даже самым незначительным образом. Не имеем права, поскольку
не знаем, что значительно и что незначительно. Нам еще не
известны результаты последнего путешествия мистера Морли,
однако даже если окажется, что наши осторожные попытки не
повлекли за собой по-настоящему серьезных последствий, - это
слепая удача, и только. Но один человек, пусть заурядный -
хотя для себя самого он не был заурядным, он был единственным,
- этот человек не существует более. Вернее будет сказано:
никогда и не существовал, как бы странно это ни звучало...
В зал на цыпочках вошел высокий лысый - тот, из
"перепроверки". Полковник Эстергази сразу заметил его, поднял
руку, лысый быстро подошел к нему, передал несколько бумаг,
шепнул на ухо что-то, на что Эстергази ответил кивком, и так
же на цыпочках вышел. Данцигер продолжал:
- Во всех других отношениях мир наш, кажется, не изменился.
Однако в следующий раз все может кончиться по-другому,
немыслимо, катастрофически по-другому. Продолжать в том же
духе явилось бы верхом эгоизма и безрассудной
безответственности. Полагаю тем не менее, что наше совещание
было необходимым, что мы обязаны были обсудить все в
мельчайших деталях. Но что касается решения, тут обсуждать
нечего - выбора у нас просто-напросто нет.
Он замолчал и оглядел сидящих за столом, словно ожидая
вопросов и в то же время сомневаясь, могут ли они найтись.
Через несколько человек от него один из присутствующих поднял
руку, опустил ее, снова поднял. Имя его, к сожалению, вылетело
у меня из головы, - это был профессор истории, представитель
какого-то университета одного из восточных штатов.
- Вы, разумеется, полностью правы, доктор Данцигер. И я,
безусловно, не собираюсь с вами спорить. Я не присутствовал на
всех предыдущих совещаниях, не имел такой возможности - и не
собираюсь притворяться, будто глубоко понимаю все происшедшее.
Я только думаю... то есть мне претит мысль об отказе от любых
дальнейших попыток, если есть хоть малейший шанс... Нельзя ли
было бы каким-то образом ввести - я бы сформулировал так -
"абсолютного наблюдателя"? Никому не ведомого и не видимого,
не влияющего ни на какие события... Скажем, человек, надежно
спрятавшись, незримо присутствует на первом представлении
"Гамлета" - подумать только! Если бы он спрятался задолго до
прихода зрителей и актеров и оставался в укрытии, пока они все
не уйдут. Или "абсолютный наблюдатель" при... в общем было по
крайней мере одно заседание кабинета Дизраэли, за любые
сведения о котором я продал бы душу, - никто не знает, о чем
там говорилось, а это очень важный момент. Единственное, что я
прошу, - изучить возможность направить в прошлое "абсолютного
наблюдателя". Поискать способ...
Но Данцигер начал медленно и недвусмысленно качать головой,
и говоривший не закончил фразы.
- Прекрасно понимаю вас, - сказал Данцигер. - Понимаю
искушение, какое вы испытываете, поскольку и сам испытываю
его. Но можно ли представить себе негласное присутствие со
стопроцентной гарантией, что оно останется негласным? Уверен,
вы тоже понимаете, что нет. А раз гарантии нет, то остается и
риск. И идти на такой риск нельзя - теперь мы это знаем, и
этого не оспоришь...
Он выжидающе помолчал. Но никто не произнес ни звука, пока
Эстергази не начал - спокойно, самым обычным тоном:
- Думаю, что мог бы почти дословно повторить то, что сказал
здесь доктор Данцигер, - я слушал его с предельным вниманием.
Так же как, надеюсь, и все присутствующие. Мудрость совета,
который дал нам доктор Данцигер, просто не подлежит сомнению.
- При этих словах рука его совершила легкое движение, словно
принося извинения. - И тем не менее мы обсудили еще не все. И
не во всех деталях. - Он старательно подчеркивал, что его
донельзя удручает необходимость противоречить Данцигеру по ка-
кому бы то ни было поводу. - Дело в том, что у меня есть
данные, которыми еще несколько минут назад мы не
располагали...
Рядом с Эстергази сидел Рюб. Он держал перед собой
принесенные только что машинописные листы и читал их,
наполовину съехав со стула. Эстергази головой показал на эти
листы и продолжал:
- Мы только что получили отчет по последнему путешествию
мистера Морли: общий обзор всего, что с ним приключилось, в
высшей степени занятный, а также данные перепроверки. Мы
сейчас размножаем текст и скоро раздадим его вам. А пока что
разрешите сообщить вам самое главное - результаты
перепроверки. На сей раз мистер Морли отсутствовал уже не
несколько часов, а два дня, и контакты его с людьми уже не
были ни случайными, ни мимолетными. Это был рассчитанный риск,
мы сознательно пошли на него - и вот результат...
Рюб взглянул на Эстергази, и тот ответил ему разрешающим
кивком. Тогда Рюб вновь обратил свой взор на машинописные
листы и подвел итог тому, что там было изложено:
- Абсолютно никаких изменений. - Голос у него звучал
бесстрастно, даже монотонно. - Все проверенные данные
полностью совпадают.
Эстергази двинул головой - почти незаметно и почти
печально; он словно говорил тем самым, что факты упрямая вещь,
что они не им придуманы и ему не подвластны и что не остается
ничего другого, кроме как принять их.
- А если это так, - заявил он, и тон вполне соответствовал
выражению его лица, - то, на мой взгляд, совершенно ясно, что
мы не исполнили бы своего долга - перед доктором Данцигером,
перед самим проектом, перед каждым и перед всеми, - если бы не
обсудили и вытекающих отсюда выводов.
Он обвел глазами сидящих за столом, будто приглашая их
заново начать дискуссию, и Рюб тут же откликнулся:
- Ладно, - сказал он, словно принял предложение выступить
первым. - "Каковы факты? Никаких последствий, никаких перемен,
никакого вреда от посещения, хотя бы и кратковременного,
города Парижа - точнее, деревни Париж - в 1451 году. Если цепь
событий и была где-нибудь нарушена, то это нарушение
выправилось задолго до нашего времени. Никаких последствий,
никаких перемен, никакого вреда от первого краткого
путешествия Сая Морли. Ничего и после второго путешествия,
которое было уже довольно продолжительным и в ходе которого он
проехал, и притом не один, через полгорода. И наконец, никаких
последствий, никаких перемен, совершенно никакого вреда от
последнего путешествия, длившегося два дня. А ведь на сей раз
он жил под одной крышей с другими людьми и не только
вмешивался в события, но дал толчок событиям, и притом таким,
что я в них, - тут он кивнул на машинописный отчет, лежащий на
столе, - просто не поверил бы, если бы не знал, что на то,
чтобы сочинить все это, у него не хватило бы воображения.
Он послал мне через стол улыбку, и по залу прокатился
легкий смешок. Потом улыбка исчезла с его лица, он пожал
мускулистыми плечами и сказал:
- Подвожу итог. Брител вызвал перемену? Да, вызвал. Но
незначительную. - Он быстро посмотрел на Данцигера. -
Безусловно значительную для того человека, которого она
непосредственно коснулась, однако...
- И которого не спросили, - вставил Данцигер,- желает он
пойти на эту жертву или нет.
- Да, не спросили, и я сожалею о случившемся, но повторяю
сказанное раньше: по сравнению с огромными потенциальными
благами для всего остального мира - давайте мыслить
реалистически - перемена была незначительной. Еще важнее, что
вредный эффект всех других удачных попыток, длившихся дольше,
с участием большего числа людей, оказался равным нулю. Нулю!
Из чего следует, что результат Бритела - чистейшая и редчайшая
случайность. И потому на вопрос, продолжать нам или нет, я при
всем уважении к мнению доктора Данцигера отвечаю, что с равным
успехом можно высказаться в пользу рассчитанного риска.
- Да черт вас возьми! - Кулак Данцигера опустился на стол с
такси силой, что пепельница подскочила, перевернулась в
воздухе и упала обратно вверх дном, разбрасывая окурки. -
Какого такого "рассчитанного риска?" Ненавижу эту фразу. Риск
- да, черт возьми, да! Риска больше, чем надо!.. - Он резко
повернулся и, навалившись грудью на стол, уставился на Рюба в
упор. - Но покажите мне, что вы там рассчитали!..
Наступило томительное молчание: Данцигер все так же
пристально смотрел на Рюба, а тот не отвернулся и не отвел
глаз, лишь несколько раз кряду добродушно сморгнул - всем
своим видом он демонстрировал, что не чувствует к Данцигеру
никакой враждебности и отнюдь не собирается вступать с ним в
состязание, кто кого переглядит. В конце концов Данцигер
откинулся назад на спинку и уже спокойно произнес:
- Что мы знаем? Мы знаем, что из четырех или пяти успешных
опытов мы один раз несомненно воздействовали на прошлое. И,
следовательно, на настоящее. Вот и все, что мы знаем. И еще,
что следующая попытка может иметь катастрофические
последствия. Нечего даже и говорить о "рассчитанном риске",
Рюб. Потому что расчета-то нет, есть один только риск. Кто дал
нам право решать за весь мир, что на этот риск нужно пойти? -
Он еще несколько секунд смотрел на Рюба в упор, потом медленно
обвел взглядом сидящих за столом. - Как создатель и
руководитель проекта я говорю - и прикажу, если надо, - что
работы должны быть приостановлены, за исключением анализа уже
полученных материалов. Вряд ли найдется человек, которому
подобная необходимость более ненавистна, чем мне. Но это
должно быть сделано и это будет сделано.
После такого заявления неизбежно последовала длительная
пауза. Когда наконец заговорил Эстергази, то голос у него был
преисполнен неуверенности и сожаления, чтобы все ясно поняли,
как это болезненно для него самого.
- Я... - Он смолк и сглотнул слюну. - Я... мне трудно
решиться оспаривать суждения доктора Данцигера, любые его
суждения, какие бы он ни высказал в отношении проекта. Есть
сильный соблазн внести предложение сделать перерыв, чтобы мы
все могли обо всем поразмыслить и все взвесить. Но многие из
нас приехали издалека. Никто не ожидал, что придется провести
здесь еще и сегодняшний день, - видимо, у нас нет возможности
откладывать решение. А поскольку вопрос теперь поставлен
именно в такой плоскости, я вынужден уже не спорить, а
напомнить - поймите, доктор Данцигер, я обязан это сделать, -
что любое жизненно важное решение, связанное с проектом,
считается принятым, если за него проголосовали трое из четырех
старших членов совета, а если голоса разделились, решающее
слово остается за президентом страны. Первым из четырех,
безусловно, является доктор Данцигер, за ним идут мистер Прай-
ен, мистер Фессенден - представитель президента - и я. Я,
разумеется, не хотел бы подходить к вопросу чисто формально,
но все же: мнение доктора Данцигера нам ясно, так же как
мнение мистера Прайена и мое собственное. Стало быть, мистер
Фессенден, слово за вами. Вы пришли уже к какому-то
определенному решению?
Пока он не начал говорить, вернее, не кашлянул перед тем,
как начать говорить, я понятия не имел, кто тут в зале мистер
Фессенден. Ему было лет пятьдесят, и он успел основательно
полысеть, хоть и зачесывал прядь седеющих волос с одной
стороны головы на другую, скрывая лысину, по крайней мере от
себя самого. Нижняя часть его лица выглядела одутловатой, и
носил он очки в металлической оправе, такой тонюсенькой, что
они казались вовсе без оправы. Если я и встречал его раньше,
то в памяти моей он никак не запечатлелся.
- Я предпочел бы обдумать свое мнение, - сказал он, - если
