вот тут-то все и стали в тупик. В конце концов все единогласно решили,
что помощи должно ожидать от молодой принцессы, так горячо, так искренно
любившей отца. Затем додумались и до того, как следовало поступить прин-
цессе. И вот ровно год тому назад, ночью, когда серп новорожденной луны
уже скрылся, принцесса отправилась в пустыню к мраморному сфинксу, отг-
ребла песок от двери, что находилась в цоколе, и прошла по длинному ко-
ридору внутрь одной из больших пирамид, где покоилась мумия древнего фа-
раона, - принцесса должна была склониться головой на грудь умершего и
ждать откровения.
Она исполнила все в точности, и ей было открыто во сне, что она долж-
на лететь на север, в Данию, к глубокому болоту - место было обозначено
точно - и сорвать там лотос, который коснется ее груди, когда она нырнет
в глубину. Цветок этот вернет жизнь ее отцу.
Вот почему принцесса и полетела в лебедином оперении на Дикое болото.
Все это аист с аистихой давно знали, а теперь знаем и мы получше, чем
раньше. Знаем мы также, что болотный царь увлек бедную принцессу на дно
трясины и что дома ее уже считали погибшею навеки. Но мудрейший из муд-
рецов сказал то же, что и аистиха: "Она выпутается из беды!" Ну, и реши-
ли ждать, - иного ведь ничего и не оставалось.
- Право, я стащу лебединые оперения у этих мошенниц, - сказал аист. -
Тогда небось не прилетят больше на болото да не выкинут еще какой-нибудь
штуки! Перья же их я припрячу там на всякий случай!
- Где это там? - спросила аистиха.
- В нашем гнезде, близ болота! - ответил аист. - Наши птенцы могут
помочь мне перенести их; если же чересчур тяжело, то ведь по дороге най-
дутся места, где их можно припрятать до следующего перелета в Данию.
Принцессе хватило бы и одного оперения, но два все-таки лучше: на севере
не худо иметь в запасе лишнюю одежду.
- Тебе и спасибо-то за все это не скажут! - заметила аистиха. - Но ты
ведь глава семьи! Я имею голос, лишь когда сижу на яйцах!
Девочка, которую приютили в замке викинга близ Дикого болота, куда
каждую весну прилетали аисты, получила имя Хельги, но это имя было слиш-
ком нежным для нее. В прекрасном теле обитала жестокая душа. Месяцы шли
за месяцами, годы за годами, аисты ежегодно совершали те же перелеты:
осенью к берегам Нила, весною к Дикому болоту, а девочка все подрастала;
не успели опомниться, как она стала шестнадцатилетнею красавицей. Прек-
расна была оболочка, но жестко само ядро. Хельга поражала своею дикостью
и необузданностью даже в те суровые, мрачные времена. Она тешилась, ку-
пая руки в теплой, дымящейся крови только что зарезанной жертвенной ло-
шади, перекусывала в порыве дикого нетерпения горло черному петуху, при-
готовленному в жертву богам, а своему приемному отцу сказала однажды со-
вершенно серьезно:
- Приди ночью твой враг, поднимись по веревке на крышу твоего дома,
сними самую крышу над твоим покоем, я бы не разбудила тебя, если бы даже
могла! Я бы не слышала ничего - так звенит еще в моих ушах пощечина, ко-
торую ты дал мне много лет тому назад! Я не забыла ее!
Но викинг не поверил, что она говорит серьезно; он, как и все, был
очарован ее красотой и не знал ничего о двойственности ее души и внешней
оболочки. Без седла скакала Хельга, словно приросшая, на диком коне,
мчавшемся во весь опор, и не соскакивала на землю, даже если конь начи-
нал грызться с дикими лошадьми. Не раздеваясь, бросалась она с обрыва в
быстрый фиорд и плыла навстречу ладье викинга, направлявшейся к берегу.
Из своих густых, чудных волос она вырезала самую длинную прядь и сплела
из нее тетиву для лука.
- Все надо делать самой! Лучше выйдет! - говорила она.
Годы и привычка закалили душу и волю жены викинга, и все же в сравне-
нии с дочерью она была просто робкою, слабою женщиной. Но она-то знала,
что виной всему были злые чары, тяготевшие над ужасною девушкой. Хельга
часто доставляла себе злое удовольствие помучить мать: увидав, что та
вышла на крыльцо или на двор, она садилась на самый край колодца и сиде-
ла там, болтая руками и ногами, потом вдруг бросалась в узкую, глубокую
яму, ныряла с головой, опять выплывала, и опять ныряла, точно лягушка,
затем с ловкостью кошки выкарабкивалась наверх и являлась в главный по-
кой замка вся мокрая; потоки воды бежали с ее волос и платья на пол,
смывая и унося устилавшие его зеленые листья.
Одно только немного сдерживало Хельгу - наступление сумерек. Под ве-
чер она утихала, словно задумывалась, и даже слушалась матери, к которой
влекло ее какое-то инстинктивное чувство. Солнце заходило, и превращение
совершалось: Хельга становилась тихою, грустною жабою и, съежившись, си-
дела в уголке. Тело ее было куда больше, чем у обыкновенной жабы, и тем
ужаснее на вид. Она напоминала уродливого тролля с головой жабы и плава-
тельною перепонкой между пальцами. В глазах светилась кроткая грусть, из
груди вылетали жалобные звуки, похожие на всхлипывание ребенка во сне. В
это время жена викинга могла брать ее к себе на колени, и невольно забы-
вала все ее уродство, глядя в эти печальные глаза.
- Право, я готова желать, чтобы ты всегда оставалась моею немой доч-
кой-жабой! - нередко говорила она. - Ты куда страшнее, когда красота
возвращается к тебе, а душа мрачнеет!
И она чертила руны, разрушающие чары и исцеляющие недуги, и перебра-
сывала их через голову несчастной, но толку не было.
- Кто бы поверил, что она умещалась когда-то в чашечке кувшинки! -
сказал аист. - Теперь она совсем взрослая, и лицом - вылитая мать, еги-
петская принцесса. А ту мы так и не видали больше! Не удалось ей, видно,
выпутаться из беды, как вы с мудрецом предсказывали. Я из года в год то
и дело летаю над болотом вдоль и поперек, но она до сих пор не подала ни
малейшего признака жизни! Да уж поверь мне! Все эти годы я ведь прилетал
сюда раньше тебя, чтобы починить наше гнездо, поправить кое-что, и целые
ночи напролет - словно я филин или летучая мышь - летал над болотом, да
все без толку! И два лебединых оперения, что мы с таким трудом в три пе-
релета перетащили сюда, не пригодились! Вот уж сколько лет они лежат без
пользы в нашем гнезде. Случись пожар, загорись этот бревенчатый дом - от
них не останется и следа!
- И от гнезда нашего тоже! - сказала аистиха. - Но о нем ты думаешь
меньше, чем об этих перьях да о болотной принцессе! Отправлялся бы уж и
сам к ней в трясину. Дурной ты отец семейства! Я говорила это еще в ту
пору, когда в первый раз сидела на яйцах! Вот подожди, эта шальная дев-
чонка еще угодит в кого-нибудь из нас стрелою! Она ведь сама не знает,
что делает! А мы-то здесь подольше живем, - хоть бы об этом вспомнила! И
повинности наши мы уплачиваем честно: перо, яйцо и одного птенца в год,
как положено! Думаешь, мне придет теперь в голову слететь вниз, во двор,
как бывало в старые годы или как и нынче в Египте, где я держусь на дру-
жеской ноге со всеми - нисколько не забываясь, впрочем, - и сую нос во
все горшки и котлы? Нет, здесь я сижу в гнезде да злюсь на эту девчонку!
И на тебя тоже! Оставил бы ее в кувшинке, пусть бы себе погибла!
- Ты гораздо добрее в душе, чем на словах! - сказал аист. - Я тебя
знаю лучше, чем ты сама!
И он подпрыгнул, тяжело взмахнул два раза крыльями, вытянул ноги на-
зад, распустил оба крыла, точно паруса, и полетел так, набирая высоту;
потом опять сильно взмахнул крыльями и опять поплыл по воздуху. Солнце
играло на белых перьях, шея и голова вытянулись вперед... Вот это был
полет!
- Он и до сих пор красивее всех! - сказала аистиха. - Но ему-то я не
скажу этого!
В эту осень викинг вернулся домой рано. Много добычи и пленных привез
он с собой. В числе пленных был молодой христианский священник, один из
тех, что отвергали богов древнего Севера. В последнее время в замке ви-
кинга - и в главном покое и на женской половине - то и дело слышались
разговоры о новой вере, которая распространилась по всем странам Юга и,
благодаря святому Ансгарию, проникла даже сюда, на Север. Даже Хельга
уже слышала о боге, пожертвовавшем собою из любви к людям и ради их спа-
сения. Она все эти рассказы, как говорится, в одно ухо впускала, а в
другое выпускала. Слово "любовь" находило доступ в ее душу лишь в те ми-
нуты, когда она в образе жабы сидела, съежившись, в запертой комнате. Но
жена викинга чутко прислушивалась к рассказам и преданиям, ходившим о
сыне единого истинного бога, и они будили в ней новые чувства.
Воины, вернувшись домой, рассказывали о великолепных храмах, высечен-
ных из драгоценного камня и воздвигнутых в честь того, чьим заветом была
любовь. Они привезли с собой и два тяжелых золотых сосуда искусной рабо-
ты, из которых исходил какой-то удивительный аромат.
Это были две кадильницы, которыми кадили христианские священники пе-
ред алтарями, никогда не окроплявшимися кровью. На этих алтарях вино и
хлеб превращались в кровь и тело Христовы, принесенные им в жертву ради
спасения всех людей - даже не родившихся еще поколений.
Молодого священника связали по рукам и ногам веревками из лыка и по-
садили в глубокий, сложенный из камней подвал замка. Как он был прекра-
сен! "Словно сам Бальдур!" <Бальдур - в скандинавской мифологии прекрас-
ный бог света> - сказала жена викинга, тронутая бедственным положением
пленника, а Хельге хотелось, чтобы ему продернули под коленками толстые
веревки и привязали к хвостам диких быков.
- Я бы выпустила на них собак: то-то бы травля пошла! По лесам, по
болотам, прямо в степь! Любо! А еще лучше - самой нестись за ними по пя-
там!
Но викинг готовил пленнику иную смерть: христианин, как отрицатель и
поноситель могучих богов, был обречен в жертву этим самым богам. На
жертвенном камне, в священной роще, впервые должна была пролиться чело-
веческая кровь.
Хельга выпросила позволения обрызгать кровью жертвы изображения богов
и народ, отточила свой нож и потом с размаху всадила его в бок пробегав-
шей мимо огромной свирепой дворовой собаке.
- Для пробы! - сказала она, а жена викинга сокрушенно поглядела на
дикую, злую девушку. Ночью, когда красота и безобразие Хельги, по обык-
новению, поменялись местами, мать обратилась к ней со словами горячей
укоризны, которые сами собою вырвались из наболевшей души.
Безобразная, похожая на тролля жаба устремила на нее свои печальные
карие глаза и, казалось, понимала каждое слово, как разумный человек.
- Никогда и никому, даже супругу моему, не проговорилась я о том, что
терплю из-за тебя! - говорила жена викинга. - И сама не думала я, что
так жалею тебя! Велика, видно, любовь материнская, но твоя душа не знает
любви! Сердце твое похоже на холодную тину, из которой ты явилась в мой
дом!
Безобразное создание задрожало, как будто эти слова затронули ка-
кие-то невидимые нити, соединявшие тело с душой; на глазах жабы выступи-
ли крупные слезы.
- Настанет время и твоего испытания! - продолжала жена викинга. - Но
много горя придется тогда изведать и мне!.. Ах, лучше бы выбросили мы
тебя на проезжую дорогу, когда ты была еще крошкой; пусть бы ночной хо-
лод усыпил тебя навеки!
Тут жена викинга горько заплакала и ушла, полная гнева и печали, за
занавеску из звериной шкуры, подвешенную к балке и заменявшую перегород-
ку.
Жаба, съежившись, сидела в углу одна; мертвая тишина прерывалась лишь
ее тяжелыми, подавленными вздохами; казалось, в глубине сердца жабы с
болью зарождалась новая жизнь. Вдруг она сделала шаг к дверям, прислуша-
лась, потом двинулась дальше, схватилась своими беспомощными лапами за
тяжелый дверной болт и тихонько выдвинула его из скобы. В горнице стоял
зажженный ночник; жаба взяла его и вышла за двери; казалось, чья-то мо-
гучая воля придавала ей силы. Вот она вынула железный болт из скобы,
прокралась к спавшему пленнику и дотронулась до него своею холодною,
