прогулки, упиваясь его предвкушением; теперь ревнивец
буквально смаковал слова. - Мы искали вас там, в таверне
Гейба: мне хотелось, чтобы вы присоединялись к тосту...
Зажав сигару в углу рта, он усмехнулся недоумению,
написанному у меня на лице, и так долго тянул со следующей
фразой, что Джулия - по-моему, нетерпеливо, хоть она и
постаралась не показать раздражения, - докончила за него:
- Мистер Пикеринг и я помолвлены и скоро поженимся.
После небольшой паузы я придал своему лицу соответствующее
выражение и произнес все необходимые слова. Улыбаясь, протянул
руку через колени Джулии, чтобы пожать ручищу Джейка и
поздравить его. Все еще улыбаясь, согласился с тетушкой и Мод,
что это поистине радостное событие. Затем улыбнулся и Джулии,
но пока говорил ей: "Надеюсь, вы будете очень счастливы", -
улыбка как-то сама собой исчезла из моих глаз; она тоже
заметила перемену и в ответ лишь слегка качнула головой,
сердито поджав губы. Я спросил, когда и где они повенчаются, и
сделал вид, будто слушаю диалог Джейка и тети Ады по этому
поводу, однако на деле я их не слышал.
Вместо выслушивания подробностей я за те считанные минуты,
что оставались нам до дома N19 по улице Грэмерси-парк, успел
подумать о нескольких вещах. Я подумал о татуировке на груди
Джейка, которая, наверно, еще не зажила и которая теперь на
всю жизнь пребудет с ним как особая примета. Разумеется, его
планам в отношении Джулии я никогда всерьез не угрожал, такая
угроза лежала за гранью возможного, но он-то этого не знал. И
кроме того, при других обстоятельствах я бы, пожалуй, и не
отказался от роли соперника, он это чувствовал. Теперь же - и
он ухмылялся самодовольно, выпятив челюсть и бороду и пуская
сигарный дым струйками через плечо, - теперь он наконец
добился ее. Я понял, что для него помолвка - нерушимый
контракт - теперь его невеста застрахована от любых
посягательств и принадлежит ему навеки. Он действительно
обрадовался - торжествующе обрадовался, - увидев меня.
Но гораздо больше, чем о Пикеринге, я думал о Джулии, молча
сидевшей рядом со мной. Мне не верилось, что она хотела бы
принадлежать кому-нибудь в том смысле, в каком, по убеждению
Джейка, она принадлежала ему. Напротив, я понимал, более того
- ощущал уверенность, что она не сможет счастливо прожить
жизнь с человеком, способным опуститься до шантажа. И тем не
менее я должен был позволить этому случиться. Зная все, что я
знал о Джейке Пикеринге, я должен был тем не менее улыбаться и
притворяться, будто рад за нее, и должен был позволить этой
доброй, очаровательной, рассерженной девушке выйти за него
замуж и - неизбежно - исковеркать свою жизнь. "Доктор
Данцигер, - прошептал я беззвучно через разделяющие нас годы,
- неужели так надо?" Но я понимал, что ответ возможен только
один: "Вмешиваться нельзя".
Нет, я положительно не мог как ни в чем не бывало войти в
дом, подняться к себе и лечь спать. Я выпрыгнул из саней,
помог сойти Джулии, ее тетушке и Мод Торренс, и они поднялись
на крыльцо, пожелав всем остальным спокойной ночи. Феликс
хлестнул вожжами и вместе с Байроном отправился проводить
своих дам домой или, может, еще куда-нибудь. Джейк остался в
санях, чтобы отвести их на прокатную конюшню, и женщины,
видимо, решили, что я поеду с ним. Когда за ними закрылась
дверь, я легонько помахал Джейку на прощанье и двинулся к
крыльцу. Но как только Джейк тряхнул вожжами и отъехал, я
повернул от дома и быстро пошел в направлении Третьей авеню.
Куда я иду, я и сам не ведал, но мне надо было подумать, и
я прошагал несколько кварталов по Третьей авеню, темной и
почти пустынной Поднялся ветер, стало намного холоднее, и мне
казалось, что температура продолжает падать Опять пошел снег,
но теперь он был жесткий, как дробь, бил по лицу, скрежетал
под ногами. Ночь выдалась для прогулки неподходящая, и у
Шестнадцатой улицы я обернулся через плечо и увидел конку,
идущую в мою сторону; лошадь низко пригнула голову, двигаясь
против ветра, впереди вагона тускло мерцали керосиновые
фонари.
Я поднял руку, конка остановилась, я вскочил на переднюю
площадку, лошадь налегла на хомут, подкованные копыта тяжело
заскользили по снегу, и наконец мы покатились. В вагоне сидел
всего один пассажир - мужчина в круглом котелке со свисающими,
как у моржа, усами. Под ногами шуршала мокрая, грязная солома.
С потолка свисала чадящая лампа с жестяным козырьком, и от нее
резко пахло керосином.
Конка неторопливо катилась в ветреной ночи, а я рассеянно
смотрел в окно, на захудалые магазинчики Третьей авеню; иные
кварталы, мимо которых мы проезжали, походили на декорации для
низкопробного "вестерна". Все это я уже видел, и вообще
смотреть было не на что. На площадке, разумеется, холод
чувствовался сильнее, но я все-таки встал, прошел вперед,
открыл дверь и вышел, захлопнув ее за собой.
Кучер глянул на меня подозрительно: с чего это я вдруг
вылез наружу без нужды? На голове у него сидела плоская
круглая суконная фуражка с широким клапаном, прикрывающим уши
и шею; поверх фуражки был намотан рваный вязаный шарф. Еще у
него были тяжелые сапоги, тяжелые заскорузлые рукавицы, а под
пальто, судя по всему, столько одежек, сколько он сумел
натянуть на себя: выглядел он бесформенным, как куль. Прошла
минута, а то и две, прежде чем я понял, что он далеко еще не
стар, однако лицо у него уже покрылось сеткой преждевременных
морщин и склеротических жилок.
- Холодно, - сказал я, ссутулившись на мгновение;
замечание, казалось бы, глупое, но скорее это было не
замечание, а просто произнесенное вслух слово, чтобы
обозначить свое присутствие.
- Да. Холодно, - подтвердил он не без сарказма.
Я помолчал, прислушиваясь к стуку копыт, и спросил:
- А можно привыкнуть к холоду? Через какое-то время?
Сдается мне, я бы ни за что не выдержал...
- Привыкнуть? Шутки шутите... - Он задумался на
секунду-другую. - Да нет, привыкнуть нельзя. Можно научиться
терпеть, и все. Поручили бы мне набрать экспедицию на Северный
полюс, найти людей, которые выдержат тамошний климат, так я
набрал бы их среди кучеров. Уж тот, кто выдержит нашу службу,
выдержит все, что хочешь...
- И подолгу вам приходится работать?
- Полагается четырнадцать часов в день, а получается
больше, пока вагон помоешь да все приберешь... Не очень-то с
семьей навидаешься, а? - Я ответил, что нет, не очень, и он
кивнул в подтверждение. - А сколько, вы думаете, мы зашибаем?
Доллар девяносто в день. Попробуйте-ка прокормить жену и
детишек на доллар девяносто в день. Многие из нас и в
воскресенье на работе - в этом городе бедному человеку и в
божье воскресенье не отдохнуть. Иногда, когда выдается в месяц
раз выходной, идешь с женой и ребятами в церковь. Вроде бы и
не хуже других, как не пойти? И вот встает священник и
говорит: возблагодарите господа за все, чем он вас
благословляет, и как мы должны быть рады-радешеньки всем его
милостям. Может, для него-то, для пастора, все это и так, а
только я вот часто думаю: как же я могу возблагодарить бога за
пищу и жизнь, что он мне дает, если каждый кусочек, который я
съел, я заработал своим горбом и своими мучениями? Может, и
есть оно, провидение для богатых, а в бедности каждый сам себе
провидение...
- Вы говорите - холодно. Раньше нам сидеть разрешали, так
позапрошлой зимой один насмерть замерз. Конка пришла в депо, а
кучер сидит на своем табурете, вожжи в одной руке, другая на
тормозе, а сам уже как ледышка. Задремал, да и не проснулся...
А что после этого компания сделала? Утеплила площадки? Нет,
это денег стоит. Издали правило, что кучерам запрещается
садиться, чтобы, значит, не засыпали и не замерзали. Говорят,
такая смерть легкая - верю, потому как сам знаю, случалось:
задремлешь и мороза уже никакого не чувствуешь. Только я тогда
встряхиваюсь и принимаюсь ногами стучать - о малышах думаю:
они хоть по крайней мере не в сенных баржах ночуют, а не
станет меня, так, может, и придется...
- В сенных баржах? - переспросил я.
Он сердито посмотрел на меня, возмущенный моим невежеством.
- А где, по-вашему, ночуют мальчишки, да и девчонки тоже,
которые днем чистят вам ботинки и газеты продают? Они же
сироты или брошенные, которые никому не нужны. Идите хоть
сейчас к Ист-Ривер да осветите сенные баржи фонариком - там их
сотни, барж этих, к берегу пришвартованы. И на каждой увидите
ребятишек - говорят, там целые тысячи ночуют, да и я так
думаю, хотя кто ж их считал! И некоторым пяти лет от роду и то
нет. Вот я и выучился терпеть любой холод ради своих. Иной раз
погреешься глотком виски, так потом, как хмель спадет, еще
холоднее...
Конка замедлила ход, и я решил сойти, спустился на подножку
- и все раздумывал: что сказать кучеру на прощанье? "Счастливо
вам"? Нет, не то, вряд ли он когда-нибудь дождется счастья.
Конка остановилась, я обернулся к нему через плечо и произнес:
- До свидания.
- До свидания, - кивнул он.
В армии меня научили видеть в темноте: не надо прямо
пялиться на то, что хочешь рассмотреть. Вместо этого нужно
взглянуть в сторону на что-нибудь еще, тогда уголком глаза
яснее увидишь то, что тебя интересует. Мышление подчас
работает таким же образом: вопрос, который мучает тебя, иной
раз лучше отложить, не форсируя ответа. Я дошел пешком до
Бродвея, а у отеля "Метрополитен" взял извозчика, и, когда мы
подъехали к Грэмерси-парку, мне уже было ясно, как поступить.
В предвечерние и первые вечерние часы город казался мне
волшебным царством - стремительный бег саней, звуки песен,
искренний смех... Но теперь, ночью, я понял, что это также и
город кучера конки, с которым только что разговаривал. И что,
пока я мчался с Джейком на санях через Сентрал-парк, множество
бездомных детей копошилось в трюмах сенных барж на Ист-Ривер,
устраиваясь на ночлег.
Город перестал быть просто экзотическим фоном к моему
удивительному приключению. Он обрел реальность, и я сам
наконец осознал, что мое пребывание здесь, в этом времени,
совершенно реально и что люди вокруг меня живые. В том числе и
Джулия.
Наблюдай, но не вмешивайся. Легко сформулировать подобное
правило, и для проекта оно, безусловно, необходимо... для них
там люди этой эпохи не более чем давно исчезнувшие призраки,
от которых остались лишь странные коричневатые фотографии в
старых альбомах и в безымянных пачках, засунутых под прилавки
антикварных магазинов. Но в том мире, где я нахожусь сейчас,
эти люди - живые. В этом мире жизнь Джулии - отнюдь не давно
прошедший и позабытый эпизод: она вся еще впереди. И она не
менее ценна, чем любая другая жизнь. Тут-то и кроется ответ:
если в своем собственном времени я не смог бы стоять в стороне
и созерцать, как рушится жизнь девушки, которую я знаю и
которая мне нравится, - а я не смог бы созерцать, будучи в
силах предотвратить, - то и здесь, я все-таки понял это, я не
могу поступить иначе.
Разрушит ли брак ее дальнейшую жизнь? Хотя знакомы мы с
Джулией были в общей сложности лишь несколько часов, я
полагал, что главное о ней я знаю. Если умеешь создать
достоверный портрет человека, то, пока рисуешь этот портрет,
узнаешь о своей модели больше, чем за многие дни и даже недели
поверхностного знакомства. Мне всегда нравился рассказ,
который вы, возможно, тоже читали: про психиатра - в то время
его, конечно, называли "доктор по душевным болезням", -
который долго вглядывался в портрет одного из бывших своих
