сохранить его. Я охотно буду позировать вам в любое удобное
для вас время...
Руку я спрятал в карман. Я знал, что она уже покраснела и
начала распухать: болело сильно.
- С удовольствием, мисс Джулия. Буду очень рад нарисовать
вас. - Я повернул голову и, глядя прямо на Пикеринга,
закончил: - Я даже настаиваю, если угодно знать.
Он только усмехнулся - мне и всем остальным.
- Возможно, что я неправ, - сказал он, опуская взгляд в
притворном раскаянии. - Иногда я... несколько стремителен в
своих действиях. - Тут он поднял голову и посмотрел мне прямо
в глаза. - Особенно когда дело касается моей невесты...
Тетя Ада, Мод, Байрон и Феликс вдруг заговорили все разом,
стремясь замять, загладить досадный инцидент. Джулия поспешно
вышла в столовую, а оттуда на кухню и занялась приготовлением
чая. Байрон Доувермен бросил Пикерингу какую-то реплику, тот
ответил ему. Потом мы пили чай, который Джулия внесла на
большом деревянном подносе, болтали о том, о сем, выдерживая
приличия, хотя ни я, ни Пикеринг не обращались друг к другу и
старались друг на друга не смотреть. Потом все снова жали
Феликсу руку и поздравляли его, выражая добрые чувства, и мы
разошлись.
Наверху, у себя в комнате, расстегивая рубашку и глядя в
пустую темноту Грэмерси-парка, я понял, что Рюб, Оскар,
Данцигер, Эстергази, да и я сам совершенно упустили из виду ту
элементарную истину, что жить среди людей - значит общаться с
ними. Я получил строжайший наказ выступать наблюдателем, и
только наблюдателем, никак не вмешиваться в события и уж, во
всяком случае, не провоцировать их. Тем не менее именно это я
и сделал. Быть может, теперь мне следовало бежать без оглядки?
Потихоньку собрать вещи, украдкой спуститься по лестнице и
удрать в "Дакоту", пока я не натворил еще каких-нибудь бед?
Но внутри у меня все кричало: "Четверг! Завтра четверг!..."
Завтра, в "половине первого, - говорилось в записке,
отправленной при мне Джейком Пикерингом, - соблаговолите
прийти в парк ратуши". Мне необходимо было прийти туда,
совершенно необходимо! Как-нибудь невидимо, ни во что больше
не вмешиваясь, но я должен побывать там! "Всего-то еще один
день, - уговаривал я себя, - даже полдня!" Уж на эти-то
несколько часов смогу я выдержать роль нейтрального
наблюдателя? Я поднял руку к окну и при слабом свете,
отраженном от снега на улице, рассмотрел ее, поставив вторую
рядом для сравнения. Правая рука распухла, костяшки всех
четырех пальцев неприятно ныли. Пристально глядя на руку, я
слегка пошевелил ею, потом попытался сжать пальцы в кулак.
Ничего не вышло, но, пока я напрягал мышцы, в сознании моем
непроизвольно вспыхнула отчетливая картина, как этот самый
кулак врезается Пикерингу прямо в зубы.
Я ухмыльнулся и опустил руку - и все-таки ощутил известную
тревогу. Впрочем, не так уж трудно будет вовсе не встречаться
утром с Пикерингом.
Нужно просто не спускаться вниз, пока он не уйдет, больше я
его лицом к лицу никогда в жизни не увижу. Что касается Джулии
- ну а что мне Джулия? Поразмыслив, я покачал головой -
каким-то не поддающимся анализу образом я оказался связан и с
ней. Однако это тоже не имело значения: мы люди разных эпох, и
очень скоро я покину ее время.
Чтобы испытать себя, я подумал о Кейт и, стоя в темноте
комнаты, подверг проверке свои чувства к ней. Ничто не
изменилось. Я понял, что, как только вернусь, сразу же захочу
ее увидеть; эта мысль принесла мне облегчение - я не мог
понять, почему. Потом, отвернувшись от окна, я стянул рубашку
через голову - она расстегивалась не до конца, - разделся и
напялил ночную рубаху. Лежа в кровати, усмехнулся: ну и денек
же выдался! Через минуту я заснул с убеждением, что совершаю,
наверно, большую ошибку, оставаясь здесь, и что тем не менее
останусь; мне надо, мне совершенно необходимо увидеть, что же
произойдет в парке ратуши в половине первого в четверг 26
января 1882 года - завтра.
13
На следующее утро я завтракал один: остальные постояльцы
уже ушли. Не вставая с постели, я прислушивался, отсчитывая
про себя жильцов по мере того, как они спускались вниз - все в
течение нескольких минут. Потом я оделся и, усевшись у окна,
стал ждать, когда уйдет Джейк Пикеринг.
Убедившись в этом собственными глазами, я спустился в
гостиную - она была подметена и прибрана - и мимоходом бросил
взгляд на окна. Изморозь смыли вместе с моим наброском, и на
стекле уже нарастала новая пленка инея. По пути в столовую я
опять раздумывал, мыслимо ли было избежать вчерашней сцены, и
пришел к выводу, что нет; при дневном свете происшедшее
представлялось отнюдь не столь трагическим, как вчера ночью.
Раз уже человек так ревнив, что даже случайный незнакомец
может вызвать у него ярость, то он наверняка и раньше вытворял
подобные номера и будет вытворять еще. В сущности я и не
вмешивался в прошлое: чтонибудь похожее рано или поздно
обязательно случилось бы, если не со мной, то с кем-нибудь
другим.
Я сел за длинный обеденный стол, и тетя Ада, которая, надо
думать, прислушивалась, когда же я спущусь, вышла ко мне из
кухни. Она поздоровалась со мной очень мягко и приветливо,
осведомилась, как я спал и доволен ли комнатой. Потом, все так
же улыбаясь и, конечно, не желая меня обидеть, сообщила, что
сегодня первый и последний день, когда мне разрешается
позавтракать после восьми; я ответил, что либо стану раньше
вставать, либо обойдусь без завтрака.
На завтрак она подала отбивную, яичницу, поджаренные хлебцы
с тремя сортами джема, кофе и свежий номер "Нью-Йорк таймс". Я
благополучно добрался до хлебцев, кофе и рекламы тканей фирмы
"Мак-Крири", когда сверху спустилась Джулия. Мы пожелали друг
другу доброго утра, она прошла через столовую в кухню, потом
вернулась. Сегодня волосы у нее были закручены в большой
мягкий узел, и мне померещилось, хотя я и не мог бы
поручиться, что она слегка накрасилась или по крайней мере на-
пудрилась. Я довольно долго глядел на нее - и вдруг сообразил,
что она одета для улицы, в великолепное платье из лилового
бархата; юбка спереди была собрана фестонами и украшена у
пояса сиреневым бантом не менее двадцати сантиметров шириной.
И еще у платья был турнюр.
Если в моем описании это платье покажется вам нелепым, то
смею заверить, что вы заблуждаетесь. Она была в нем просто
неотразима, и сознаюсь - у меня буквально дух захватило, и я
сказал себе, что, пожалуй, Джейк Пикеринг вчера вечером не так
уж и заблуждался на мой счет. Однако при этом я позволил себе
внутренне улыбнуться: свой интерес к Джулии я расценивал как
чисто академический - через несколко часов меня здесь не
станет, и все это потеряет для меня какое бы то ни было
значение.
- Я вижу, вы просматриваете объявления, - сказала Джулия,
наверно, для того, чтобы хоть чтонибудь сказать.
Я про себя уже принял решение убраться отсюда сразу после
завтрака и ответил, чтобы хоть что-нибудь ответить:
- Да, нужно, пожалуй, немного приодеться.
Она просияла:
- Ну, во всем новом будет другое дело! Я обратила внимание,
как мало вы привезли с собой.
Я не смог удержаться:
- Большая часть моего гардероба выглядела бы здесь
несколько странно. Вы не могли бы присоветовать мне хороший
магазин?
Джулия обогнула стол, подошла ко мне и начала листать
газету, а я откинулся на спинку стула и наблюдал за ней.
Движения ее были грациозны, быстрыми пальчиками она
переворачивала страницы за уголки. Все объявления газета
набирала на одну колонку, обыкновенным мелким шрифтом.
Наконец, Джулия сказала - ноготь ее коснулся нужной строки:
- Вот. У Мэйси имеется в продаже мужская одежда. Или вы
можете пойти в Роджерсу Питу, - добавила она, поворачиваясь ко
мне; лица наши оказались совсем-совсем рядом, и она поспешно
выпрямилась. - У Пита совершенно новый и большой магазин, -
она вернулась на другую сторону стола, - и вы там, без
сомнения, найдете все, что вам нужно.
В голосе ее проскользнул холодок отчуждения, в я, кажется,
понял, в чем дело: мужская одежда представлялась ей темой
слишком интимной для длительного обсуждения.
- О'кей, пойду к Роджерсу Питу, - сказал я; еще вчера
вечером я подметил, что словечко "окей" уже в ходу. И поднял
чашку, чтобы сделать последний глоток кофе и поставить точку
на разговоре.
Но когда я поднимал чашку, Джулия увидела мою руку. Рука
была уже не такая красная, как вчера, зато распухла еще
больше, и у костяшки среднего пальца появился синяк. Джулия
ничего не сказала, но, по-моему, прекрасно все поняла; вполне
возможно, что Пикеринг проделывал это и раньше. Она вспыхнула,
и, заглянув ей в глаза, я увидел, что она возмущена.
- А вы хоть знаете, где магазин Роджерса Пита? - спросила
она тихо, и мне ничего не оставалось, кроме как покаяться, что
нет. - Это на углу Бродвея и Принс-стрит, напротив отеля
"Метрополитен", но если вы никогда не бывали в Нью-Йорке, то
где это, вы тоже не знаете...
Я действительно не знал, что за улица Принсстрит, и в жизни
не слыхал про отель "Метрополитен".
- Ну, так я сейчас собираюсь на "Женскую милю" и возьму вас
с собой.
Я затряс головой, лихорадочно выискивая повод для отказа -
Джулия присмотрелась ко мне и мягко спросила:
- Вас тревожит Джейк?
- Да нет, но ведь он сказал - "невеста"...
- Сказал, - подтвердила Джулия, глядя мимо меня, - и раньше
говорил... - Она подняла глаза. - А я ему говорила, что ничья
я не невеста, пока сама не соглашусь ею стать, а до сих пор я
согласия не давала. - Она повернулась в сторону гостиной. -
Так вы идете?..
Я уже понял, что не скажу "нет", чтобы она не подумала, что
я и в самом деле боюсь Джейка. Но если говорить "да", то так,
чтобы оно звучало убедительно.
- Что за вопрос! - воскликнул я, припомнив, что и это
выражение слышал вчера вечером неоднократно, и отправился к
себе за шапкой и пальто.
Поднявшись в комнту, я достал из саквояжа маленький блокнот
для эскизов и два карандаша - один твердый и один мягкий.
Мимоходом поймал свое отражение в зеркале над комодом и глянул
на собственное лицо. Оно горело от возбуждения, сияло
довольством - чувства явно брали верх над рассудком, и я лишь
пожал плечами: события подхватили меня и понесли по течению, и
уж если я ничего не могу с собой поделать, то по крайней мере
хоть получу удовольствие.
Джулия ждала меня в передней в цветастом капоре, завязанном
лентами под подбородком, темнозеленом пальто и короткой черной
пелерине; маленькая пушистая муфта висела, сдвинутая на кисть
одной руки. Заслышав мои шаги, она взглянула в мою сторону и
улыбнулась мне; она была восхитительна, я я поневоле вернул ей
улыбку и восторженно покачал головой.
Боже милостивый, чего только Нью-Йорк не лишился за эти
годы! Мы пошли на север к Двадцать третьей улице, потом
повернули к Мэдисонсквер. Для меня, человека, живущего и
работающего в Нью-Йорке, Мэдисон-сквер никогда не значил
ничего особенного: летом - иссушенное солнцем, устланное
пожухлой травой уныние стандартных скамеек, заполненное лишь в
полдень, когда служащие понуро жуют здесь свои бутерброды, а в
остальное время пустынное, если не считать каких-нибудь
древних стариков и старух; зимой - еще грязнее, еще
заброшеннее, а ночью во все времена города Мэдисон-сквер -
пространство, старательно избегаемое людьми, как и все другие
нью-йоркские скверы и парки. Бесцветное, безрадостное место
без какого-либо понятного назначения.
Но теперь я просто не смог удержаться от восторженного
