Идешь вблизи нее, и на тебя веет прохладой. Только все здесь скудней,
чем у нас. Дома, бывало, выйдешь - и точно окунешься в тихое и яростное
плодородие, всеутоляющее, как хлебголод. Сплошным щедрым потоком вкруг
тебя, не скряжничая, не трясясь над каждым жалким камушком. А здесь зе-
лени отпущено деревьям как будто ровно столько, чтобы хватило с грехом
пополам для прогулок, и даже лазурь дали - не обильна, не наша фантасти-
ческая синева, что кость придется ломать заново и внутри у меня что-то
Оx Оx Оx и в пот ударило Большая важность пусть ломают Знаем уже что та-
кое сломанная нога и ничего тут страшного Придется только дома просидеть
немного дольше вот и все А скулы мои сводит и губы сквозь пот выговари-
вают Обождите Минуту обождите Оx Оx стиснул зубы И отец: Проклятый жере-
бец проклятый конь Подождите я сам виноват Каждое утро он с корзиной
идет к кухне тарахтя палкой по штакетинам забора и каждое утро я воло-
кусь к окну хоть нога в гипсе и подстерегаю его с куском угля в руке А
Дилси: Ты себя загубишь ты видать вовсе без разума еще и четырех дней
мету как сломал Обождите Дайте минуту привыкнуть одну минуту только
обождите
Здесь даже и звуки глуше, как будто здешний воздух обветшал, столько
уже лет передавая звуки. Собачий лай слышно дальше, чем поезд, - в тем-
ноте, по крайней мере. И людские голоса тоже некоторые. Негритянские.
Луис Хэтчер никогда не трубил в рог, хоть и таскал на себе вместе с тем
старым фонарем. Спрашиваю его:
- Луис, ты когда фонарь последний раз чистил?
- Не так чтобы давно. Вот когда у северян там паводком все смыло - в
тот день как раз и вычистил. Сидим мы со старухой вечером у очага, она
говорит: "Луис, что, если и нас затопит?" А я ей: "И то правда. Пожалуй,
вычищу-ка я фонарь". И в тот самый вечер вычистил.
- Наводнение было далеко-далеко, в Пенсильвании, - говорю я. - К нам
оно не могло бы дойти.
- Это так по-вашему, - говорит Луис. - А по-нашему, вода - она и в
Джефферсоне мокрая, подыматься и затапливать может не хуже, чем в Пен-
сильване. Вот такие, что говорят: до нас, мол, не дойдет, - глядишь, как
раз и плывут потом на коньке крыши.
- Вы с Мартой небось и дома не остались ночевать?
- Само собой. Вычистил я фонарь, и до самого утра мы с ней потом про-
сидели на бугре за кладбищем. А знать бы местечко повыше, так мы с ней и
туда не поленились бы забраться.
- И с тех пор так ни разу фонарь и не чищен?
- А зачем его чистить без надобности?
- Значит, до следующего наводнения?
- Что ж, в тот рай он нас упас.
- Да ну, дядюшка Луис, брось шутки, - говорю я.
- Ага, шутки. Вы по-своему, а мы по-своему будем. Если, чтоб упастись
от воды, только и надо, что фонарь почистить, то уж я артачиться не ста-
ну.
- Дядя Луис не привык, чтоб фонарь свет давал, ему в потемках спод-
ручней опоссумов брать, - говорит Верш.
- Я, парень, тут на опоссумов охотился еще в те времена, когда твоему
отцу его мамаша керосином вымывала гнид из головенки, - говорит Луис. -
И домой приходил не с пустыми руками.
- Что правда, то правда, - говорит Верш. - Навряд ли есть у нас такой
в округе, чтоб за жизнь добыл больше опоссумов, чем дядя Луис.
- То-то же, - говорит Луис. - Опоссумам моим света хватает. Они у ме-
ня не жалуются на фонарь. А теперь кончай, ребята, разговоры. Слышите,
учуяли. Ого-го! Веселей, собачки! - И мы сидим средь сухих листьев, они
слегка шуршат от наших затаенно-ждущих выдохов и вдохов и от неспешного
дыхания земли в безветренной октябрьской ночи. В жесткой свежести возду-
ха - вонь фонаря, лай собак и замирающий вдали эхом голос Луиса. Он ни-
когда его не напрягал, но в тихий вечер, бывало, этот голос доносило да-
же к нам на веранду. Когда Луис сзывал собак, голос его звучал трубно,
как рог, праздно висевший у него через плечо, - но чище, мягче рога,
словно голос этот был частью тьмы и тишины, возникал, развивался из них
и снова уходил, свивался в темноту. Ого-гоОоооо. Го-гоОоо. Го-гооОооооо-
ооооооооооооо. "Должна выйти замуж"
"У тебя их очень много было Кэдди"
"Не знаю Слишком много Обещай заботиться о Бенджи и о папе"
"И ты не знаешь от кого у тебя А он знает ли"
"Не трогай меня Обещай о Бенджи и о папе"
Еще не подошел к мосту, а уже ощутилась вода. Мост из серого камня,
мшистого, в плесенных пятнах медленно ползущей сыри. В тени под ним вода
негромкая и чистая журчит, курлычет, обтекая камень, в гаснущих воронках
вертя небо. "Кэдди не за этого"
- Я должна за кого-нибудь" Верш рассказывал, как один малый сам себя
изувечил. Ушел в лес и, сидя там в овражке, - бритвой. Сломанной бритвой
отчекрыжил и тем же махом через плечо швырнул их от себя кровавым сгуст-
ком. Но это все не то. Мало их лишиться. Надо, чтоб и не иметь их отро-
ду. Вот тогда бы я сказал: "А, вы про уго. Ну, это китайская грамота.
По-китайски я ни бе ни ме". Отец мне говорит: "Ты потому так, что ты
девственник. Пойми, что женщинам вообще чужда девственность. Непороч-
ность-состояние негативное и, следовательно, с природой вещей несовмест-
ное. Ты не на Кэдди, ты на природу в обиде". А я ему: "Одни слова все".
И в ответ он: "А девственность будто не слово?" А я: "Вы не знаете. Не
можете знать". И в ответ: "Нет уж. С момента, как это осознано нами,
трагедия теряет остроту".
Там, где воду кроет тень от моста, видно далеко вглубь, хотя не до
самого дна. Если листок в воде долго, то со временем всю зеленую ткань
размывает, и одни только тонкие жилки веют медленным движеньем сна. Каж-
дая колеблется раздельно, как бы спутаны ни были раньше, как бы плотно
ни прилегали к костям. И может, когда Он повелит воскреснуть, глаза тоже
всплывут из мирной глубины и сна на горнюю славу взглянуть. А следом уж
всплывут и утюги. Спрятав их под мостом с краю, я вернулся и облокотился
на перила.
Не до дна, но до глуби ток воды прозрачен, и вижу - там какая-то те-
невая черта висит, как жирно проведенная стрела, нацелившаяся в течение.
А над самой водой мошкара - веснянки снуют из тени на солнце и снова в
тень моста. Если бы просто за всем этим ад - чистое пламя и мы оба мерт-
вее мертвых. Чтобы там один я с тобой я один и мы оба средь позорища и
ужаса но чистым пламенем отделены Без шевеления малейшего стрела выросла
в размерах, и, взрябив губой гладь, форель утянула под воду веснянку с
той великаньей уклюжестью, с какой слон подбирает фисташку. Воронка,
сглаживаясь, поплыла течением, и опять стрела нацелилась, чуть колышимая
водным током, над которым вьются и парят веснянки. Чтоб только ты и я
там средь позорища и ужаса но отгороженные чистым пламенем
Форель висит уклюже и недвижно средь зыбящихся теней. Подошли трое
мальчуганов с удочками, и мы, облокотясь, стали вместе глядеть на фо-
рель. Эта рыбина - их старый знакомец. Достопримечательность местная.
- Ее уже двадцать пять лет ловят и поймать не могут. Одна бостонская
лавка объявила, что даст спиннинг ценой в двадцать пять долларов тому,
кто ее поймает на крючок.
- Ну и чего же вы зеваете? Разве не хочется иметь такой синнинг?
- Хочется, - ответили они, следя с моста за форелью - Еще как хочет-
ся, - сказал один.
- Я бы не стал брать спиннинг, - сказал второй. - Деньгами взял бы.
- А они, может, деньгами не дали бы, - возразил первый. - Спорим, да-
ли бы спиннинг, и все.
- А я б его продал.
- Двадцать пять долларов ты бы за него не выручил.
- Сколько бы выручил, столько бы и выручил. Я этой удочкой рыбы не
меньше могу наловить, чем тем спиннингом. - И разговор свернул на то,
что можно бы купить на двадцать пять долларов. Все сразу заговорили -
горячо, наперебой, запальчиво, нереальное обращая в возможное, затем в
вероятное, затем в неспоримый факт, как это у людей всегда выходит, ког-
да они желания облекают в слова.
- Я бы лошадь купил и фургон, - сказал второй.
- Как же, продадут тебе за эту цену, - сказали первый и третий.
- А я говорю, продадут. Я знаю, где купить можно. Один человек прода-
ет.
- А кто он?
- Да уж кто б ни был. Двадцать пять долларов дам - и отдаст.
- Ага, после дождичка, - сказали первый и третий - Никакого он не
знает человека. Болтает только.
- Вы так думаете? - сказал второй. Те продолжали насмехаться, но он
молчал. Опершись о перила, смотрел вниз на рыбину, которую уже пустил в
оборот мысленно, - и вдруг весь задор, вся едкость ушли из голосов тех
двоих, как будто и они уверились, что форель поймана и лошадь с фургоном
куплены: подействовало горделивое молчание, не только взрослых, но и
мальчишек способное убедить в чем угодно. По-моему, это логично, что лю-
ди, столько водя себя и других за нос при помощи слов, наделяют молчание
мудростью, и в наступившей паузе почувствовалось, как те двое спешно
ищут возражение, средство какое-то отнять фургон и лошадь.
- Никто тебе не даст двадцать пять долларов за спиннинг, - сказал
первый. - Спорю на что хочешь, не дадут.
- Да он и не поймал еще форелину, - вспомнил третий, и оба закричали:
Ага, а я что говорю! Ну-ка, как того человека зовут? Слабо сказать.
Его и нет на свете.
- Да заткнитесь вы, - сказал второй. - Смотрите, опять выплывает. -
Они нагнулись и застыли одинаково, и одинаковые удочки тонко и косо
блестят на солнце. Форель не спеша всплыла зыбко растущей тенью; опять
воронка ушла по течению, медленно разглаживаясь.
- Ух ты, - пробормотал первый.
- Мы и не пробуем уже ее ловить, - сказал он. -
Только смотрим, как приезжие бостонцы пробуют.
- А другой, кроме нее, тут рыбы нет?
- Нету. Из этого омута она других всех повыгоняла уженья самое лучшее
место ниже, у водоворота.
- А вот и нет, - сказал второй. - У мельницы Бигев два раза больше
словишь. - Они поспорили немного - где клев лучше, затем внезапно замол-
чали и стали глядеть, как форель опять всплывает и как воронка всасывает
клочок неба. Я спросил, далеко ли отсюда до ближайшего городка. Они ска-
зали.
- Но к трамвайной линии ближе всего вон туда, - доказал второй в сто-
рону, откуда я пришел. - Вам куда?
- Никуда. Гуляю просто.
- Вы из университета студент?
- Да. А фабрика в том городке есть?
- Фабрика? - Смотрят на меня.
- Нет, - сказал второй, - Там фабрик нету. - Смотрит на мой костюм -
Вы что, работу ищете?
- А про мельницу Бигелоу ты забыл? - сказал третий.
- Тоже фабрику нашел. Он про настоящую фабрику спрашивает.
- Чтобы с фабричным гудком, - сказал я. - Тут часового гудка ниоткуда
что-то не слыхать.
- А-а, - сказал второй. - Ну, там на унитарианской церкви есть часы.
Узнать время можно по ним. А на цепке у вас не часы разве?
- Я их утром разбил.
Показал им часы Осмотрели, посерьезнев.
- А идут все-таки, - сказал второй - Сколько такие часы стоят?
- Они дареные, - сказал я - Отец мне дал их, когда я кончил школу.
- Вы не из Канады? - спросил третий. Рыжеволосый.
- Из Канады?
- Нет, у канадцев выговор не такой, - сказал второй. - Я слышал, как
говорят канадцы. А у него - как у артистов, которые неграми переряжают-
ся.
- А ты не боишься, - спросил третий, - что он тебя двинет за это?
- За что?
- Ты сказал, что он как негры говорит.
- Да ну тебя, - сказал второй. - Вон за тем холмом вам станет видно
колокольню.
Я поблагодарил их.
- Желаю вам наловить много рыбы. Только эту старую форелину не
троньте. Она заслужила, чтобы ее оставили в покое.
- Да ее все равно не поймаешь, - сказал первый.
Смотрят в воду с моста, и три удочки на солнце, как три косые нити
желтого огня. Иду и снова втаптываю свою тень в пятнистую тень деревьев.
Дорога повернула, подымаясь от реки. Взошла на холм, извилисто спусти-
лась, маня глаз и мысль за собой, под зелено застывший кров; там над де-
