откуда слышался скрежет и писк. - Прорезают шахту для лифта,
так хозяин сжигает старые перекрытия. Экономит уголь...
Я выслушал его, поддакивая, и сказал, что ищу арендатора по
имени Джейкоб Пикеринг. Он вздохнул.
- Ну, а вы на что жалуетесь, мистер Пикеринг? Если вам
слишком жарко, то я ничего...
- Я не Пикеринг - я ищу его. Где его контора?
Но старика это вовсе не устроило: он закачал головой и
вознамерился вернуться к себе в подвал.
- Не знаю. Откуда мне знать? Старых арендаторов - тех знаю,
я их всех знал, покуда здесь газета была. Теперь газеты нету,
и дом покатился кудато в тартарары. Дом Поттера - вот что это
теперь такое, - пояснил он презрительно. - Все старые
арендаторы уходят, как только истечет срок аренды. Теперь тут
всякие залетные. Приходят и уходят, иные даже комнаты
пересдают и не говорят ни мне, ни мистеру Поттеру. Как же мне
уследить за ними? Вы наверху были?
Я ответил, что нет, и он опять закачал головой, видимо, от
невозможности описать, что там творится.
- Крольчатник! Разгорожено все на малюсенькие клетушки с
фанерными стенками - плевком прошибить можно! Откуда мне
знать, кто там теперь расположился?..
На секунду я растерялся, потом сообразил:
- Как же они почту получают, если вы не знаете, кто где
сидит?
- Да вот, обхожусь кое-как, - пробормотал он, опустив
голову и занеся ногу над ступенькой подвальной лестницы.
- Не сомневаюсь, но как?
Теперь я его припер - пришлось ему остановиться, обернуться
ко мне и признаться:
- Да книга у меня...
Я и ожидал чего-то в этом роде.
- И где же она?
- Внизу, - сказал он раздраженно. - Где-то там внизу, я
точно не помню...
Я сунул руку в карман.
- Понимаю, что беспокою вас... - Я нащупал четверть доллара
и, напомнив себе, что это гораздо больше, чем старик
зарабатывает за час, протянул ему монету. - Но буду очень вам
признателен...
- Сразу видно, что вы джентльмен, сэр. Рад помочь, чем
смогу. Это займет ровно одну минуту.
Заняло это значительно больше минуты, но вернулся он с
блокнотом. Обложка у блокнота была покороблена, страницы
растрепаны, а в уголке, сквозь пробитую насквозь дыру, продета
грязная, завязанная петлей бечевка. Старик раскрыл блокнот и
стал просматривать страничку за страничкой, слюнявя пальцы.
- Вот он, ваш Пикеринг. Третий этаж, комната 27. Это прямо
наверху, рядом с новой шахтой. Мимо не пройдете...
Я поднялся по лестнице. На втором этаже дверь комнаты рядом
с лестничной клеткой была приоткрыта - именно оттуда и
исходили истошный звук пилы и визг вытягиваемых гвоздей. Я
подошел поближе и заглянул внутрь. Два плотника в белых
халатах работали, стоя на коленях спиной ко мне. Один пилил на
части доски пола, и отпиленные куски, а за ними и ошметки
поддерживающих брусьев падали вниз, в подвал, где старому
дворнику, несомненно, и не оставалось ничего другого, как
только подбирать их и сжигать. Второй плотник методически
отдирал гвоздодером концы досок, прибитые к балкам, и тоже
отправлял их вниз. У противоположной от меня стены пола уже не
оставалось совсем, виднелись лишь толстые балки перекрытия,
которые потом, судя по всему, тоже перепилят и сожгут.
Этажом выше тяжелая филенчатая дверь непосредственно над
плотниками была закрыта на огромный новенький висячий замок, и
поперек нее шла красная надпись: "Осторожно! Не входить!
Шахта!" На соседней двери значился номер 27. Она оказалась
заперта; я приложил ухо к дверной щели, потом осторожно
попробовал ручку - не поддается. Кругом не было ни души. Я
быстро стал на одно колено и заглянул в замочную скважину.
Прямо перед собой я увидел высокое грязное окно, через которое
в комнату пробивался серенький свет зимнего дня; под окном
стояли секретер с опущенной крышкой и стул. Слева я не мог
разглядеть ничего: возле самой двери торчало что-то
загораживающее обзор. Справа виднелся край дверного проема,
ведущего, вероятно, в само помещение, которое снаружи закрыли
на висячий замок. Дверной проем был заколочен крест-накрест
досками; похоже, что плотники, прорезающие шахту, поднимались
вверх этаж за этажом, с тем чтобы по мере удаления перекрытий
сбрасывать их вниз.
Я выяснил все, что собирался, да, пожалуй, и вообще все,
что следовало выяснить о конторе Джейка Пикеринга. С полминуты
еще я постоял в коридоре просто так, пока не заслышал чьи-то
шаги на лестнице. Мне не хотелось уходить, и я знал, почему:
моя миссия была закончена, а я хотел бы, чтобы она
продолжалась.
Я зашел перекусить в гостиницу "Астор", о которой упомянул
Кармоди, - по диагонали от почтамта на другой стороне Бродвея.
Войдя в вестибюль, я чуть было сразу же не повернул обратно:
мраморный пол был залит - буквально залит - "табачным соком",
как его называли. Пока я стоял у входа и озирался, за какие-то
четыре-пять секунд не менее десятка мужчин с заложенным за
щеку табаком сплюнули свою жвачку; некоторые вообще не
удосуживались взглянуть, куда плюют. Стараясь думать о
чем-нибудь другом, я прошел через вестибюль в огромную,
невероятно шумную закусочную с крупной надписью в дубовой
рамке на стене: "Просьба не выражаться". Заказал я две дюжины
устриц, выловленных поутру в нью-йоркской бухте, они оказались
отменными, и теперь я не жалел, что заглянул сюда.
На улицу Грэмерси-парк я вернулся надземкой. Тетя Ада
услышала, как открылась входная дверь, и вышла из кухни с
руками, по локоть выпачканными мукой. Я спросил, вернулась ли
Джулия, она ответила, что нет, но, вероятно, вот-вот вернется,
и я, поблагодарив ее, поднялся к себе в комнату.
День я провел насыщенный, а уж пешком находился, как давно
не случалось, и я с удовольствием растянулся на кровати во
весь рост. По временам ко мне долетали крики играющих в парке
детей и уже хорошо знакомые цокот лошадиных копыт и
позвякиваняе упряжи. Мне не хотелось уходить из этого
Нью-Йорка: сколько еще интересного я мог бы увидеть в этом
странном - и все-таки не чужом городе...
Конечно же, я заснул и проснулся только тогда, когда пришла
Джулия, - до меня донеслись голоса ее и тети Ады из передней.
Я быстро встал и вытащил часы: было чуть больше половины
пятого. Надев ботинки и пиджак, я вприпрыжку спустился вниз -
они стояли в передней, и Джулия, еще в пальто, демонстрировала
тетушке свои покупки.
Мы все вместе прошли в гостиную. Джулия на ходу развязывала
ленты капора, а я поведал им историю, которую только что
сочинил, - и поразился чувству вины, возникшему от того, что
вынужден лгать двум этим доверчивым женщинам в глаза. Я
сообщил, что зашел на почтамт с целью отказаться от личного
номерного ящика, который снял, когда не имел постоянного
адреса, и обнаружил в ящике срочное письмо. Оказывается,
заболел мой брат, и, пока он не выздоровеет, меня просят
приехать помочь отцу на ферме, так что придется сегодня же -
прямо сейчас - отправиться в путь. Я вдруг испугался, что мне
начнут задавать какие-нибудь сельскохозяйственные вопросы, но,
конечно, ничего такого не случилось. Добрые женщины от души
посочувствовали мне. И даже добавили, что сожалеют о моем
отъезде; думается, это тоже было сказано искренне. Тетя Ада
предложила мне подождать до ужина, но я ответил - нет, нужно
ехать сразу, предстоит дальняя дорога поездом. Тогда она
попыталась вернуть мне часть уплаченных вперед за неделю, но
не использованных денег - я отказался. И тут Джулия, внезапно
вспомнив, воскликнула:
- А мой портрет?..
Я совсем уже зыбыл о нем и, глядел на нее, искал повода,
чтобы отказаться. Но неожиданно для себя понял, что не хочу
никакого повода. Наоборот, я хочу сделать портрет, это будет
отличный прощальный подарок. Я кивнул и сказал, что если она
сможет позировать прямо сейчас - мне не хотелось встречаться с
Джейком, - то я нарисую ее, а потом уеду. Джулия поспешила
наверх, привести себя в порядок - я попросил ее остаться в
этом же платье, - а я последовал за ней, чтобы взять блокнот
для эскизов из кармана пальто.
Поднявшись к себе, я уложил саквояж, обвел комнату взглядом
- пусть это смешно, но я понимал, что буду скучать по ней, - и
вышел с саквояжем в одной руке и блокнотом в другой. На
площадке я откинул обложку, решив просмотреть сделанные за
день наброски. И только я повернулся, чтобы спуститься вниз,
как с лесенки, ведущей на третий этаж, сбежала Джулия и чуть
не столкнулась со мной; волосы она сейчас подняла и уложила на
затылке.
- Ой, дайте посмотреть!..
Она протянула руку за блокнотом. Конечно, я мог бы
как-нибудь отвертеться, но мне было любопытно, что она скажет,
и я отдал ей свои эскизы.
Думаю, что ее реакцию я мог бы и предугадать; ведь она жила
в век абсолютной, почти молитвенной веры в прогресс, веры в
технику и ее неограниченные возможности. Мы уже спустились
вниз, и она остановилась посреди гостиной с вопросом:
- А это что такое, мистер Морли?
Ноготь ее коснулся лимузинов и грузовиков, которые я
пририсовал на проезжей части Сентрстрит.
- Автомобили.
Медленно, раздельно, будто это два слова, она повторила:
- Авто-мобили. - Поразмыслила и кивнула, довольная: - Ну,
конечно, "самоходы"! Хорошее словечко. Вы его сами придумали?
Я ответил, что нет, где-то слышал, а она опять кивнула:
- У Жюля Верна, скорее всего. В любом случае я совершенно
уверена, что со временем у нас действительно появятся
авто-мобили. И очень хорошо: по крайней мере они будут чище,
чем лощади...
Перевернув еще страницу, она посмотрела на мой набросок
церкви Троицы и Бродвея. Прежде чем она успела сказать хоть
слово, я взял у нее блокнот и быстро пририсовал огромные
здания, которые в будущем совсем задавят маленькую церковь.
Потом я вернул рисунок Джулии, и, рассмотрев его, она кивнула
опять:
- Замечательно. В высшей степени символично. Придет время,
и самую высокую на всем Манхэттене постройку окружат другие,
гораздо более высокие. Несомненно так. Но вы, мистер Морли,
художник все-таки лучший, чем архитектор. Да чтобы удержать
дома такой высоты, кладка у основания стен должна быть в
полкилометра толщиной!.. - Она улыбнулась и вернула мне
блокнот. - Куда прикажете сесть?
Я посадил ее у окна, повернул в три четверти и попросил
распустить волосы; работал я остро отточенным твердым
карандашом, чтобы выписывать каждую линию как можно
тщательнее, не скрывая недостатки рисунка за грубым штрихом.
Кроме того, твердый карандаш позволял гораздо тоньше наносить
тени.
Выходило неплохо. Я правильно уловил овал лица, очертания
глаз и бровей - обычно это для меня самое трудное - и принялся
старательно выводить волосы: мне хотелось передать их точно
такими, как они есть. Но времени я тратил много; вот уже и
Феликс Грир вернулся домой. Я вытащил из кармана часы - почти
пять. Феликс молча постоял рядом и, когда я поднял на него
взгляд, одобрил мою работу быстрым вежливым кивком, но глаза у
него были встревоженные, и я понимал, почему. Я и сам ощущал
тревогу - с минуты на минуту явится Джейк Пикеринг и опять
устроит скандал, а причинять людям постоянные неприятности в
мое задание никак не входило. Я прибавил скорость, но старался
держать себя в руках: я по-прежнему хотел, чтобы Джейк
добрался домой из муниципалитета раньше шести или в крайнем
случае половины шестого, а мне на то, чтобы закончить и уйти,
хватит теперь буквально пяти минут...
Конечно, я совершил непростительную ошибку, упустив из виду
обстоятельство, разумевшееся само собой: что такой человек,
