вас, мэм.
Она захлопнула дверь, опять распахнула рывком, и колокольчик тоненько
звякнул.
- Эт-ти иностранцы, - проворчала хозяйка, вглядываясь в наддверный
сумрак.
Мы пошли тротуаром.
- Ну, а как насчет мороженого? - сказал я. Надкусила свое пирож-
ное-уродину. - Мороженое любишь? - Подняла на меня спокойный черный
взгляд, жует. - Что ж, идем.
Мы вошли в кондитерскую, взяли мороженого. Хлеб она по-прежнему при-
жимает к себе. "Дай положу его на столик, тебе удобнее будет есть". Не
дает, прижимает, а мороженое жует, как тянучку. Надкусанное пирожное ле-
жит на столике. Методически съела мороженое И опять взялась за пирожное,
разглядывая сласти под стеклом прилавков. Я кончил свою порцию, мы выш-
ли.
- Где ты живешь? - спросил я.
Пролетка опять, с белой лошадью. Только доктор Пибоди толще. Триста
фунтов. Он подвозил нас на гору. Цепляемся, едем на подножке. Детвора.
Чем цепляться, легче пешком. "Л к доктору ты не ходила к доктору Кэдди"
"Сейчас не нужно и нельзя пока А после все уладится и будет все рав-
но"
Ведь женское устройство хитрое, таинственное, говорит отец. Хитрое
равновесие месячных грязнений меж двумя лунами. Полными, желтыми, как в
жатву, бедрами, чреслами. Это снаружи, снаружи-то всегда, но. Желтыми.
Как пятки от ходьбы. И чтоб мужлан какой-то, чтобы все это таинственное,
властное скрывало А снаружи, несмотря на это, сладость округлая и ждущая
касанья. Жижа, что-то утопшее, всплывшее, дряблое, как серая плохо наду-
тая камера, и во все вмешан запах жимолости.
- А теперь тебе, пожалуй, пора отнести хлеб домой, согласна?
Смотрит на меня. Жует себе спокойно, через равномерные интервалы по
горлу скользит книзу катышек. Я развернул свой сверток, дал ей булочку,
сказал "До свидания".
Пошел прочь. Оглянулся. Идет за мной.
- Тебе разве по пути? - Молчит. Идет рядом, под самым локтем у меня,
ест булочку. Идем дальше. Вокруг тихо, почти никого во все вмешана жимо-
лость Она бы мне наверно сказала чтоб только не сидел на ступеньках не
слышал как дверь ее хлопнула сумерками и Бенджи плачет до сих пор К ужи-
ну придется ей сойти и всюду вмешан запах жимолости Дошли до перекрест-
ка.
- Ну, здесь мне поворачивать, - сказал я. - До свиданья. - Останови-
лась тоже. Доела пирожное и принялась за булочку, не сводя с меня
глаз-До свидания, - сказал я. Завернул за угол и пошел улицей, а огля-
нулся, лишь дойдя до следующего перекрестка.
- Да живешь-то ты где? Вон там? - указал я рукой в сторону, куда шел.
Смотрит на меня, молчит. - Или вон в той стороне? Ты, наверное, живешь у
вокзала, где поезд? Угадал? - Смотрит на меня загадочно, невозмутимо и
жует. Улица пуста в обоих направлениях, тихие газоны и чистенькие домики
среди деревьев, но никого нигде, лишь у магазина позади нас. Повернули,
идем обратно. Двое на стульях у входа.
- Не знаете ли вы, чья это девочка? Увязалась за мной, а где живет,
не говорит.
Глаза их переместились с меня на нее.
- Это, должно быть, итальянцев. Их несколько семей поприезжало, -
сказал один, в порыжевшем сюртуке. - Я ее уже видел тут как-то. Тебя как
звать, девочка?
Черным взглядом смотрит на сидящих, мерно двигая подбородком. Глотну-
ла, не переставая жевать.
- Она, может, не умеет по-английски, - сказал второй.
- Ее за хлебом послали, - сказал я. - Значит хоть два слова да умеет.
- Как твоего папашу звать? - спросил первый. - Пит? Джо? Имя Джон,
да?
Еще откусила от булочки.
- Что мне с ней делать? - сказал я. - Ходит за мной неотступно. А мне
надо возвращаться в Бостон.
- Студент?
- Да, сэр. И мне надо ехать.
- Сдайте ее, что ли, Ансу, нашему полисмену. Идите прямо, дойдете до
городской конюшни. Он там сейчас.
- Придется, видимо, - сказал я. - Надо же что-то предпринять. Благо-
дарю вас. Пошли, сестренка.
Идем по улице, теневой стороной, где ломаную тень фасадов медленно
вбирает мостовая. Дошли до конюшни. Полисмена там нет. Прохладный темный
ветерок, пахнущий нашатырем, повевает между рядами стойл, а в широких и
низких воротах покачивается на стуле человек и советует нам поискать Ан-
са на почте. Чья девочка, и он не знает.
- Для меня эти иностранцы все на одно лицо. Ихние дома за линией,
сводите ее туда, может, кто признает.
Повернули обратно, на почту идем. На почте сидит тот, в сюртуке, га-
зету разворачивает.
- Ане сейчас только уехал за город, - говорит он. - Пройдитесь-ка с
ней за вокзал, к тем приречным домам. Там вам скажут, чья она.
- Пожалуй, - сказал я. - Идем, сестренка. - Запихнула в рот остаток
булочки, ест. - Еще хочешь? - спросил я. Дожевывает, смотрит на меня
взором черным, немигающим и дружеским. Я дал ей одну из оставшихся плю-
шек и сам принялся за другую. Спросил у встречного, где здесь вокзал, и
он показал дорогу.
- Пошли, сестренка.
Дошли до вокзала, перешли через рельсы, к реке. Мост, а дальше вдоль
берега-дома, сбитые кое-как из досок и выходящие задами на реку. Улочка
убогая, но вида пестрого, даже цветистого. За щербатым забором посреди
бурьяна стоит кривобокий от ветхости шарабан, а поодаль - облупленный
домишко, и в верхнем окне сушится ярко-розовое платье.
- Не ваш ли это дом? - спросил я. Смотрит на меня поверх булочки. -
Вот этот, - показал я рукой. Жует и молчит, но я как будто уловил в ее
лице что-то утвердительное, соглашающееся, хотя без особого пыла. - Ты
здесь живешь, да? Тогда идем. - Я вошел в покосившуюся калитку. Оглянул-
ся на нее. - Здесь ведь? Узнаешь свой дом?
Кивнула несколько раз быстро, смотрит на меня, кусает влажный полуме-
сяц булочки. Идем к дому. Дорожка из расколотых и разномастных плит,
пронзенных жесткими копьями свежепроросшей травы, ведет к разбитому кры-
лечку. В доме - ни шороха, и розовое платье безветренно повисло сверху
из окна. Фаянсовая ручка - дергать колокольчик, я потянул и, когда выта-
щилось футов шесть проволоки, перестал тянуть и постучал. У девчушки из
жующих губ ребром торчит корка.
Дверь открыла женщина. Взглянула на меня и стала быстро говорить
по-итальянски, обращаясь к девочке. Кончила на повышение, замолчала воп-
росительно. Опять заговорила, а девочка смотрит на нее, запихивая корку
в рот чумазой ручонкой.
- Она говорит, что живет здесь, - сказал я. - Я ее из города веду.
Это ведь вы ее за хлебом посылали?
- Не говорю англиски, - сказала женщина. Обратилась снова к девочке.
Та смотрит и молчит.
- Она здесь жить? - спросил я. На девочку указал, на женщину, на
дверь дома. Женщина усердно замотала головой. Быстро заговорила. Подошла
к краю крыльца и, не переставая говорить, показала рукой вниз по улице.
Я закивал - усердно тоже.
- Вы пойдете покажете? - сказал я. Взял ее за локоть, другой рукой
махнул в сторону дороги. Торопливо заговорила, пальцем указывает. - Пой-
демте покажетете, - сказал я, пытаясь свести ее с крыльца.
- Si, si, - сказала она, упираясь и куда-то указуя.
Я снова закивал.
- Благодарю. Благодарю. - Я сошел с крыльца и направился к калитке,
не бегом, но довольно-таки скорым шагом. Дошел до калитки, стал, смотрю
на девочку. Она сжевала уже корку и таращит на меня черные дружелюбные
глаза. Женщина с крыльца следит за нами.
- Что ж, пошли, - сказал я. - Так или иначе, а придется все же разыс-
кать твой дом.
Семенит у меня под локтем. Идем дальше. В домах все как вымерло. Ни
души не видно. Бездыханность, присущая пустым домам. А ведь не может
быть, чтобы все пустые. Комнат сколько всяких. Раскрыть бы переднюю
стенку у всех разом. Мадам, прошу вас - ваша дочка. Не ваша. Тогда ваша
- бога ради, мадам. Идет под локтем у меня, блестит заплетенными туго
косичками, а вот и мимо последнего дома прошли, улица впереди поворачи-
вает и берегом уходит за глухой забор. Из разбитой калитки та женщина
вышла, на голову накинула шаль, рукой придерживает у подбородка. Дуга
дороги пустынна. Я нашарил монету, дал девочке. Четверть доллара. "Про-
щай, сестренка", - сказал я. И пустился бегом.
Во весь дух, без оглядки. У самого лишь поворота обернулся. Стоит фи-
гурка посреди дороги, к грязному платьицу прижала хлеб, смотрит непод-
вижно, черноглазо, немигающе. Побежал дальше.
В сторону от дороги - проулок. Свернул туда и немного погодя с бега
перешел на быстрый шаг. Слева и справа задние дворы некрашеных домов -
на веревках тряпье, веселое, цветное, как то платье в окне; проваливший-
ся сарай мирно догнивает среди заросшего бурьяном буйнокронного сада,
среди деревьев розовых и белых, гудящих от солнца и пчел. Я оглянулся. В
устье проулках - никого. Еще сбавил шаг, и тень моя ведет меня, головой
влачась по кроющему забор плющу.
Проулок дошел до ворот, заложенных брусом, и канул в свежую траву,
стал дальше тропкой, тихим шрамом в мураве. Я перелез через ворота, ми-
новал деревья, пошел вдоль другого забора, и тень позади меня теперь.
Здесь плющ и лоза увивают ограды, а у нас на юге - жимолость. Запах гус-
то из сада, особенно в сумерки, в дождь, и мешается - как будто без него
недостаточно тяжело, недостаточно невыносимо. "Ты зачем ему далась поце-
ловать зачем"
"Это не он а я сама хотела целоваться" И смотрит. А меня охватывает
злость Ага не нравится тебе! Алый отпечаток руки выступил на лице у нее
будто свет рукой включили и глаза у нее заблестели
"Я не за то ударил что целовалась". Локти девичьи в пятнадцать лет.
Отец мне: "Ты глотаешь точно в горле у тебя застряла кость от рыбы Что
это с тобой" Напротив меня Кэдди за столом и не смотрит на меня за то
что ты с каким-то городским пшютиком вот за что Говори будешь еще Будешь
Не хочешь сказать: не буду?" Алая ладонь и пальцы проступили на лице.
Ага, не нравится тебе Тычу ее лицом в стебли трав впечатались крест-нак-
рест в горящую щеку: "Скажи не буду Скажи" А сам с грязной девчонкой це-
ловался с Натали" Забор ушел в тень, и моя тень в воду. Опять обманул
свою тень. Я и забыл про реку, а улица берегом ведь повернула. Влез на
забор. А девчушка - вот она, жмет к платьицу свой хлеб и глядит, как я
спрыгиваю.
Стою в бурьяне, смотрим друг на друга.
- Что ж ты не сказала мне, сестренка, что живешь у реки здесь? - Хлеб
уже проглядывает из обертки, новая нужна бы. - Ладно, так и быть, доведу
тебя, покажешь, где твой дом с грязной девчонкой с Натали. Идет дождь и
в пахучем высоком просторе конюшни нам слышно как он шелестит по крыше
"Здесь?" дотрагиваюсь до нее
"Нет не здесь"
"Тогда здесь?" Дождь несильный но нам ничего кроме крыши не слышно и
только кровь моя или ее шумит
"Столкнула с лесенки и убежала оставила меня Кэдди гадкая"
"Кэдди значит убежала А ты здесь ушиблась или вот здесь?"
Шумит Семенит под локтем у меня, блестит своей макушкой чернолаковой,
а хлеб все больше вылезает из обертки.
- Скорее домой надо, а то вся бумага на хлебе порвется. И мама тогда
забранит. "А спорим я тебя поднять могу"
"Не можешь я тяжелая"
"А Кэдди куда убежала домой из наших окон конюшни не видно Ты пробо-
вала когда-нибудь увидать конюшню из"
"Это она виновата Толкнула меня а сама убежала"
"Я могу тебя поднять смотри как"
Ох Шумит ее или моя кровь Идем по легкой пыли, бесшумно, как на кау-
чуке, ступаем по легкой пыли, куда косые грифели солнца вчертили де-
ревья. И снова ощутимо, как вода течет быстро и мирно в укромной тени.
- А ты далеко живешь. Ты прямо молодчина, что из такой дали сама в
город ходишь. "Это как бы сидя танцевать Ты танцевала когда-нибудь си-
дя?" Слышно дождь и крысу в закроме и давний запах лошадей в пустой ко-
нюшне. "Когда танцуешь ты как руку держишь вот так?"
Шумит
"А я танцуя так держу Ты думала у меня не хватит сил поднять"
Шумит кровь
"А я держу я так танцу то есть ты слышала как я сказал я сказал"
