взгляд на ездового, но тот недвижимо сидел на своем высоком
облучке, закутанный в одеяло и прикрытый сверху громадным
зонтом. Я взобрался следом за Кейт, вожжи шлепнули по крупам
лошадей, омнибус дернулся, и мы покатили по Пятой авеню в
сторону центра.
Внутри омнибуса по всей небольшой его длине шли две
скамейки, и Кейт присела сзади у самой двери, а я прошел
вперед к жестяной коробке с надписью: "Проезд 5 ц.". Разыскав
две пятицентовые монеты, я бросил их в коробку - и обратил
внимание на дырку в крыше, через которую ездовой мог убедиться
в том, что я действительно заплатил за проезд.
Потом мы сидели рядом - других пассажиров пока не было, -
непрестанно вертя головами и пытаясь разглядеть обе стороны
этой незнакомой улицы сразу.
- Нет, это не Пятая авеню, это не может быть Пятая авеню, -
сказал я полушутя-полусерьезно, а Кейт в ответ лишь ткнула
пальцем в окошко: мимо нас промелькнул уличный фонарь - четыре
горизонтальные полоски крашенного стекла, образующие нечто
вроде мелкого ящика, и на ящике четко значилось: "5-я авеню".
Раздался негромкий удар гонга, и я заметил его источник: на
Пятую авеню выкатилась легкая крытая повозка, окрашенная в
темно-зеленый цвет. Почти сразу же она повернула вправо,
пересекла тротуар и полоску заснеженного газона, и мы увидели
кучера в профиль. Он носил густые усы, а на голове -
темно-синюю фуражку с прямым, совершенно плоским козырьком.
Сбоку повозки висел медный гонг, который мы уже слышали, и на
зеленом ее борту блестели золотые буквы: "Больница св. Луки".
Повозка вкатилась в полукруглый проезд и остановилась у
незнакомого большого здания, выходящего одним длинным крылом
на Пятьдесят пятую улицу; это и была больница. Странное
зрелище - больница здесь, на Пятой авеню, и я подумал о
больных, за которыми присматривают сестры в длинных юбках и
бородатые доктора. Тихо, чтобы не привлечь внимания возницы, я
поделился своими мыслями с Кейт, и она прошептала в ответ:
- Врачи и сестры, которые и слыхом не слыхивали о таких
вещах, как пенициллин, антибиотики и сульфамиды...
Я не мог припомнить, касался ли этой темы Мартин
Лестфогель; интересно все же, есть ли тут в больнице хотя бы
анестезирующие средства?
В окне дома на углу Пятой авеню и Пятьдесят третьей улицы я
заметил вывеску: "Школа танцев Аллена Додсуорта", а затем мимо
нас скользнули два старых знакомца. Первый на углу Пятьдесят
второй улицы - один из вандербильтовских особняков.
Вспомнилось, что когда-то, мальчишкой, я приехал в Нью-Йорк с
отцом, и мы стояли и смотрели, как сносят этот особняк, чтобы
освободить площадку для "Кроуэлл-Коллиер билдинг". Тогда дом
был старый, грязный, облезлый и обшарпанный; теперь он
предстал перед нами юным, в сиянии чистого белого известняка,
через улицу от него размещался "Католический сиротский дом
призрения". Еще квартал - и мы встретили настоящего доброго
друга. Приближаясь к нему, мы расцвели улыбками, и Кейт
прошептала:
- Я так рада... Я просто счастлива видеть его.
Я кивнул:
- Ради одного того, что вот он цел и невредим, я почти
готов обратиться в католичество...
Потому что он стоял там же, где всегда, - старый друг,
славный серенький собор св. Патрика; он казался огромным,
намного выше окружающих домов, но был точно таким же, как и
сегодня, - нет, не совсем таким же, была какая-то разница...
Какая? Я прижался лбом к стеклу, вывернул голову, глядя вверх,
и понял, что два шпиля-близнеца - нет, не исчезли, конечно, но
еще не построены.
Омнибус остановился, открылась дверь. Вошел человек,
опустил монету в жестяную коробку и уселся на скамейку
напротив, скользнув по нашим лицам равнодушным взглядом.
Положил ногу на ногу и принялся смотреть в окно. Хлопнули
вожжи, и мы снова тронулись в путь, - а я все следил за ним
исподтишка и ощущал волнение,- тревогу, почти испуг от
первого своего по-настоящему близкого соседства с живым
человеком 1882 года.
Пожалуй, обыкновенный этот человек, с которым я никогда
больше не встречался, оказался в некотором роде самым сильным
впечатлением моей жизни. Он сидел, рассеянно уставившись в
окно, в странном своем черном котелке с высокой тульей,
поношенном черном полупальто и зелено-белой полосатой рубашке
без воротничка, но с бронзовой запонкой у ворота, - выглядел
он лет на шестьдесят и был чисто выбрит. И я - это может
прозвучать абсурдно, но я был зачарован цветом его лица: оно
совершенно не походило на коричневато-белые лица со старинных
фотографий. Вернее, тип лица оставался тем же, только волосы,
вылезающие из-под загнутых полей котелка, оказались черными с
сединой; глаза - голубыми, уши, нос и свежевыбритый подбородок
- розовыми с мороза, а морщинистый лоб поражал своей
бледностью. Ничего в нем не было особенного, и ехал он
невеселый, усталый, скучающий. Но это был живой человек,
внешне еще достаточно крепкий, полный сил и энергии, и ему,
наверно, предстояли еще многие годы жизни. Я повернулся к Кейт
и, почти касаясь губами ее уха, шепнул:
- Когда он был мальчишкой, в президентах ходил Эндрю
Джексон. Господи, да у него на памяти годы, когда Соединенные
Штаты были совершенно дикой, неисследованной территорией!
На углу Сорок девятой улицы мелькнула вывеска: "Пансион и
школа для приходящих юных леди и джентльменов досточтимого
Ч.Г. Гарднера с супругой". Потом мы проехали Сорок восьмую, и
Кейт горячо прошептала:
- Вот, он, номер пять-восемь-десять! - Я ничего не понял, и
она зашипела на меня: - Дом Кармоди!..
Я обернулся и увидел большой красивый особняк из бурого
песчаника, с богато разукрашенной оградой. Небезынтересно бы
узнать, находился ли в его стенах в ту минуту Эндрю Кармоди,
который много лет спустя пустит себе пулю в сердце в городишке
Джиллис, штат Монтана...
По мере нашего продвижения к центру города Пятая авеню
становилась все более и более оживленной. Толпы народа сновали
по тротуарам, пересекали мостовую. А я смотрел на них -
сначала с трепетом, потом с восторгом: на бородатых,
помахивающих тростями мужчин в блестящих шелковых цилиндрах, в
меховых шапках вроде моей, в котелках с высокой гульей, как у
пассажира напротив, или с низкой - это у молодежи. Почти все
они ходили в длинных, до пят, пальто или шинелях, добрая
половина мужчин носила пенсне, а когда те, что постарше,
встречали знакомых, то неизменно подносили трость к полям
цилиндра. Женщины носили шали или шляпы с шелковыми бантами,
завязанными под подбородком, короткие приталенные зимние
пальто с отрезными подолами, пелерины или заколотые брошью
кашне; у некоторых были муфты или перчатки, и у всех без
исключения - ботинки на пуговицах, мелькающие изпод длинных
юбок.
Вот они, вот они - люди со старых, застывших гравюр,
только... только теперь они двигались. Пальто и платья там, на
тротуарах и на мостовой впереди и позади нас, сияли свежими
вишневыми, зелеными, синими, густо-коричневыми, невыцветшими
черными тонами, и длинные складки переливались светом и тенью.
Кожаные и резиновые подметки оставляли следы в мокром снегу
перекрестков, и облачка пара в холодном воздухе делали видимым
дыхание каждого из этих людей. Сквозь вздрагивающие,
дребезжащие стекла до нас долетали живые голоса; я услышал
даже громкий девичий смех...
На протяжении двух кварталов к нам в омнибус сели
пять-шесть пассажиров: мужчина при цилиндре и в пенсне, за ним
еще несколько человек, а затем, у одной из сороковых улиц,
вошла женщина и прошествовала вперед к кассе, махнув длинным
подолом по нашим ногам. На ней была фетровая шляпка с
цветочками, простое черное пальто, длинное светло-зеленое
кашне, завязанное вокруг шеи, а из-под пальто выглядывал подол
пурпурного платья. На вид я бы дал ей чуть больше тридцати, и
по первому впечатлению, когда она прошла мимо нас, мне
хотелось назвать ее красавицей. Но вот монета звякнула о дно
коробки, женщина повернулась и села вблизи, перед нами. Теперь
я разглядел ее лицо и поспешно отвел глаза, чтобы не оскорбить
ее; лицо оказалось изрыто десятками оспин, и я сообразил, что
оспа все еще оставалась распространенной болезнью. Другие
пассажиры не удостоили женщину ни малейшим вниманием.
Мы проехали мимо гостиниц "Виндзор" и "Шервуд", затем мимо
постройки под названием "Старый ивовый коттедж" - вывеска в
готическом стиле была растянута на всю ширину фасада. А сама
постройка была деревянная, совершенно допотопной архитектуры -
со ставнями и широкой верандой, на которую вели, словно в
сельскую лавочку, несколько крутых ступенек. Перед фасадом
прямо на тротуаре росло большое дерево, пешеходы волей-неволей
огибали его, и выглядел "Старый ивовый коттедж" так, словно
относился к колониальным временам*. Рядом на этой несусветной
Пятой авеню располагался "Торговый дом Генри Тайсона" -
по-видимому, просто мясная лавка.
В этот миг Кейт тронула меня за руку и хмуро повела
головой.
*Имеется в виду период до 1776 года, до начала американской
революции. Нью-Йорк (под названием Новый Амстердам) основан
в 1626 году, а современное название носит с 1664 года.
- Сай, с меня хватит. Слишком много впечатлений. Я хотела
бы... хотела бы спратяться куда-нибудь и закрыть глаза.
- Понимаю. Как не понять...
Омнибус приблизился к тротуару. Я поманил Кейт, и мы сошли
как раз рядом с двухколесной пролеткой, ожидавшей седоков.
Открыв дверцу, я помог своей спутнице вскарабкаться внутрь.
Когда я сел с нею рядом, голова у нее была откинута, веки
смежены. Над нами что-то зашумело - я посмотрел вверх и
увидел, как в крыше сдвинулась маленькая панель, образовалось
квадратное окошечко и в нем появился глаз, половина второго
глаза, покрасневший от холода нос и часть больших обвислых
усов.
- К главному почтамту, - сказал я, вынул часы, нажал кнопку
и, откинув крышку, бросил взгляд на циферблат. Было почти
пять. - За полчаса довезете?
- Почем я знаю, - ответил извозчик с отвращением, цокнул
языком и дернул поводья. Мы выбрались на середину улицы. -
Движение нынче что ни день, то хуже, никогда теперь ничего не
знаешь. Попробуем - может, еще проскочим вниз по Пятой до
Вашингтон-сквер. А там свернем к Бродвею и минуем эту чертову
надземку - извините, мадам, за грубость...
Я тоже откинул голову на подушки и закрыл глаза. Я уже
насмотрелся вдосталь, места для новых впечатлений почти не
осталось. Но когда панель в крыше задвинулась, я не сдержал
улыбки: все-таки Нью-Йорк во все времена останется Нью-Йорком.
10
Цок-цок, цок-цок... Медленно, ритмично били копыта по
плотно утрамбованному снегу, чуть громче и звонче - по
булыжнику, и цокот их действовал успокаивающе, как и мерное, с
легкими толчками, покачивание пролетки на рессорах. Я начал
приходить в себя, кое-как совладав с избытком впечатлений, и
время от времени даже открывал глаза.
Затем я услышал в отдалении исступленный звон колокола, он
нарастал с каждым ударом, а когда мы пересекали Тридцать
третью улицу, достиг прямо-таки сумасшедшей силы. Кейт
судорожно выпрямилась, а я повернулся и увидел, как прямо на
нас несется упряжка огромных белых скакунов с развевающимися
гривами; оглушительно стуча подковами, они везли красную с
бронзой пожарную машину, кучер изо всех сил хлестал кнутом, и
за повозкой осталась плоская лента белого дыма, как за
кораблем. Наш извозчик стеганул своего коня и дернул поводья,
чтобы убраться подобру-поздорову с дороги. Пожарная машина
