Я не кончил. Доктор Данцигер медленно вставал, выпрямляясь
во весь свой огромный рост. Лицо его оживилось. Он
стремительно подошел ко мне, вытянул руку и жестко, до боли
сдавил мне плечо. Повернул меня лицом к балкону, вытолкнул
обратно за дверь и сам последовал за мной.
- Смотрите! - Большая, с выпуклыми венами рука мелькнула у
меня перед глазами, схватила меня за подбородок и силком
направила мой взгляд к северу. - Вот куда вы смотрели вчера
ночью! Посмотрите опять! Где он? Где ваш Музей
естествознания?..
Конечно, никакого музея там не было - между мной и ним
стеной стояли кварталы домов, и каждый намного выше "Дакоты".
С моего балкона музей не был виден уже много десятилетий, и
сознание этого факта вдруг поразило и меня, и Рюба, и Оскара,
и Рюб прошептал:
- Вышло-таки! - Потом лицо у него покраснело, и он заорал:
- Вышло! Боже мой, вышло!..
Рюб и Оскар схватили меня за руку и принялись трясти ее,
поздравляя меня и друг друга, а я стоял, глупо улыбаясь,
покачивая головой и стараясь осознать, что вчера ночью я на
несколько минут прогулялся отсюда, из "Дакоты", в зиму 1882
года. Доктор Данцигер полузакрыл глаза, чуть покачнулся и,
кажется, находился на грани обморока. Потом все мы стали
бормотать что попало, ухмыляться, отпускать дурацкие шутки, а
я, хоть и принимал в этой сумятице посильное участие,
ухмылялся и ликовал со всеми, мысленно вновь стоял на балконе
в тишине белой ночи и глядел вдаль сквозь кварталы пустого
пространства - пространства, которое вот уже десятки лет
заполнено каменными громадами зданий.
Двадцать минут спустя мы уже были "на складе", и меня
препроводили в комнату, которую я смутно помнил с тех времен,
когда под руководством Рюба бродил по зданию экскурсантом.
Теперь я сидел во вращающемся кресле, а к шее моей прилепили
пластырем ларингофон. На консоли рядом со мной крутилась
магнитофонная лента, а за почти бесшумной электрической
пишущей машинкой сидела девушка с наушниками на голове;
печатала она с моего голоса, записанного на пленку, чуть-чуть
отставая от живой речи. Там и тут, прислонившись к стенам,
стояли и слушали, выжидая чего-то, Данцигер, Рюб, Россоф,
принстонский профессор-историк, полковник Эстергази и десяток
других, с кем я встречался и раньше.
- Фредерик Боуг, - говорил я, - Федерик Н. Боуг из Буффало,
штат Нью-Йорк. Последний раз я видел его три с половиной года
назад в художественной школе. - Я поразмыслил секунду, потом
продолжал: - На экранах шел фильм под названием "Выпускник".
Играла Энн Бенкрофт. И еще актер по имени Дастин Хофман.
Режиссер Майк Николе. - Опять помедлил, прислушиваясь к тихому
постукиванию электрической машинки. - Продается шоколад
"Герши" в плитках. Коричневая бумажная обертка, надпись
серебром. - Еще пауза. - Клиффорд Дабни из Нью-Йорка, лет
двадцати пяти, работает составителем рекламных текстов. Элмор
Боб - декан в женском колледже Монклер. Руперт Ганзман -
депутат законодательного собрания штата. В Вайоминге живет
чистокровный индеец племени сиу по имени Джералд Монтизамберт.
В октябре прошлого года на Пятьдесят первой улице, неподалеку
от Лексингтон-авеню, был пожар. А Пенсильванский вокзал
недавно снесли...
В комнату тихо, почти неслышно вошел молодой человек - его
я когда-то тоже встречал. Он осторожно сорвал с каретки
верхнюю, уже заполненную половинку листа и унес ее; девушка
продолжала печатать на нижней половинке. А я продолжал нагова-
ривать на магнитофон имена своих знакомых и имена людей, о
которых когда-нибудь что-нибудь слышал, вперемежку
знаменитостей и личностей, никому не известных; факты и
фактики, крупные и мелкие, всякие, лишь бы они относились к
миру, каким я помнил его до вчерашнего вечера:
- Куин Элизабет - королева английская, а "Куин Мэри" -
пароход, его продали какому-то городу в Южной Калифорнии... В
парикмахерской на Сорок второй улице, близ отеля "Коммодор",
работает мастер по имени Эмманюэл...
Дверь отворилась, и вошел, улыбаясь, лысоватый мужчина лет
сорока; его я тоже встречал несколько раз в кафетерии.
- Пока все в порядке, - сообщил он. - Во всяком случае все,
что мы сумели проверить.
По комнате прокатился возбужденный шепоток. Мужчина ушел, а
я продолжал:
- Выходит комикс под заглавием "Орешки", и в последнем
выпуске девочка Люси сказала собачке Снупи...
В одиннадцать часов Данцигер остановил меня, заявив, что
довольно. А к полудню мы уже знали, что все наудачу названные
мной факты - факты из мира, каким я помнил его до вчерашнего
вечера, - остались фактами и сегодня. Несколько шагов,
проделанные мной по снегу в мир 1882 года и обратно, ее
изменили ничего в том мире и - как следствие - в нашем. Не
было, например, ни одного человека, которого или о котором я
знал бы вчера и который не существовал бы и сегодня. Никто,
никак и ни в чем не изменился. Ни один факт, большой или
крошечный, ничем не отличался от моего воспоминания о нем. Все
осталось точно таким же, как было раньше, никаких заметных
изменений не произошло, а это значило, что, соблюдая
необходимую осторожность, эксперимент можно продолжать.
Но первым делом я навестил Кейт. После обеда я отправился к
ней пешком через город; она закрыла свой магазинчик, мы
поднялись с ней наверх и на протяжении сорока минут я трижды
пересказал ей свое вчерашнее приключение.
- А как оно все-таки было? Что ты чувствовал? -
допытывалась Кейт снова и снова.
Я пытался, как мог, ответить ей, подыскать нужные слова, а
она сидела, наклонившись ко мне, прищурившись, приоткрыв рот,
стараясь уловить все оттенки смысла, заложенные или
подразумеваемые в каждом слове. Временами она удивленно, а то
и восторженно качала головой, но в общем была, разумеется,
разочарована: передать ей свои ощущения я так и не сумел, и
когда пришла пора уходить, я понимал, что Кейт по-прежнему
хочет знать: "А как оно все-таки было? Что ты чувствовал?"
Вернувшись "на склад", я переоделся в кабинете Россофа, а
он воспользовался случаем, чтобы задать мне свои вопросы, в
основном такого типа: в состоянии ли я эмоционально пережить и
разумом принять реальность того, что со мной произошло? И,
проявляя усердие, я продумывал ответ, пока натягивал на себя
одежду. Мысленно я снова видел сани, удаляющиеся в круговороте
снежинок, слышал затихающий звон колокольчика. И ясный
музыкальный смех женщины в чудесную зимнюю ночь. По спине у
меня от восторга пробежали мурашки. Я кивнул Россофу и
ответил: "Да".
После этого он отвез меня к "Дакоте". Теперь мы спешили. Я
ведь прожил в своей квартире довольно долго, прежде чем смог
наконец достичь вчерашнего успеха; теперь в моем распоряжении
оставались только сегодняшний вечер, завтрашнее утро и часть
дня, чтобы добиться того же, - если я в самом деле хотел
присутствовать при отправке длинного голубого конверта со
штемпелем: "Нью-Йорк, штат Н.Й., Гл. почтамт, 23 янв. 1882,
6.00 веч." Кроме того, теперь, в развитие эксперимента,
переход в прошлое мне следовало осуществить самому, без помощи
доктора Россофа.
К четырем часам я уже поднимался по лестнице. В коридоре у
двери лежал пакет с рынка. Я поднял его, а когда, отомкнув
дверь, вошел в гостиную, то это было поразительно похоже на
чувство, с каким приходят к себе домой. В шесть я торчал на
кухне у плиты с длинной вилкой в руке, ожидая, пока закипит
картошка, и просматривая "Ивнинг сан" за 22 января 1882 года;
все обстояло так, словно я и не нарушал установившегося образа
жизни. Перед тем как подняться к себе, я заметил, что
вчерашний снег с улицы счистили, светофоры заработали снова и
по мостовой несутся потоки машин. Однако такие мелочи уже не
имели для меня никакого значения. Потому что я знал - знал! -
что там, за окнами, есть и параллельный январь 1882 года. И
еще я знал - именно знал, - что, когда настанет момент, я
смогу опять выйти в этот январь.
Я ткнул вилкой в картошку - еще жестковата - и, не покидая
своего поста у плиты, вновь взялся за сложенную вдоль столбцов
газету. Суд над Гито, убийцей президента Гарфилда,
продолжается; следствие по скандальному делу "Стар Рут" все
затягивается; на одинокой ферме в штате Вайоминг индейцы
скальпировали целую семью... У входной двери зазвенел звонок.
Держа газету в руке, я прошаркал в тапочках по длинному
широкому коридору, открыл дверь и... У порога стояла Кейт, на
ней было долгополое пальто, голова была повязана шарфиком, а
на лице застыла нервная улыбка - она ждала, что я скажу. Я
ничего не сказал - я замер, уставившись на нее, тогда она
проскользнула мимо меня в гостиную. Я повернулся, машинально
затворив дверь, со словами:
- Кейт! Какого черта?..
Но она уже пересекала комнату, стаскивая пальто. Кинула его
на кресло и обернулась ко мне - в шелковом платье
бутылочно-зеленого цвета, отороченном белым кружевом,
застегнутом на пуговицы у шеи и на запястьях; подол,
качнувшийся от резкого движения, приоткрыл высокие, наглухо
застегнутые ботинки. Одним рывком, словно опасаясь, что я ее
остановлю, она сдернула темную косынку. Волосы у нее были
расчесаны на прямой пробор, туго стянуты назад и собраны в
узел на шее.
Я невольно улыбнулся - так хорошо она выглядела; густые
медные волосы, светлая, чуть веснушчатая кожа, большие карие,
дерзкие глаза - в сочетании с переливчатой бутылочной зеленью
платья; она знала, что делает, когда выбрала именно этот цвет.
Приметив мою улыбку, она быстро сказала:
- Я иду с тобой, Сай. Посмотреть, как будет отправлено
письмо. Оно мое, и я тоже хочу посмотреть!..
Я с уважением отношусь к женщинам, никогда не смотрю на них
свысока и презираю мужчин, способных на такое. На мой взгляд,
женщины не менее принципиальны, чем мужчины, только принципы у
них, по правде сказать, совсем иные. Я сознавал, что могу
положиться на Кейт буквально во всем, могу довериться ей
абсолютно, поскольку ее оценки добра и зла очень близки к
моим. Но теперь мы спорили без конца: Кейт у плиты -
подготовку к обеду она сразу же взяла на себя, - я у кухонного
стола; спор продолжался и когда мы сели за стол, разделив
между собой две мои отбивные. Я начинал чувствовать себя
ханжой, напыщенно отстаивающим древние моральные устои. Потому
что Кейт было попросту наплевать на секретный характер
проекта, на то, что ему придается важное значение, что в него
вложены огромные силы и средства, что в его осуществлении
участвуют высокопоставленные лица. Без особых усилий Кейт
добралась, как по линеечке, до правды - женской правды, -
спрятанной под научными претензиями. Она понимала, что все это
в сущности не более чем огромная, дорогая, занятная игрушка;
все мы просто забавляемся этой игрушкой, и, как
девчонка-сорванец на детской площадке, она протискивалась
сквозь круг мальчишек, чтобы позабавиться вместе с нами. И,
черт возьми, протискивалась она лихо.
Я перешел к аргументам практического характера - и совершил
роковую ошибку. Тем самым я предоставил ей возможность тут же
возразить, потрясая вилкой и забыв о еде, что она тоже
подготовлена, что она узнала о восьмидесятых годах ровно
столько же, сколько и я. Более того, она подготовлена лучше,
чем я прошлой ночью, потому что теперь она, как и я, уверена,
что задуманное осуществимо.
За бесконечными моими словесными выкрутасами пряталось в
сущности убеждение, что она права. Я был убежден, убежден до
