- А мне просто невмочь оставаться здесь! - сказал оловянный солдатик,
стоявший на сундуке. - Тут так пусто и печально. Нет, кто привык к се-
мейной жизни, тому здесь не житье. Сил моих больше нет! День тянется
здесь без конца, а вечер и того дольше! Тут не услышишь ни приятных бе-
сед, какие вели, бывало, между собою твои родители, ни веселой возни ре-
бятишек, как у нас! Старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь
целует? Глядит на него кто-нибудь ласково? Бывает у него елка? Получает
он подарки? Ничего! Вот разве гроб он получит!.. Нет, право, я не выдер-
жу такого житья!
- Ну, ну полно! - сказал мальчик. - По-моему, здесь чудесно; сюда
ведь заглядывают воспоминания и приводят с собою столько знакомых лиц!
- Что-то не видал их, да они мне и не знакомы! - отвечал оловянный
солдатик. - Нет, мне просто не под силу оставаться здесь!
- А надо! - сказал мальчик.
В эту минуту в комнату вошел с веселою улыбкой на лице старичок, и
чего-чего он только не принес! И варенья, и яблок, и орехов! Мальчик пе-
рестал и думать об оловянном солдатике.
Веселый и довольный вернулся он домой. Дни шли за днями; мальчик
по-прежнему посылал в старый дом поклоны, а оттуда тоже поклоны в ответ,
и вот мальчик опять отправился туда в гости.
Резные трубачи опять затрубили: "Тра-та-та-та! Мальчик пришел!
Тра-та-та-та!" Рыцари и дамы на портретах бряцали доспехами и шуршали
шелковыми платьями, свиная кожа говорила, а старые кресла скрипели и
кряхтели от ревматизма в спине: "Ох!" Словом, все было как и в первый
раз, - в старом доме часы и дни шли один, как другой, без всякой переме-
ны.
- Нет, я не выдержу! - сказал оловянный солдатик. - Я уже плакал оло-
вом! Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят там
руку или ногу! Все-таки хоть перемена будет! Сил моих больше нет!.. Те-
перь и я знаю, что это за воспоминания, которые приводят с собою знако-
мых лиц! Меня они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься! Особенно,
если они станут посещать тебя часто. Под конец я готов был спрыгнуть с
сундука!.. Я видел тебя и всех твоих!.. Вы все стояли передо мною, как
живые!.. Это было утром в воскресенье... Все вы, ребятишки, стояли в
столовой, такие серьезные, набожно сложив руки, и пели утренний пса-
лом... Папа и мама стояли тут же. Вдруг дверь отворилась, и вошла нез-
ванная двухгодовалая сестренка ваша Мари. А ей стоит только услышать му-
зыку или пение - все равно какое, - сейчас начинает плясать. Вот она и
принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт - вы пели так
протяжно... Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку,
но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было
удержаться. Я таки и не удержался, засмеялся про себя, да и слетел со
стола! На лбу у меня вскочила большая шишка - она и теперь еще не прош-
ла, и поделом мне было!.. Много и еще чего вспоминается мне... Все, что
я видел, слышал и пережил в вашей семье, так и всплывает у меня перед
глазами! Вот каковы они, эти воспоминания, и вот что они приводят с со-
бой!.. Скажи, вы и теперь еще поете по утрам? Расскажи мне что-нибудь
про малютку Мари! А товарищ мой, оловянный солдатик, как поживает? Вот
счастливец!.. Нет, нет, я просто не выдержу!..
- Ты подарен! - сказал мальчик. - И должен остаться тут! Разве ты не
понимаешь этого?
Старичок хозяин явился с ящиком, в котором было много разных дикови-
нок: какие-то шкатулочки, флакончики и колоды старинных карт - таких
больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь! Старичок отпер для
гостя и большие ящики старинного бюро и даже клавикорды, на крышке кото-
рых был нарисован ландшафт. Инструмент издавал под рукой хозяина тихие
дребезжащие звуки, а сам старичок напевал при этом какую-то заунывную
песенку.
- Эту песню певала когда-то она! - сказал он, кивая на портрет, куп-
ленный у старьевщика, и глаза его заблестели.
- Я хочу на войну! Хочу не войну! - завопил вдруг оловянный солдатик
и бросился с сундука.
Куда же он девался? Искал его и сам старичок хозяин, искал и мальчик
- нет нигде, да и только.
- Ну, я найду его после! - сказал старичок, но так и не нашел. Пол
весь был в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в откры-
той могиле.
Вечером мальчик вернулся домой. Время шло; наступила зима; окна за-
мерзли, и мальчику приходилось дышать на них, чтобы оттаяло хоть ма-
ленькое отверстие, в которое можно было взглянуть на улицу. Снег запоро-
шил все завитушки и надпись на карнизах старого дома и завалил лестницу,
- дом стоял словно нежилой. Да так оно и было: старичок, хозяин его,
умер.
Вечером к старому дому подъехала колесница, на нее поставили гроб и
повезли старичка за город, в фамильный склеп. Никто не шел за гробом -
все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воз-
душный поцелуй.
Несколько дней спустя в старом доме назначен был аукцион. Мальчик ви-
дел из окошка, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные
горшки с длинными ушами, старые стулья и шкафы. Одно пошло сюда, другое
туда; портрет дамы, купленный в лавке старьевщика, вернулся туда же, да
так там и остался: никто ведь не знал этой дамы, никому и не нужен был
ее портрет.
Весною стали ломать старый дом - этот жалкий сарай уже мозолил всем
глаза, и с улицы можно было заглянуть в самые комнаты с обоями из свиной
кожи, висевшими клочьями; зелень на террасе разрослась еще пышнее и гус-
то обвивала упавшие балки. Наконец место очистили совсем.
- Вот и отлично! - сказали соседние дома.
Вместо старого дома на улице появился новый, с большими окнами и бе-
лыми ровными стенами. Перед ним, то есть, собственно, на том самом мес-
те, где стоял прежде старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потя-
нулись оттуда к стене соседнего дома. Садик был обнесен высокой железной
решеткой, и вела в него железная калитка. Все это выглядело так нарядно,
что прохожие останавливались и глядели сквозь решетку. Виноградные лозы
были усеяны десятками воробьев, которые чирикали наперебой, но не о ста-
ром доме, - они ведь не могли его помнить; с тех пор прошло столько лет,
что мальчик успел стать мужчиною. Из него вышел дельный человек на ра-
дость своим родителям. Он только что женился и переехал со своею молодой
женой как раз в этот новый дом с садом.
Оба они были в саду; муж смотрел, как жена сажала на клумбу какой-то
приглянувшийся ей полевой цветок. Вдруг молодая женщина вскрикнула:
- Ай! Что это?
Она укололась - из мягкой, рыхлой земли торчало что-то острое. Это
был - да, подумайте! - оловянный солдатик, тот самый, что пропал у ста-
рика, валялся в мусоре и наконец много-много лет пролежал в земле.
Молодая женщина обтерла солдатика сначала зеленым листком, а затем
своим тонким носовым платком. Как чудесно пахло от него духами! Оловян-
ный солдатик словно очнулся от обморока.
- Дай-ка мне посмотреть! - сказал молодой человек, засмеялся и пока-
чал головой. - Ну, это, конечно, не тот самый, но он напоминает мне одну
историю из моего детства!
И он рассказал своей жене о старом доме, о хозяине его и об оловянном
солдатике, которого послал бедному одинокому старичку. Словом, он расс-
казал все, как было в действительности, и молодая женщина даже прослези-
лась, слушая его.
- А может быть, это и тот самый оловянный солдатик! - сказала она. -
Я спрячу его на память. Но ты непременно покажи мне могилу старика!
- Я и сам не знаю, где она! - отвечал он. - Да и никто не знает! Все
его друзья умерли раньше него, никому не было и дела до его могилы, я же
в те времена был еще совсем маленьким мальчуганом.
- Как ужасно быть таким одиноким! - сказала она.
- Ужасно быть одиноким! - сказал оловянный солдатик. - Но какое
счастье сознавать, что тебя не забыли!
- Счастье! - повторил чей-то голос совсем рядом, но никто не расслы-
шал его, кроме оловянного солдатика.
Оказалось, что это говорил лоскуток свиной кожи, которую когда-то бы-
ли обиты комнаты старого дома. Позолота с него вся сошла, и он был похож
скорее на грязный комок земли, но у него был свой взгляд на вещи, и он
высказал его:
Да, позолота-то сотрется,
Свиная ж кожа остается!
Оловянный солдатик, однако, с этим не согласился.
ШТОПАЛЬНАЯ ИГЛА
Жила-была штопальная игла; она считала себя такой тонкой, что вообра-
жала, будто она швейная иголка.
- Смотрите, смотрите, что вы держите! - сказала она пальцам, когда
они вынимали ее. - Не уроните меня! Упаду на пол - чего доброго, затеря-
юсь: я слишком тонка!
- Будто уж! - ответили пальцы и крепко обхватили ее за талию.
- Вот видите, я иду с целой свитой! - сказала штопальная игла и потя-
нула за собой длинную нитку, только без узелка.
- Пальцы ткнули иглу прямо в кухаркину туфлю, - кожа на туфле лопну-
ла, и надо было зашить дыру.
- Фу, какая черная работа! - сказала штопальная игла. - Я не выдержу!
Я сломаюсь!
И вправду сломалась.
- Ну вот, я же говорила, - сказала она. - Я слишком тонка!
"Теперь она никуда не годится", - подумали пальцы, но им все-таки
пришлось крепко держать ее: кухарка накапала на сломанный конец иглы
сургуч и потом заколола ею косынку.
- Вот теперь я - брошка! - сказала штопальная игла. - Я знала, что
буду в чести: в ком есть толк, из того всегда выйдет что-нибудь путное.
И она засмеялась про себя, - ведь никто не видал, чтобы штопальные
иглы смеялись громко, - она сидела в косынке, словно в карете, и погля-
дывала по сторонам.
- Позвольте спросить, вы из золота? - обратилась она к соседке-булав-
ке. - Вы очень милы, и у вас собственная головка... Только маленькая!
Постарайтесь ее отрастить, - не всякому ведь достается сургучная голов-
ка!
При этом штопальная игла так гордо выпрямилась, что вылетела из плат-
ка прямо в раковину, куда кухарка как раз выливала помои.
- Отправляюсь в плавание! - сказала штопальная игла. - Только бы мне
не затеряться!
Но она затерялась.
- Я слишком тонка, я не создана для этого мира! - сказала она, лежа в
уличной канаве. - Но я знаю себе цену, а это всегда приятно.
И штопальная игла тянулась в струнку, не теряя хорошего расположения
духа.
Над ней проплывала всякая всячина: щепки, соломинки, клочки газетной
бумаги...
- Ишь, как плывут! - говорила штопальная игла. - они понятия не имеют
о том, кто скрывается тут под ними. - Это я тут скрываюсь! Я тут сижу!
Вон плывет щепка: у нее только и мыслей, что о щепках. Ну, щепкой она
век и останется! Вот соломинка несется... Вертится-то, вертится-то как!
Не задирай так носа! Смотри, как бы не наткнуться на камень! А вон га-
зетный обрывок плывет. Давно уж забыть успели, что на нем напечатано, а
он, гляди, как развернулся!.. Я лежу тихо, смирно. Я знаю себе цену, и
этого у меня не отнимут!
Раз возле нее что-то заблестело, и штопальная игла вообразила, что
это бриллиант. Это был бутылочный осколок, но он блестел, и штопальная
игла заговорила с ним. Она назвала себя брошкой и спросила его:
- Вы, должно быть, бриллиант?
- Да, нечто в этом роде.
И оба думали друг про друга и про самих себя, что они настоящие дра-
гоценности, и говорили между собой о невежественности и надменности све-
та.
- Да, я жила в коробке у одной девицы, - рассказывала штопальная иг-
ла. - Девица эта была кухаркой. У нее на каждой руке было по пяти
пальцев, и вы представить себе не можете, до чего доходило их чванство!
А ведь занятие у них было только одно - вынимать меня и класть обратно в
коробку!
- А они блестели? - спросил бутылочный осколок.
- Блестели? - отвечала штопальная игла. - Нет, блеску в них не было,
