наша земля.
На луне было множество живых существ, которых мы бы назвали людьми,
если б они не так сильно отличались от нас и по своей внешности и по
языку. Трудно было ожидать, чтобы душа сторожа понимала этот язык, - од-
нако она прекрасно его понимала.
Да, да, можете удивляться, сколько хотите, но душа сторожа сразу нау-
чилась языку жителей луны. Чаще всего они спорили о нашей земле. Они
очень и очень сомневались в том, что на земле есть жизнь, ибо воздух
там, говорили они, слишком плотный, и разумное лунное создание не могло
бы им дышать. Они утверждали далее, что жизнь возможна только на луне -
единственной планете, где уже давным-давно зародилась жизнь.
Но вернемся на Восточную улицу и посмотрим, что сталось с телом сто-
рожа.
Безжизненное, оно по-прежнему сидело на ступеньках; палка со звездой
на конце, - у нас ее прозвали "утренней звездой", - выпала из рук, а
глаза уставились на луну, по которой сейчас путешествовала душа сторожа.
- Эй, сторож, который час? - спросил какой-то прохожий; не дождавшись
ответа, он слегка щелкнул сторожа по носу. Тело потеряло равновесие и во
всю длину растянулось на тротуаре.
Решив, что сторож умер, прохожий пришел в ужас, а мертвый так и ос-
тался мертвым. Об этом сообщили куда следует, и утром тело отвезли в
больницу.
Вот заварилась бы каша, если бы душа вернулась и, как и следовало
ожидать, принялась бы искать свое тело там, где рассталась с ним, то
есть на Восточной улице. Обнаружив пропажу, она скорее всего сразу же
кинулась бы в полицию, в адресный стол, оттуда в бюро по розыску вещей,
чтобы дать объявление о пропаже в газете, и лишь в последнюю очередь
отправилась бы в больницу. Впрочем, о душе беспокоиться нечего - когда
она действует самостоятельно, все идет прекрасно, и лишь тело мешает ей
и заставляет ее делать глупости.
Так вот, когда сторожа доставили в больницу и внесли в мертвецкую, с
него первым долгом, конечно, сняли калоши, и душе волей-неволей пришлось
прервать свое путешествие и возвратиться в тело. Она сразу же отыскала
его, и сторож немедленно ожил. Потом он уверял, что это была самая бре-
довая ночь в его жизни. Он даже за две марки не согласился бы вновь пе-
режить все эти ужасы. Впрочем, теперь все это позади.
Сторожа выписали в тот же день, а калоши остались в больнице.
4. "ГОЛОВОЛОМКА". ДЕКЛАМАЦИЯ. СОВЕРШЕННО НЕОБЫЧАЙНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Каждый житель Копенгагена много раз видел главный вход в городскую
фредериксбергскую больницу, но так как эту историю, возможно, будут чи-
тать не только копенгагенцы, нам придется дать кое-какие разъяснения.
Дело в том, что больницу отделяет от улицы довольно высокая решетка
из толстых железных прутьев. Прутья эти расставлены так редко, что мно-
гие практиканты, если только они худощавы, ухитряются протиснуться между
ними, когда в неурочный час хотят выбраться в город. Труднее всего им
просунуть голову, так что и в этом случае, как, впрочем, нередко бывает
в жизни, большеголовым приходилось труднее всего... Ну, для вступления
об этом хватит.
В этот вечер в больнице как раз дежурил один молодой медик, о котором
хоть и можно было сказать, что "голова у него большая", но... лишь в са-
мом прямом смысле этого слова. Шел проливной дождь; однако, невзирая на
непогоду и дежурство, медик все-таки решил сбегать в город по каким-то
неотложным делам, - хотя бы на четверть часика. "Незачем, - думал он, -
связываться с привратником, если можно легко пролезть сквозь решетку". В
вестибюле все еще валялись калоши, забытые сторожем. В такой ливень они
были очень кстати, и медик надел их, не догадываясь, что это калоши
счастья. Теперь осталось только протиснуться между железными прутьями,
чего ему ни разу не приходилось делать.
- Господи, только бы просунуть голову, - промолвил он.
И в тот же миг голова его, хотя и очень большая, благополучно проско-
чила между прутьями, - не без помощи калош, разумеется.
Теперь дело было за туловищем, но ему никак не удавалось пролезть.
- Ух, какой я толстый! - сказал студент. - А я-то думал, что голову
просунуть всего труднее будет. Нет, не пролезть мне!
Он хотел было сразу же втянуть голову обратно, но не тут-то было: она
застряла безнадежно, он мог лишь крутить ею сколько угодно и без всякого
толка. Сначала медик просто рассердился, но вскоре настроение его испор-
тилось вконец; калоши поставили его прямо-таки в жуткое положение.
К несчастью, он никак не догадывался, что надо пожелать освободиться,
и сколько ни вертел головой, она не пролезала обратно. Дождь все лил и
лил, и на улице ни души не было. До звонка к дворнику все равно никак
было не дотянуться, а сам освободиться он не мог. Он думал, что, чего
доброго, придется простоять так до утра: ведь только утром можно будет
послать за кузнецом, чтобы он перепилил решетку. И вряд ли удастся пере-
пилить ее быстро, а на шум сбегутся школьники, все окрестные жители, -
да, да, сбегутся и будут глазеть на медика, который скорчился, как прес-
тупник у позорного столба; глазеть, как в прошлом году на огромную ага-
ву, когда она расцвела.
- Ой, кровь так и приливает к голове. Нет, я так с ума сойду! Да, да,
сойду с ума! Ох, только бы мне освободиться!
Давно уже нужно было медику сказать это: в ту же минуту голова его
освободилась, и он стремглав кинулся назад, совершенно обезумев от стра-
ха, в который повергли его калоши счастья.
Но если вы думаете, что этим дело и кончилось, то глубоко ошибаетесь.
Нет, самое худшее еще впереди.
Прошла ночь, наступил следующий день, а за калошами все никто не яв-
лялся.
Вечером в маленьком театре, расположенном на улице Каннике, давали
представление. Зрительный зал был полон. В числе других артистов один
чтец продекламировал стихотворение под названием "Бабушкины очки":
У бабушки моей был дар такой,
Что раньше бы сожгли ее живой.
Ведь ей известно все и даже более:
Грядущее узнать - в ее то было воле,
В сороковые проникала взором,
Но просьба рассказать всегда кончалась спором.
"Скажи мне, говорю, грядущий год,
Какие нам событья принесет?
И что произойдет в искусстве, в государстве?"
Но бабушка, искусная в коварстве,
Молчит упрямо, и в ответ ни слова.
И разбранить меня подчас готова.
Но как ей устоять, где взять ей сил?
Ведь я ее любимцем был.
"По-твоему пусть будет в этот раз, -
Сказала бабушка и мне тотчас
Очки свои дала. - Иди-ка ты туда,
Где собирается народ всегда,
Надень очки, поближе подойди
И на толпу людскую погляди.
В колоду карт вдруг обратятся люди.
По картам ты поймешь, что было и что будет".
Сказав спасибо, я ушел проворно.
Но где найти толпу? На площади, бесспорно.
На площади? Но не люблю я стужи.
На улице? Там всюду грязь да лужи.
А не в театре ли? Что ж, мысль на славу!
Вот где я встречу целую ораву.
И наконец я здесь! Мне стоит лишь очки достать,
И стану я оракулу под стать.
А вы сидите тихо по местам:
Ведь картами казаться надо вам,
Чтоб будущее было видно ясно.
Молчанье ваше - знак, что вы согласны.
Сейчас судьбу я расспрошу, и не напрасно,
Для пользы собственной и для народа.
Итак, что скажет карт живых колода.
(Надевает очки.)
Что вижу я! Ну и потеха!
Вы, право, лопнули б от смеха,
Когда увидели бы всех тузов бубновых,
И нежных дам, и королей суровых!
Все пики, трефы здесь чернее снов дурных.
Посмотрим же как следует на них.
Та дама пик известна знаньем света -
И вот влюбилась вдруг в бубнового валета.
А эти карты что нам предвещают?
Для дома много денег обещают
И гостя из далекой стороны,
А впрочем, гости вряд ли нам нужны.
Беседу вы хотели бы начать
С сословий? Лучше помолчать!
А вам я дам один благой совет:
Вы хлеб не отбирайте у газет.
Иль о театрах? Закулисных треньях?
Ну нет! С дирекцией не порчу отношенья.
О будущем моем? Но ведь известно:
Плохое знать совсем неинтересно.
Я знаю все - какой в том прок:
Узнаете и вы, когда наступит срок!
Что, что? Кто всех счастливей среди вас?
Ага! Счастливца я найду сейчас...
Его свободно можно б отличить,
Да остальных пришлось бы огорчить!
Кто дольше проживет? Ах, он? Прекрасно!
Но говорить на сей сюжет опасно.
Сказать? Сказать? Сказать иль нет?
Нет, не скажу - вот мой ответ!
Боюсь, что оскорбить могу я вас,
Уж лучше мысли ваши я прочту сейчас,
Всю силу волшебства признав тотчас.
Угодно вам узнать? Скажу себе в укор:
Вам кажется, что я, с каких уж пор,
Болтаю перед вами вздор.
Тогда молчу, вы правы, без сомненья,
Теперь я сам хочу услышать ваше мненье.
Декламировал чтец превосходно, в зале загремели аплодисменты.
Среди публики находился и наш злосчастный медик. Он, казалось, уже
забыл свои злоключения, пережитые прошлой ночью. Отправляясь в театр, он
опять надел калоши, - их пока никто не востребовал, а на улице была сля-
коть, так что они могли сослужить ему хорошую службу. И сослужили!
Стихи произвели большое впечатление на нашего медика. Ему очень пон-
равилась их идея, и он подумал, что хорошо бы раздобыть такие очки. Нем-
ного навострившись, можно было бы научиться читать в сердцах людей, а
это гораздо интереснее, чем заглядывать в будущий год, - ведь он все
равно наступит рано или поздно, а вот в душу к человеку иначе не загля-
нешь.
"Взять бы, скажем, зрителей первого ряда, - думал медик, - и посмот-
реть, что делается у них в сердце, - должен же туда вести какой-то вход,
вроде как в магазин. Чего бы я там ни насмотрелся, надо полагать! У этой
вот дамы в сердце, наверное, помещается целый галантерейный магазин. А у
этой уже опустел, только надо бы его как следует помыть да почистить.
Есть среди них и солидные магазины. Ах, - вздохнул медик, - знаю я один
такой магазин, но, увы, приказчик для него уже нашелся, и это единствен-
ный его недостаток. А из многих других, наверное, зазывали бы: "Заходи-
те, пожалуйста, к нам, милости просим!" Да, вот зайти бы туда в виде
крошечной мысли, прогуляться бы по сердцам!"
Сказано - сделано! Только пожелай - вот все, что надо калошам
счастья. Медик вдруг весь как-то съежился, стал совсем крохотным и начал
свое необыкновенное путешествие по сердцам зрителей первого ряда.
Первое сердце, в которое он попал, принадлежало одной даме, но бедня-
га медик сначала подумал, что очутился в ортопедическом институте, где
врачи лечат больных, удаляя различные опухоли и выправляя уродства. В
комнате, куда вошел наш медик, были развешаны многочисленные гипсовые
