комнате, где этот стол стоял, даже не говорили громко; я всегда предс-
тавлял себе так, что они вдвоем где-то вместе все время - на каком-то
холме, за можжевельником - и ждут, чтобы к ним подсел старый полковник
Сарторис, а он где-то еще повыше, ведет за чем-то удаленным наблюдение,
и вот они жду г, когда полковник кончит наблюдать и сойдет к ним. Дедуш-
ка в своей генеральской форме, и голоса их все время бормочут за де-
ревьями - ведут беседу, и дедушка все время прав
Вот и три четверти бьет Первая нота раздалась размеренная, безмятеж-
ная и, отзвучав спокойно и бесповоротно, освободила медленную тишину для
следующей; в чем все и дело, если б люди так могли менять друг друга
навсегда, преображаться, взвихрясь пламенем на миг, и чистыми затем быть
уносимы сквозь прохладный вечный мрак, а не лежать у себя в комнате,
стараясь забыть про гамак, пока, наконец, к можжевельнику не прилип этот
яркий мертвый запах духов, которого так не терпит Бенджи. Стоило мне
представить тот виргинский можжевельник, и казалось - слышу шепоты и
всплески, чую толчки горячей крови в одичалом неукрытом теле, вижу - на
красном фоне век-стадо на волю пущенных свиней, спарено кидающихся в мо-
ре. А отец: Нам должно лишь краткое время прободрствовать пока неправед-
ность творится - отнюдь не вечность А я: И краткого не нужно если обла-
даешь мужеством Он: Ты считаешь это мужеством Я: Да сэр считаю а вы нет
Он: Каждый человек волен в оценке своих качеств То что ты считаешь такой
поступок мужественным важнее самого поступка В противном случае твое на-
мерение несерьезно Я: Вы не верите что я серьезно Он: Думаю, что черес-
чур даже серьезно и мне можно не тревожиться иначе ты не чувствовал бы
надобности в этой выдумке насчет кровосмешения Я: Я не лгал я не лгал
Он: Ты хотел акт естественной человеческой глупости возвысить до грозно-
го ужаса и очистить затем правдой Я: Я чтоб отгородить ее от грохочущего
мира чтоб ему иного выбора не было как исторгнуть нас обоих из себя и
тогда былое бы звучало так, как если б никогда его и не было Он: И ты
склонял ее к этому Я: Нет я боялся Я боялся она согласится и тогда б оно
не помогло Но если вам отцу скажу то оно совершится тем самым и упразд-
нит все что у нее с другими было и мир прочь угрохочет Он: Вернемся к
другому твоему намерению Ты не солгал и в этом но ты еще не разбираешься
в себе в той части всеобщего закона что правит сцеплением событий и при-
чин и чья тень на челе, у каждого не исключая Бенджи Тобою не взята в
расчет конечность всего на свете Тебе рисуется апофеоз в котором нынеш-
нее - временное - состояние твоего духа будет симметризировано и возне-
сено над телесным, но сохранит навеки в себе ощущенье и себя и тела и ты
не вовсе будешь устранен собственно даже не мертв Я: Временное Он: Тебе
невыносима мысль что когда-нибудь твоя боль притупится Мы с тобой подхо-
дим к самой сути Ты кажется смотришь на смерть как на некую встряску ко-
торая так сказать сединой тебе выбелит голову за ночь но в остальном не
коснется твоего облика Не в таком настроении кончают У игры свои законы
Странней всего что человек само уже зачатие которого случайность и чей
каждый новый вдох подобен очередному пробросу костей насвинцованных шу-
лером что человек никак не хочет примириться с неизбежностью финального
кона а прибегает к насилию ко всяческим уловкам вплоть до мелкой подта-
совки неспособной и ребенка обмануть - пока однажды в крайнем отвращении
на одну слепую карту бросит все Не в первом яростном приступе отчаяния
горя угрызений кончают с собой а лишь когда осознают что даже и отчаяние
горе угрызения твои не столь уж важны для сумрачного Игрока Я: Временное
Он: Нелегко осознать что любовь ли горесть лишь бумажки боны наобум при-
обретенные и срок им истечет хочешь не хочешь и их аннулируют без всяко-
го предупреждения заменят тебе другим каким-нибудь наличным выпуском
божьего займа Нет ты не сделаешь этого ты прежде придешь к осознанью что
даже и она быть может не вовсе достойна отчаяния Я: Никогда я не приду к
такому Никто не знает того что я знаю Он: Возвращайся-ка ты лучше теперь
в свой Кеймбридж а не то на месяц съезди в Мэн Денег хватит если эконом-
но Тебе будет на пользу Копеечные развлечения врачуют успешней Христа Я:
Допустим что я уже пробыл там неделю или месяц и понял то что повашему я
там пойму Он: Тогда ты вспомнишь что мать с момента твоего рождения ле-
леяла мечту что ты кончишь Гарвардский а разрушать надежды женщин это не
покомпсоновски А я: Временное Так будет лучше для меня и всех нас А он:
Каждый человек волен в самооценке но да не берется он предписывать дру-
гим что хорошо для них что плохо А я: Временное И он: Нет слов грустней
чем был была было Кроме них ничего в мире И отчаяние временно и само
время лишь в прошедшем
Последняя раздалась нота. Отзвенела наконец, и снова темнота затихла.
Я вошел в нашу общую комнату, включил свет, надел жилетку. Бензином пах-
нет уже слабо, еле-еле, и пятно незаметно в зеркале. Глаз, во всяком
случае, куда заметней. Надел пиджак. Письмо Шриву хрустнуло в кармане, я
достал его, проверил адрес, переложил в боковой. Затем отнес часы к Шри-
ву в спальню, спрятал ему в столик, пошел в свою комнату, достал свежий
носовой платок, вернулся к дверям, поднял руку к выключателю. Вспомнил,
что зубы не чищены, и пришлось снова лезть в чемоданчик. Вынул щетку,
взял у Шрива из тюбика пасты, пошел в ванную, зубы вычистил. Выжал щетку
посуше, вложил обратно в чемодан, закрыл, опять пошел к дверям. Прежде
чем выключить свет, огляделся вокруг, не забыл ли чего. Так и есть: за-
был шляпу. Мне идти мимо почты, и непременно когонибудь встречу из на-
ших, и подумают, что я правоверный гарвардец и корчу из себя старшекурс-
ника. Шляпа нечищена тоже, но у Шрива есть щелка, и чемоданчик не надо
больше открывать.
6 апреля 1928 года
По-моему так: шлюхой родилась - шлюхой и подохнет. Я говорю:
- Если вы за ней не знаете чего похуже, чем пропуски уроков, то это
еще ваше счастье. Ей бы в данную минуту, - говорю, - в кухне быть и
завтрак стряпать, а не у себя там наверху краситься-мазаться и ждать,
пока ее обслужат шестеро нигеров, которые сами со стула не могут под-
няться, пока не набьют брюхо мясом и булками для равновесия.
А матушка говорит:
- Но чтобы дирекция и учителя имели повод думать, будто она у меня
совсем отбилась от рук, будто я не могу...
- А что, - говорю, - можете разве? Вы и не пробовали никогда ее в ру-
ках держать, - говорю. - А теперь, в семнадцать лет, хотите начинать
воспитывать?
Помолчала, призадумалась.
- Но чтобы в школе... Я не знала даже, что у нее есть дневник. Она
мне осенью сказала, что в этом году их отменили. А нынче вдруг учитель
Джанкин мне звонит по телефону и предупреждает, что если она совершит
еще один прогул, то ее исключат. Как это ей удается убегать с уроков? И
куда? Ты весь день в городе; ты непременно бы увидел, если бы она гуляла
на улице.
- Вот именно, - говорю. - Если бы она гуляла на улице. Не думаю, чтоб
она убегала с уроков для невинных прогулочек по тротуарам.
- Что ты хочешь сказать этим? - спрашивает мамаша.
- Ничего я не хочу сказать, - говорю. - Я просто ответил на ваш воп-
рос.
Тут мамаша опять заплакала - мол, ее собственная плоть и кровь восс-
тает ей на пагубу.
- Вы же сами у меня спросили, - говорю.
- Речь не о тебе, - говорит мамаша. - Из всех из них ты единственный,
кто мне не в позор и огорчение.
- Само собой, - говорю. - Мне вас некогда было огорчать. Некогда было
учиться в Гарвардском, как Квентин, или сводить себя пьянством в могилу,
как отец. Мне работать надо было. Но, конечно, если вы желаете, чтобы я
за ней следом ходил и надзирал, то я брошу магазин и наймусь на ночную
работу. Тогда я смогу следить за ней днем, а уж в ночную смену вы Бена
приспособьте.
- Я знаю, что я тебе только в тягость, - говорит она и плачет в поду-
шечку.
- Это для меня не ново, - говорю. - Вы твердите мне это уже тридцать
лет. Даже Бен уже, должно быть, это усвоил. Так хотите, чтобы я погово-
рил с ней об ее поведении?
- А ты уверен, что это принесет пользу? - говорит матушка.
- Ни малейшей, если чуть я начну, как вы уже сошли к нам и вмешивае-
тесь, - говорю. - Если хотите, чтоб я приструнил ее, то так и скажите, а
сама в сторонку. А то стоит мне взяться за нее, как вы каждый раз суе-
тесь, и она только смеется над нами обоими.
- Помни, она тебе родная плоть и кровь, - говорит матушка.
- Само собой, - говорю. - Только эту плоть умертвить бы немножко. И
чуточку бы крови пустить, была б моя воля. Раз ведешь себя как негритян-
ка, то и обращение с тобой как с негритянкой, независимо кто ты есть.
- Я боюсь, что ты погорячишься, - говорит матушка.
- Зато уж вы, - говорю, - со своими методами многого добились. Так
желаете, чтобы я занялся ею? Да или нет? Мне на службу пора.
- Ох, знаю я, что жизнь твоя тратится в каторжном труде на всех нас,
- говорит матушка. - Ты знаешь сам, что, будь моя воля, у тебя была бы
сейчас своя собственная контора и часы занятий в ней, приличествующие
Бэскому. Ты ведь Бэском, не Компсон, несмотря на фамилию. Я знаю, что
если бы отец твой мог предвидеть...
- Что ж, - говорю, - отец тоже имел право давать иногда маху, как
всякий смертный, как простой даже Смит или Джонс.
Она снова заплакала.
- Каково мне слышать, что ты не добром поминаешь своего покойного от-
ца, - говорит.
- Ладно, - говорю, - ладно. Пускай по-вашему. Но поскольку конторы у
меня нет, то мне сейчас надо на службу, на ту, какая у меня есть. Так
хотите, чтобы я поговорил с ней?
- Я боюсь, что ты погорячишься, - говорит матушка.
- Ладно, - говорю. - Тогда не буду.
- Но надо же что-то делать, - говорит матушка. - Ведь иначе люди бу-
дут думать, что я сама ей разрешаю прогуливать уроки и бегать по улицам
или что я бессильна воспретить ей... О муж мой, муж мой, - говорит. -
Как мог ты. Как мог ты покинуть меня в моих тяготах.
- Ну-ну, - говорю. - Вы этак совсем расхвораетесь. Вы либо на день ее
тоже бы запирали, либо препоручили б ее мне и успокоились на том бы.
- Родная плоть и кровь моя, - говорит матушка и плачет.
- Ладно, - говорю. - Я займусь ею. Кончайте же плакать.
- Старайся не горячиться, - говорит она. - Не забывай, что она еще
ребенок.
- Постараюсь, - говорю. Вышел и дверь затворил.
- Джейсон, - мамаша за дверью. Я не отвечаю. Ухожу коридором. - Джей-
сон, - из-за двери снова. Я сошел вниз по лестнице. В столовой никого,
слышу - Квентина в кухне. Пристает к Дилси, чтобы та ей налила еще кофе.
Я вошел к ним.
- Ты что, в этом наряде в школу думаешь? - спрашиваю. - Или у вас се-
годня нет занятий?
- Ну, хоть полчашечки, Дилси, - Квентина свое. - Ну, пожалуйста.
- Не дам, - говорит Дилси, - и не подумаю. В семнадцать лет девочке
больше чем чашку нельзя, да и что бы мис Кэлайн сказала. Иди лучше
оденься, а то Джейсон без тебя уедет в город. Хочешь опять опоздать.
- Не выйдет, - говорю. - Мы сейчас с этими опозданиями покончим.
Смотрит на меня, в руке чашка. Отвела с лица волосы, халатик сполз с
плеча.
- Поставь-ка чашку и поди на минуту сюда, в столовую, - говорю ей.
- Это зачем? - говорит.
- Побыстрее, - говорю. - Поставь чашку в раковину и ступай сюда.
- Что вы еще затеяли, Джейсон? - говорит Дилси.
- Ты, видно, думаешь, что и надо мной возьмешь волю, как над бабушкой
и всеми прочими, - говорю. - Но ты крепко ошибаешься. Говорят тебе, чаш-
ку поставь, даю десять секунд.
Перевела глаза с меня на Дилси.
- Засеки время, Дилси, - говорит. - Когда пройдет десять секунд, ты
свистнешь. Ну, полчашечки, Дилси, пожа...
Я схватил ее за локоть. Выронила чашку. Чашка упала на пол, разби-
