ревьями квадрат башни и круглое око часов, но еще в удаленье достаточ-
ном. Сел у обочины. Трава по щиколотку, несметнолистая. Тени на дороге
застыли, как по трафарету впечатанные, вчерченные косыми грифелями солн-
ца. Но это поезд всего-навсего, и вскоре протяжный гудок заглох за де-
ревьями, и стало мои часы слышно и гаснущий стук колес, как будто поезд
шел где-то совсем в другом месяце и сквозь иное лето, мчался под реющей
чайкой. И все на свете мчится. Кроме Джеральда. Он тоже как бы реет-оди-
ноко и торжественно гребет сквозь полдень, выгребает из полдня по длин-
ным и ярким лучам, точно в апофеозе возносясь в дремотную бескрайность,
где только он и чайка: она неистово-недвижная, он же в четких гребках и
возвратах, мерностью сродных с покоем, и на блеске солнца-тени их обоих,
а внизу-весь мир карликово. Кэдди не за этого прохвоста не за этого Кэд-
ди.
С косогора спускаются их голоса и три удочки - пойманными нитями бе-
гучего огня. Они смотрят, проходя, не замедляя шага.
- Что-то не вижу форелины, - окликнул я их.
- А мы и не пробовали, - сказал первый. - Ее все равно не поймаешь.
- Вон там часы, - сказал второй, указывая на башню. - Чуть ближе по-
дойдете - станет видно стрелки. Да-да, - сказал я. - Хорошо. - Я встал.
- Вы в город?
Мы к водовороту, за голавлями, - сказал первый.
У водоворота клева нет, - сказал второй.
Тебе обязательно хочется к мельнице, где полно ребят плескается и вся
рыба распугана.
- У водоворота не наловишь ничего.
- Вот будем стоять здесь - много наловим, - сказал третий.
- Заладил: водоворот, водоворот, - сказал второй. - Там же не клюет.
- А ты не ходи, - сказал первый. - Ты ко мне веревкой не привязан.
- Пошли на мельницу купаться, - сказал третий.
- Я пошел к водовороту за голавлями, - сказал первый. - А вы как хо-
тите.
- Ну скажи ты ему, сколько уже лет, как в последствии раз у водоворо-
та клевало, - сказал второй третьему.
- Пошли на мельницу купаться, - сказал третий. Башенка медленно тонет
в деревьях, и круглый циферблат еще достаточно далек. Мы идем в пятнис-
той тени. Подходим к саду, белому и розовому. Он весь полон пчел, их уже
слышно.
- Пошли на мельницу купаться, - сказал третий. У сада тропинка ответ-
вилась от дороги. Третий замедлил шаг, остановился. Первый мальчуган
продолжает идти, солнечные пятна скользят с удочки на плечо и по рубашке
вниз. - Пошли, а, - сказал третий. Второй тоже остановился. "Кэдди зачем
тебе замуж"
"Хочешь чтобы я ответила зачем Думаешь скажу и Причина исчезнет"
- Пошли с нами на мельницу, - сказал третий. - Пойдем.
Первый не слушает. Босые ноги его ступают без шума, мягче листьев ло-
жатся шаги в легкую пыль. Пчелы в саду шумят, как подымающийся ветер, -
звук доведен до самой почти вершины нарастания и пойман, длится как бы
волшебством. Тропинка уходит вдоль стены, усыпанная цветом, под сводом
цветущим, и вдали теряется в деревьях. Сквозь ветки солнце - косо, не-
частым горячим накрапом. Желтые бабочки в тени мелькают солнечными кра-
пинами.
- Зачем тебе к водовороту? - сказал второй. - Как будто нельзя у
мельницы удить.
- Да пусть идет, - сказал третий, Глядят вслед первому Солнце мажет
пятнами его уходящие плечи, желтыми муравьями скользит по удочке.
- Кении, - позвал второй. "Отцу скажи скажешь да Мы же от него Роди-
тель Я его породил создал я его Скажи отцу тогда оно исчезнет потому что
он скажет "Меня нет" и тогда не будет нас с тобой тоже раз он родитель"
- Да пошли, - сказал третий - Там уже все наши - Смотрят первому
вслед. - Ну и пускай, - сказали оба вдруг - Ну и иди себе, сынок мамин
Боится, что от купанья голова будет мокрая и мама выпорет. - Они сверну-
ли на тропинку, пошли тенью, и вокруг них желто мигают мотыльки потому
что ничего другого нет Мне верится что есть но возможно и нет и тогда я
Ты поймешь что даже вселенская несправедливость едва ли стоит того что
ты намерен Он не обращает на меня внимания, скула его упряма в профиль,
лицо отвернуто слегка под помятой шляпой
- Почему ты не пошел с ними купаться? - спросил я. "Не за этого прох-
воста Кэдди"
"Ты что драку с ним хотел затеять"
"Он лжец и негодяй Кэдди его из студенческого клуба выгнали за шу-
лерство объявили ему бойкот В зимнюю сессию поймали со шпаргалкой и иск-
лючили"
"Ну и что Я к ним в карты играть не собираюсь"
- Значит, рыбу удить ты больше любишь, чем купаться? - сказал я Пче-
линый гуд убавился, но длится, как будто не он сникает в тишину, а тиши-
на возросла между садом и нами, как вода, прибывая Дорога опять поверну-
ла и сделалась улицей между тенистых лужаек и белых домов "Кэдди как ты
можешь за этого прохвоста Подумай о Бенджи о папе не обо мне"
"А о ком я думаю если не о Ради кого еще я это делаю" Мальчик свернул
Не оглянувшись, перелез через забор, прошел лужайкой к дереву, удочку
положил на землю, влез на дерево и сел в развилке сучьев, спиной к ули-
це, и зайчики застыли наконец на белой рубашке "Ради кого еще я и выпла-
каться не могу даже Прошлым летом я говорила тебе что мертва но тогда я
еще не знала что говорю не знала что это значит" Такие дни бывают у нас
дома в конце августа - воздух тонок и свеж, как вот сегодня, и в нем
что-то щемяще-родное, печальное. Человек-это сумма климатов, в которых
приходилось ему жить Так отец говорил. Человек-это сумма того и сего.
Задачка на смешанные дроби с грязью, длинно и нудно сводимая к неизмен-
ному нулю-тупику страсти
Я праха. "Но теперь говорю тебе и знаю что мертва"
"Так зачем тебе Слушай давай уедем ты, Бенджи и я куда-нибудь где нас
никто не знает где" В пролетку впряжен белый конь, копыта бьют легкую
пыль; паутиноспицые колеса сухо поскрипывают, катясь в гору под листвен-
ной рябью, под вязами Под академическими вязами.
"А на какие деньги На те что за твое ученье отдали что за луг выручи-
ли Неужели ты не понимаешь что тетерь ты обязан кончить курс иначе у
Бенджи не будет совсем ничего"
Продали луг Белая рубашка его неподвижна в развилке, в мерцающей тени
Колеса паутиноспицые Под несеешим на рессоры кузовом мелькают копыта,
проворно и четко, как игла вышивальщицы, и пролетка уменьшается без
продвиженья - так марионетка топчется на месте, а в это время ее быстро
тянут за кулисы Опять Поворот, и стало видно белую башню и круглоликую
глупую самоуверенность часов Луг продали
"Врачи говорят что папе не прожить и года если пить не бросит а он не
бросит не сможет теперь после того что я после того что прошлым летом И
тогда Бенджи в Джексон отвезут И выплакаться не могу даже выплакаться"
Застыла в дверях на миг а в следующий Бенджи уже тащит ее за платье ре-
вет голос раскатами от стены к стене а она вжимается в стенку все больше
съеживается и в белом лице глаза как пальцем вдавленные выпихнул ее из
комнаты Голос раскатывается точно не в силах собственный раскат остано-
вить уместить в тишину ревет
Я открыл дверь, и колокольчик прозвенел - всего однажды, высоко, чис-
то и слабенько звякнул в опрятном сумраке над дверью, как будто металл и
размер с тем и выбраны, чтобы получался этот чистый слабый звяк, и не
изнашивался колокольчик, и не слишком велик был расход тишины на ее вод-
ворение после того, как дверь открылась и навстречу тебе теплый дух све-
жевыпеченного хлеба, и стоит замурзанная девочка с глазами, как у плюше-
вого медвежонка, и с двумя словно лакированными косичками
- Привет, сестренка - В теплой хлебной духовитости личико - как чашка
молока с малой помесью кофе - А где продавец?
Смотрит молча, но вот задняя дверь отворилась, и вошла хозяйка Над
прилавком, где за стеклом ряды румяных корок, воздвиглось опрятное се-
ро-стальное лицо - жидкие волосы туго оттянуты с опрятного серо-стально-
го лба, очки в опрятной серо-стальной оправе, - воздвиглось, прикатило,
водрузилось, как магазинная стальная касса. На библиотекаршу похожа. На
нечто мирно-засушенное среди пыльных полок, где в строгом порядке расс-
тавлены непреложные и прописные истины, давно отрешенные от жизни, - как
будто стоит лишь дунуть ветерку из мира, где неправедность творится
- Пожалуйста, две сдобные, мэм.
Взяла под прилавком квадратно нарезанную газету, положила на прила-
вок, достала две плюшки. Девочка смотрит на них не моргая и глаз не сво-
дя, похожих на две коринки, всплывшие в чашке некрепкого кофе. Страна
для мойш, отчизна итальяшкам. Смотрит на булочки, на опрятно се-
ро-стальные пальцы, на широкое золотое кольцо за синеватым суставом ука-
зательного левого.
- Вы их сами выпекаете, мэм?
- Простите, сэр? - переспросила. Вот так: "Простите, сэр? - точно на
сцене. - С вас пять центов. Что-нибудь еще желаете?
- Нет, мэм. Я-то нет. А вот юная леди желает. - Изза витрины хозяйке
ее не видно. Подошла к краю, смотрит оттуда на девчушку.
- Она с вами?
- Нет, мэм. Я вошел - она уже здесь была.
- Ах ты, негодница маленькая, - сказала хозяйка. Вышла из-за прилав-
ка, но не доходя остановилась. - Небось набила уже карманы?
- У нее нет карманов, - сказал я. - Она ничего не брала. Стояла и
ждала вас.
- А почему колокольчик молчал? - грозно блеснула на меня очками. Ей
не хватает только пучка розог и на доске чтоб классной позади: 2x2=5. -
Она так спрячет под платье, что ввек не догадаетесь. Скажи-ка мне, де-
точка, как ты вошла сюда?
Молчит девчушка. Смотрит на хозяйку. На меня летучий черный взгляд -
и снова на хозяйку.
- Эти иностранцы, - сказала хозяйка. - Как она так вошла, что и звон-
ка не было слышно?
- Я открыл дверь, она и вошла, - сказал я. - Колокольчик доложил о
нас обоих сразу. Отсюда за прилавок ей все равно не дотянуться. К тому
же она бы и не стала. Правда, сестренка? - Смотрит на меня взором тай-
ным, раздумчивым. - Что тебе? Хлеба?
Протянула кулачок. Разжала - в нем влажные и грязные пять центов, и
на ладошке влажно-грязный отпечаток. Монета сырая и теплая. Слышен запах
монетный, слабо металлический.
- Дайте нам, пожалуйста, пятицентовый хлеб.
Хозяйка достала из-под прилавка газетный лоскут, постлала сверху, за-
вернула хлеб. Я положил монету на прилавок и еще одну такую же.
- И булочку еще, пожалуйста.
Вынула из витрины плюшку.
- Дайте-ка ваш сверток.
Я дал, она развернула, присоединила третью плюшку, завернула, взяла
монетки, нашла у себя в фартуке два цента, подала. Я вложил их девочке в
руку. Пальцы сжались, горячие и влажные, как червячки.
- Эту третью вы - ей? - спросила хозяйка.
- Да, мэм, - ответил я. - Я думаю, она съест вашу булочку с не
меньшим удовольствием, чем я.
Я взял оба свертка, отдал хлеб девочке, а серо-стальная за прилавком
смотрит на нас с холодной непреложностью
- Погодите-ка минутку, - сказала она. Ушла в заднюю комнату. Дверь
отворилась, затворилась. Девчушка на меня глазеет, прижав хлеб к грязно-
му платьицу.
- Как тебя зовут? - спросил я. Отвела взгляд, но ни с места. Даже как
будто не дышит. Хозяйка вернулась. В руке у нее какой-то странный пред-
мет. Она держит его чуть на отлете, как несла бы дохлую ручную крысу.
- Вот тебе, - сказала хозяйка. Девочка подняла на нее глаза. - Бери
же, - сказала хозяйка, суя принесенное. - Оно только на вид неважное. А
на вкус разницы не будет никакой На же. Некогда мне с тобой тут. - Де-
вочка взяла, смотрит на хозяйку. Та вытерла руки о фартук. - А коло-
кольчик надо будет починить, - сказала. Подошла к входной двери, распах-
нула. Невидимый над дверью колокольчик звякнул чисто и слабо. Мы пошли к
двери, к сосредоточенной спине хозяйки.
- Благодарим вас за пирожное, - сказал я.
- Уж эти иностранцы, - сказала она, всматриваясь в сумрак над дверью,
где прозвучал колокольчик. - Мой вам совет, молодой человек, держаться
от них подальше.
- Слушаю, мэм, - сказал я - Пошли, сестренка. - Мы вышли. - Благодарю
