Я оскалил зубы, будто держал веер во рту, и стал покачивать
головой вверх-вниз, и все опять-таки принялись мне подражать.
Следующим шел Феликс, который положил конец игре, объявив, что
у него пара вееров с Сандвичевых островов - он задрал ноги и
задвигал ступнями. И все точно так же скопировали и его, а
потом расхохотались: это и в самом деле было комично -
наблюдать, как все мы, откинувшись, шевелим одновременно
руками, ногами и головой.
- А где находится Танзания, мистер Морли? -
поинтересовалась тетя Ада.
- Кажется, где-то в Африке.
Она кивнула, приняв мое объяснение, и Мод Торренс,
по-моему, тоже была удовлетворена. Но двое мужчин и Джулия
смотрели на меня недоуменно. Тут только я сообразил, что попал
впросак: никакой Танзании еще не существовало, она появится на
карте лишь много десятков лет спустя, и я усмехнулся, делая
вид, что пошутил.
Феликс раскраснелся, глаза у него сияли: день рождения
удавался на славу.
- Джулия, - воскликнул он, - давайте живые картины!
- Давайте, - отозвалась она с готовностью. - Я выбираю
первая! Мне понадобитесь вы, Феликс, и Байрон.
Они удалились в столовую, прикрыв за собой раздвижные
двери. Тетя Ада поднялась и прикрутила горелки в люстре. Потом
она снова села, и они с Мод с выжидательными улыбками
уставились на закрытые двери; я постарался вести себя, как
они. Наконец Джулия крикнула: "Готово!" - и тетушка, сидевшая
ближе всех, откатила дверные створки в стороны.
В столовой свет горел в полную силу, и все трое застыли в
неподвижных позах, обрамленные дверями почти как на сцене.
Байрон и Джулия расположились лицом к Феликсу, который стоял
на одной ноге, слегка поджав другую под себя. Под мышкой у
Феликса была палка, и он держал ее наподобие костыля; при этом
он слегка приоткрыл рот, словно говорил что-то, и широко
раскрыл глаза. Джулия откинула голову назад; глаза и рот у нее
были открыты еще шире, чем у Феликса. Байрон с потрясенным
видом замер, прижав кулак тыльной стороной ко лбу.
Они стояли, слегка покачиваясь, а мы трое смотрели на них
во все глаза. Мод произнесла растроенно:
- Но я же знаю, знаю!..
- "Возвращение солдата"! - торжествующе воскликнула тетя
Ада, и "живая картина" распалась.
После еще двух "картин" - "Раненый разведчик" и "Убежище
влюбленных" - я наконец понял из разговоров, что происходит.
Оказывается, имитировались позы фигур из скульптурных
композиций некоего Роджерса, тысячами выпускающего гипсовые их
копии. По-видимому, в каждом доме имелась хотя бы одна работа
Роджерса - "Взвешивание младенца" у тети Ады на камине тоже
было его творением, - и большинство композиций пользовалось
всеобщей известностью. Когда в столовой развернулась последняя
из "картин", я перехватил быстрый взгляд Джулии и, кажется,
понял, что у нее на уме: я остался единственным в комнате, кто
ни разу не выкрикнул ни одного названия, хотя бы ошибочного.
- Может быть, теперь мистер Морли покажет нам что-нибудь? -
предложила она вдруг. - Ваша очередь, мистер Морли, просим
вас!..
Мне показалось, что в голосе Джулии я уловил намек на
вызов, она будто говорила мне: "Кто ты? Покажи себя!" Я и
хотел бы это сделать, но не сразу сообразил как и пережил
момент острой растерянности. Джулия ждала, и на ее лице играла
чуть насмешливая улыбка. Тогда я усмехнулся в ответ и, подняв
обе руки ладонями от себя, свел большие пальцы вместе, как бы
взял в рамку ее голову и плечи.
- Не шевелитесь. - Она сидела неподвижно, только в глазах
внезапно вспыхнуло любопытство. - Теперь чуть-чуть поверните
голову. Нет, нет, в другую сторону, к горке.
Она медленно повернулась. Я нащупал в кармане жилетки ключ
от квартиры в "Дакоте", подошел к окну и, царапая острым
язычком ключа по замерзшему стеклу, наметил контур скулы.
Бросил на Джулию еще один взгляд и решительным движением
очертил нижнюю челюсть. Чернота ночи на улице четко
вырисовывала линии портрета на изморози окна, и работа шла
быстро. Все столпились вокруг и с уважением смотрели, как я
рисую.
Набросок получился неплохим - в течение каких-нибудь двух
минут я сумел уловить сходство. Высокая скула, заостренный
лицевой угол, небольшой, но твердый подбородок - мне удалось
передать все это тремя стремительными линиями. Потом на белом
стекле появились глаза как раз под правильным углом;
несколькими неуверенными штрихами я сумел даже передать легкие
тени под ними. Затем я вывел прямые темные брови и красивый
прямой нос. Кивком головы я отпустил Джулию, и она
присоединилась к остальным.
Ей не понравилось. Она не сказала этого, напротив,
пристально вгляделась в набросок и после длительной паузы
принялась кивать, вежливо притворяясь, что все хорошо. Но
кивала она слишком быстро, на меня не смотрела, и я понял, что
она прячет от меня разочарование. Другие тоже бормотали
какие-то неискренние слова.
- В чем дело? - спросил я тихо. Я гордился своей
способностью делать мгновенные наброски и хотел понять, что не
так. - Говорите правду, меня не обманете. Вам не нравится.
- Ну... - Она выпрямилась, но одновременно опустила глаза,
приложила палец к подбородку, вроде бы раздумывая. - Не то
чтобы мне не нравилось, но... - Она опять взглянула на
набросок, потом на меня. Глаза у нее были страдальческие, она,
наверно, кляла себя, что начала говорить. - Что это такое? -
вдруг взорвалась она и тут же поспешно добавила: - То есть я
хочу сказать - он не кончен, правда? Я понимаю, что это лицо,
то есть это было бы лицо, если бы вы его закончили, но...
Я прервал ее быстрым кивком - теперь я все понял. Мы с
детства приучены к мысли, что черные линии на белом фоне могут
известным образом передавать живое человеческое лицо. Я где-то
читал, что дикари неспособны к подобному восприятию; рисунок и
даже фотография представляются им бессмысленными, пока их не
обучат добираться до сути дела. А мой эскиз на замерзшем
стекле - несколько мимолетных намеков, когда зритель сам
дополняет рисунок до целостного изображения, - это же манера
двадцатого века; для Джулии и ее современников она непонятна,
как запись шифром, да это и есть запись шифром.
- Стойте так, как стоите, - сказал я Джулии, - и дайте мне
еще пять минут.
Я не стал даже ждать ответа, а кинулся к другому окну и
поспешно, как только мог, стал набрасывать другой рисунок,
применяя технику, освоенную забавы ради во время занятий с
Мартином Лестфогелем, - технику гравюры по дереву, при которой
не опускается ни один, даже малейший штришок. Теперь рисунок
занимал почти все стекло - эта техника требовала пространства.
Работая у самого окна, я сквозь густую штриховку видел фонари,
заснеженные тротуары и улицу, смутно чернеющие кусты и деревья
Грэмерси-парка. И вдруг увидел его: он быстрыми шагами шел по
тротуару к дому - уже знакомая коренастая грузная фигура в
плоской шляпе, сдвинутой на затылок. Я застыл, глядя на него,
рука замерла, не завершив линии. Вот он повернул, поднялся по
нашим ступенькам и исчез из виду; я бросил взгляд на Джулию и
продолжал рисовать.
Она следила за мной, насколько могла не меняя позы, - и
неожиданно подняла руки к голове, вынула какую-то шпильку, и
волосы каскадом рассыпались по плечам. Подбородок у нее слегка
приподнялся, в глазах сверкнула гордость. Она была оченй
темной шатенкой, волосы струились густые, длинные, блестящие.
Волосы были просто изумительны, да и сама она, безусловно,
тоже.
Никто не заметил - кроме меня, потому что я ждал этого, -
как тихонько открылась и закрылась дверь; краем глаза я
увидел, что он остановился на пороге гостиной. Я заканчивал
рисунок на окне, не пытаясь передать всю роскошь волос Джулии,
а лишь приблизительно показывая их длину и тяжесть. Рисунок
такого типа требует больше времени и больше практики, чем было
у меня, так что вышел он, разумеется, неважно. Я отступил на
шаг, оценивая свою работу, остальные толпились вокруг; в
сущности все, что стоило сказать по этому поводу, - художник
изобразил лицо девушки, привлекательной девушки с длинными
волосами. Но - девушки вообще, не обязательно данной, хотя
какое-то отдаленное сходство и было.
Однако Джулия долго, секунд пять-шесть, молчала и потом
воскликнула - теперь несомненно искренне:
- О, как красиво! - Она повернулась ко мне, сияя от
радости. - Я правда такая? Ну, конечно же, нет! Но как
красиво... Господи, да у вас талант!..
Глаза у нее горели, она смотрела на меня с откровенным
восхищением, даже с благоговением. И тут как раз, ненароком
поглядев на дверь, она заметила его и слегка покраснела. Но
голос не дрогнул, слова прозвучали совершенно естественно:
- Джейк, а у нас новый постоялец. И, кажется, очень
талантливый. Вот, взгляните...
- Под-ни-ми во-ло-сы, - сказал он сквозь зубы с одинаково
жестким ударением на каждом слоге.
- Но, Джейк, мы...
- Я сказал: подними волосы, - повторил он тихо, и Джулия
послушно потянулась к волосам.
Я, как и все остальные, повернул голову к двери, а Пикеринг
направился ко мне; карие его глазки не выражали ровным счетом
ничего и устрашали, как пустой взгляд акулы. Он остановился
прямо напротив меня, и мы в течение трех-четырех секунд молча
взирали друг на друга. В комнате стояла тишина. Я был просто
зачарован: вот он передо мной, человек, отправивший длинный
голубой конверт.
Внезапно он улыбнулся, лицо осветилось дружелюбием, глаза
стали теплыми и приветливыми - мгновенная трансформация, - и
вот он уже протянул мне руку со словами:
- Меня зовут Джейкоб Пикеринг, я, как и вы, постоялец
здесь...
С самым дружеским видом он энергично тряс мне руку и
постепенно сжимал ее все сильнее и сильнее. Я улыбался ему не
менее доброжелательно, а сам в свою очередь напрягал кисть как
только мог. Здесь, в этой уютной комнате, мы вели борьбу, о
которой никто и не подозревал; наши руки уже начинали слегка
дрожать, а мы все улыбались друг другу; я назвал свое имя,
наши сомкнутые пальцы, вероятно, уже побелели в суставах, а мы
все продолжали медленно трясти друг другу руки, словно
позабыли остановиться. Наконец, я достиг предела своих сил, но
он - он был сильнее, и я почувствовал, как костяшки моих
пальцев понемногу слипаются вместе. И тут рука моя бессильно
разжалась у него в кулаке; усилием воли я удержал на лице
улыбку, стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть от боли - этого я
позволить себе не хотел и не мог. Но когда мне уже казалось,
что кости пальцев вот-вот хрустнут, он неожиданно ослабил
хватку; еще одно короткое варварское пожатие - и он, все так
же дружески улыбаясь, кивнул в сторону моего рисунка на
стекле.
- Вы действительно талантливы, мистер Морли. Вне всякого
сомнения. - Быстрыми шагами он подошел к окну. - Но надеюсь,
что вы не поцарапали стекло мадам Хафф...
Склонившись к самому стеклу, он приблизил к нему тубы и
принялся оттаивать изморозь выдох за выдохом. Скоро талый круг
стал величиной с тарелку, и от рисунка уцелели лишь
разрозненные наружные штрихи.
- Нет, - сказал он, разглядывая чистое стекло,- к счастью,
царапин нет.
Набросок на другом окне он удостоил лишь презрительным
взглядом, затем повернулся к окнам спиной и послал нам общую
улыбку.
- Мне это не понравилось, мистер Пикеринг, - сказала
Джулия, - мне это совершенно не понравилось. - И обернулась ко
мне. Глаза у нее светились, а руки все еще были заняты
укладкой волос на затылке. - Быть может, вы сделаете с меня
другой рисунок, мистер Морли? На бумаге, чтоб я могла
