отправился обратно, по дороге привязывая бирку на место.
Операция заняла четверть часа - и я вернул дворнику его ключ,
застав старика за разноской почты, только этажом ниже.
Уже на лестнице, почти на площадке третьего этажа, меня
осенило, что следовало бы сперва проверить мой ключ, - он
сработал отлично. Легонько лязгнул, без усилия вошел в пазы,
повернулся, я нажал на ручку и очутился в тайном логове Джейка
Пикеринга.
Вокруг, по всем четырем стенам, бок о бок стояли тринадцать
конторских бюро желтого дуба, каждое бюро с тремя ящиками,
каждый ящик с вертикальной металлической ручкой. Все это было
по тертое, поцарапанное, купленное, видимо, из вторых, а то и
из третьих рук. Вместе с секретером и креслом тринадцать бюро
занимали две трети площади не слишком просторной комнаты. Я
вынул ключ из замка, затворил дверь, прислушался - тихо. Тогда
я запер дверь изнутри и осторожно, как только мог принялся
наугад выдвигать ящики из бюро.
Некоторые ящики были тяжелые, почти полные, но большинство
оказались заняты лишь наполовину или на четверть. В некоторых
ящиках хранились совсем тоненькие стопки бумаг; в одном
лежала, кроме того, пара галош, а в другом - полбутылки виски.
Документы содержались в идеальном порядке, нигде не торчало
никаких замусоленных концов; на разделительных картонках были
выведены тщательные, почти каллиграфические надписи черными и
красными чернилами. Надписи эти по большей части представляли
собой комбинации букв или буквы с цифрами, например "ЛЛ4",
"Д", "А6", "А7", "А8", "НН" и так далее. В обозначениях я не
смог обнаружить никакой логической последовательности - в
каждом ящике насчитывалось до десятка и более надписанных
картонок, однако они никак не соответствовали друг другу.
Встретилась мне картонка и со словом "Повтор", на соседней
картонке виднелось "Нераздел. Оба", на третьей - "???". Я
просмотрел часть документов, не вынимая их из ящиков. Как и
говорил Пикеринг, тут преобладали накладные - сотни, если не
тысячи накладных во всех тринадцати бюро. Кроме того, были
счета и памятки - и еще деловые письма, преимущественно на
бланках с изображением торговых домов или заводов, гордо изры-
гающих черный дым из каждой трубы. И были, по-видимому,
оригиналы подписанных контрактов, сложенные в несколько раз и
перевязанные красной тесьмой. Нет, я положительно не мог
определить, по какому принципу Пикеринг сгруппировал
документы: любая их пачка, какая бы рубрика над ней ни стояла,
содержала бумаги, относящиеся к десяткам различных лиц.
Крышка секретера на сей раз оказалась поднята, и я подсел к
нему, заглядывая на полочки и в маленькие выдвижные ящички, но
ничего не трогая. Там проживали пузырьки с "конторскими
чернилами Дейли", круглая картонная коробочка со стальными
перышками, три деревянные ручки с обгрызанными концами,
тряпочка для вытирания перьев, пять чистых длинных голубых
конвертов, бурый прямоугольник жевательного табака - и
сложенный лист бумаги. Бумагу я вынул и развернул: черными
чернилами в две колонки тридцать или сорок раз подряд шла
подпись: "Джейкоб Пикеринг". Почерк был явно один и тот же, но
наклон, высота и размах варьировались бесконечно - от солидных
закругленных букв до полуразборчивой скорописи. Он, видимо,
упражнялся, подбирая себе факсимиле повнушительнее. Меня это
как-то тронуло, и я почувствовал мимолетный стыд от того, что
сижу и копаюсь в чужих вещах.
Однако спрятаться в комнате было совершенно негде. Я
подошел к дверному проему, ведущему в соседнее помещение. Он
располагался точно посередине стены и снизу доверху был
заколочен полудюймовыми досками, довольно аккуратно опиленными
до требуемой длины. Но доски брали простые сосновые, со
множеством выпавших сучков, между досками оставляли
здоровенные щели, и к тому же головки гвоздей не заколачивали
до конца, чтобы потом их легче выдернуть. Тут я вспомнил, что
неподалеку на Фрэнкфорт-стрит видел магазин хозяйственных
товаров, и, заперев за собой дверь, побежал туда. Через десять
минут я вернулся с молотком, просунул его под нижней доской в
пустую комнату и слегка подтолкнул в сторону, за косяк,
подальше от глаз. Теперь я обрел уверенность, что не только
подслушаю, но и подсмотрю их свидание, до которого оставалось
уже всего ничего - несколько часов. С тем я и ушел.
Потом я сел в вагон надземки и доехал до Двадцать третьей
улицы, оттуда прошел до перекрестка Бродвея и Пятой авеню.
И вдруг что-то щелкнуло у меня в сознании, будто
вычислительная машина выбросила, наконец, карточку, которую у
нее долго и безуспешно требовали, и я спросил себя: а как? Как
заставить Джулию расторгнуть помолвку? Как объяснить ей то,
что я столько знаю о Джейке? Ответа я не находил. Я ускорил
шаги, словно это могло мне помочь, и направился в сторону
Грэмерси-парка туда, где была Джулия. Потом я снова
притормозил. Вчера вечером решение представлялось несложным,
но теперь... Что же, черт возьми, я могу ей сказать? "Не
спрашивайте ни о чем, Джулия, однако... Поверьте мне на слово,
вам не надо выходить за... Пожалуйста, не требуйте объяснений,
но..."
В ожидании ужина - к концу дня, с приходом сумерек, снова
подморозило - мы сидели с Байроном и Феликсом в гостиной,
обмениваясь друг с другом листами "Ивнинг сан". Феликс от души
порадовался тому, что я воспользовался его фотокамерой,
наотрез отказался принять деньги за использованные пластинки и
заявил, что займется их проявлением и печатанием немедля после
ужина. Сверху спустилась Мод Торренс и наконец появился Джейк.
Тетя Ада и Джулия накрывали в столовой на стол, и раза два
Джулия перехватила мой настойчивый взгляд - я все раздумывал:
как же сказать ей то, что я намеревался сказать?
Во мне закипала злость. Джейк расположился у большой
никелированной печки, читая или притворяясь, будто читает, но
поминутно поднимал глаза, не в силах, видимо, усидеть на
месте, хмурился, раза два облизнул губы, и, глядя на него, я
все тверже понимал, что не позволю, не допущу, чтобы он
женился на Джулии. За столом он сел почти напротив меня, и во
мне вспыхнуло острое желание чем-нибудь досадить ему,
подразнить его - я просто ничего не мог с собой поделать. В
конце концов я сказал, не кривя душой:
- Сегодня я был в Сентрал-парке и, - тут я соврал, -
заговорил с одним человеком. И тот похвастался, что видел, как
по парку проехал инспектор Бернс. Звучало это так, будто он
видел... - я чуть не произнес "знаменитость", но засомневался,
известно ли им такое слово, - важную персону. Кто такой
инспектор Бернс?
Сработал мой вопрос без промаха: Джейк так плотно сжал
губы, что усы слились с бородой, и одарил меня жестким
взглядом. Как обычно, когда затеваешь мелкую подлость и она
удается, торжество мое оказалось недолговечным. Наоборот,
возникло чувство, что я совершил низкий, недостойный поступок
и гордиться мне нечем, хотя осталось место и для злорадства:
тему подхватили все. По меньшей мере трое ответили мне
одновременно - очевидно, имя инспектора Бернса обладало
притягательной силой.
- Ах, тот самый!.. - воскликнула тетя Ада, неодобрительно
сверкнув глазами. Мод пробормотала нечто невразумительное - я
расслышал лишь слово "позор". А Байрон заявил:
- Послушайте, что я вам скажу. Он, может, и не всегда
следует букве закона... - Байрон положил вилку и нож и
перегнулся ко мне через стол, настолько заинтересовала его
поднятая мной тема. - Но отрицать невозможно - результатов он
добивается! Карманники разбегаются кто куда. И грабители
банков - тоже. Правда, Джейк?
Джейк уже успел достать сигару и, хотя закурить за столом
не решился, жевал ее, перекатывал во рту, даже не пытаясь
делать вид, что ест. Байрону он ничего не ответил, только
коротко кивнул.
- Бернс придумал "допрос третьей степени", - вставил
Феликс, желая, видимо, показать свою осведомленность.
- Ну, это вряд ли говорит в его пользу! - откликнулась тетя
Ада.
- "Третья степень" - когда избивают задержанных, да? -
спросила Мод тревожно.
Джулия промолчала; я заметил устремленный на меня пытливый
задумчивый взгляд. Мне показалось - она догадывается, что я
неспроста завел разговор об инспекторе Бернсе. Я усмехнулся:
пусть догадывается, если догадывается - не мне отрицать.
- О нет, - ответил Байрон на вопрос Мод. - Во всяком
случае, не так просто. Разумеется, у него не дрогнет рука
всыпать горячих заведомому преступнику. А почему бы и нет? И
нечего с ними жеманничать. Разве лучше, если преступники будут
разгуливать на свободе и причинять обществу новое зло только
потому, что к ним постеснялись применить соответствующие меры
убеждения? Это вам не телок - это самый опытный полицейский
города! Да, правда, он неразборчив в средствах и зачастую пре-
вышает свои полномочия и законные права. И достоверно
известно, что он принимает если не деньги, не акции и не
ценные бумаги, то хотя бы полезные советы от уоллстритовских
воротил, которым оказывает услуги. Говорят, он на таких
советах разбогател. Но надо думать о нем, как о хорошем
ротном: если в роте все исправно, не стоит слишком глубоко
вдаваться в методы муштры. А если у него и случаются
приработки сверх положенного по штату, так это только
справедливо: иначе зачем бы ему стараться?..
Джейк вытащил сигару изо рта.
- Я слышал, - сообщил он, - что если не хватает улик, Бернс
не останавливается и перед фабрикацией ложных показаний.
- Возможно, - Байрон пожал плечами. - Общепризнано, что у
него нет моральных устоев, нет даже и представления о них. Но
уоллстритовские тузы на него не жалуются...
- Вот именно, - отозвался Джейк.
Он задумчиво покачал головой, и я почти уверен: размышлял
он о том, что после сегодняшней ночи сам станет одним из
упомянутых "тузов". Был у меня соблазн спросить, каковы успехи
Бернса в поимке шантажистов, но я решил, что не стоит. Мы еще
немного потолковали о Бернсе, потом, как обычно, о Гито, потом
все, кроме меня, принялись осуждать мормонизм. Как я понял, в
прериях Юты полигамия оставалась еще явлением широко
распространенным*. Наконец Джулия и тетя Ада подали на сладкое
яблочный пирог.
*Мормонизм (церковь современных святых) - крыло, отколовшееся
от американской протестантской церкви в 1830 году. В середине
XIX века мормоны, гонимые общественным мнением, предприняли
переселение на Дальний Запад, в штат Юта, где основали, в
частности, город Солт-Лейк-сити. В быту мормоны в ранние свои
времена проповедовали многоженство.
Вечер выдался ужасный и для меня и для Джейка. Он то
садился, то вставал, то хватался за журнал или газету и
принимался читать, но через несколько минут вскакивал и бежал
на другой конец комнаты в надежде с кем-нибудь поговорить - и
едва ли понимал, что ему отвечают. Дважды он поднимался к себе
- подозреваю, чтобы пропустить стопку, - и сразу же спускался
обратно.
Я держался спокойнее, но в мыслях у меня царил хаос. Раза
два я с великим трудом преодолел искушение встать, пойти на
кухню, где Джулия с тетушкой мыли посуду, и рассказать ей все:
откуда я явился, зачем я здесь и что мне известно о Джейке...
Я просто не знал, что мне делать; не помню, пытался ли я
читать. В самом начале одиннадцатого Джейк, - по-моему, он и
думать не мог ни о чем другом, кроме как о предстоящем
свидании, - не выдержал: отрывисто пожелал спокойной ночи
Джулии, теперь уже сидевшей у стола и штопавшей полотенце, и
