорит. - Ты про свою должность. - Смотрит на могилу. - Мне
жаль, Джейсон, что так получилось.
- Сильно тебе жаль, - говорю. - Теперь, значит, кроткие речи в ход
пущены. Только напрасно приехала. Наследства нету ни гроша. Мне не ве-
ришь - спроси дядю Мори.
- Да никакого мне не нужно наследства, - говорит. Смотрит на могилу.
- Почему не сообщили мне? - говорит. - Я случайно увидела в газете. На
последней странице. Совсем случайно.
Молчу. Стоим, смотрим на могилу, и мне вспомнилось, как мы маленькие
были и всякое такое, и опять стало не по себе, и досада какая-то давит,
что теперь дядя Мори все время будет торчать у нас и распоряжаться, как
вот сейчас оставил меня под дождем одного добираться домой.
- Да, много ты о нас думаешь, - говорю. - Только умер - сразу шмыг
обратно сюда. Но впустую ты хлопочешь. Не думай, что тебе удастся под
шумок домой вернуться. Не усидела в седле - пешком ходи, - говорю. - У
нас в доме даже имя твое под запретом, - говорю. - Понятно? Мы знать вас
не знаем, тебя, его и Квентина, - говорю. - Понятно тебе?
- Понятно, - говорит. - Джейсон, - говорит и смотрит на могилу. - Ес-
ли ты устроишь, чтобы я ее на минутку увидела, я дам тебе пятьдесят дол-
ларов.
- Да у тебя их нету, - говорю.
- А сделаешь? - говорит и на меня не смотрит.
- Сперва деньги покажи, - говорю. - Не верю, чтоб у тебя было пятьде-
сят долларов.
Смотрю, задвигала руками под накидкой, потом показала руку. А в руке,
будь ты неладно, полно денег. Две или три желтенькие бумажки светят.
- Разве он до сих пор шлет тебе деньги? - говорю. - Сколько в месяц?
- Не пятьдесят - сто дам, - говорит. - Сделаешь?
- Но только на минуту, - говорю. - И чтобы все, как я скажу. Я и за
тысячу долларов не соглашусь, чтобы она узнала.
- Да, да, - говорит. - Все, как ты скажешь. Только дай мне увидеть ее
на минутку. Я ни просить, ни делать ничего больше не стану. Сразу же уе-
ду.
- Давай деньги, - говорю.
- Ты их после получишь, - говорит.
- Не веришь мне? - говорю.
- Не верю, - говорит. - Я слишком тебя знаю. Мы ведь вместе росли.
- Уж кому бы говорить насчет доверия. Ну что же, - говорю. - Под дож-
дем мне стоять здесь нечего. Прощай, - говорю и вроде ухожу.
- Джейсон, - говорит. Я остановился.
- Что - Джейсон? - говорю. - Скорее только. Льет ведь.
- Ладно, - говорит. - Бери. - Вокруг никого. Я вернулся, беру деньги.
А она еще не выпускает их. - Но ты сделаешь? - говорит, глядя на меня
из-под вуали. - Обещаешь?
- Пусти деньги, - говорю, - пока никого нет. Хочешь, чтоб нас увидел
кто-нибудь?
Разжала пальцы. Я спрятал в карман деньги.
- Но сделаешь, Джейсон? - говорит. - Я бы тебя не просила, если бы
иначе как-нибудь могла устроить.
- Вот это ты права, что иначе никак не можешь, - говорю. - Обещал -
значит, сделаю. Или, может, я не обещал? Но только чтобы все, как я тебе
