написать целую народную комедию!"
И он слетел на траву, завертел головой и принялся весело клевать гиб-
кие травинки, казавшиеся ему теперь огромными африканскими пальмами.
Внезапно вокруг него стало темно, как ночью; ему почудилось, будто на
него набросили какое-то гигантское одеяло! На самом же деле это мальчик
из слободки накрыл его своей шапкой. Мальчик запустил руку под шапку и
схватил писаря за спинку и крылья; тот сначала запищал от страха, потом
вдруг возмутился:
- Ах ты негодный щенок! Как ты смеешь! Я полицейский писарь!
Но мальчишка услышал только жалобное "пи-и, пи-и-и". Он щелкнул птич-
ку по клюву и пошел с нею дальше, на горку.
По дороге он встретил двух школьников; оба они были в высшем классе -
по своему положению в обществе, и в низшем - по умственному развитию и
успехам в науках. Они купили жаворонка за восемь скиллингов. Таким обра-
зом полицейский писарь вернулся в город и оказался в одной квартире на
Готской улице.
- Черт побери, хорошо, что это сон, - сказал писарь, - а не то я бы
здорово рассердился! Сначала я стал поэтом, потом - жаворонком. И ведь
это моя поэтическая натура внушила мне желание превратиться в такую ма-
лютку. Однако невеселая это жизнь, особенно когда попадешь в лапы к по-
добным сорванцам. Хотел бы я узнать, чем все это кончится?
Мальчики принесли его в красиво обставленную комнату, где их встрети-
ла толстая улыбающаяся женщина. Она ничуть не обрадовалась "простой по-
левой птичке", как она назвала жаворонка, тем не менее разрешила мальчи-
кам оставить его и посадить в клетку на подоконнике.
- Быть может, он немного развлечет попочку! - добавила она и с улыб-
кой взглянула на большого зеленого попугая, который важно покачивался на
кольце в роскошной металлической клетке. - Сегодня у попочки день рожде-
ния, - сказала она, глупо улыбаясь, - и полевая птичка хочет его поздра-
вить.
Попугай, ничего на это не ответив, все так же важно раскачивался взад
и вперед. В это время громко запела красивая канарейка, которую сюда
привезли прошлым летом из теплой и благоухающей родной страны.
- Ишь, крикунья! - сказала хозяйка и набросила на клетку белый носо-
вой платок.
- Пи-пи! Какая ужасная метель! - вздохнула канарейка и умолкла.
Писаря, которого хозяйка называла "полевой птичкой", посадили в ма-
ленькую клетку, рядом с клеткой канарейки и по соседству с попугаем. По-
пугай мог внятно выговаривать только одну фразу, нередко звучавшую очень
комично: "Нет, будем людьми!", а все остальное получалось у него столь
же невразумительным, как щебет канарейки. Впрочем, писарь, превратившись
в птичку, отлично понимал своих новых знакомых.
- Я порхала над зеленой пальмой и цветущим миндальным деревом, - пела
канарейка, - вместе с братьями и сестрами я летала над чудесными цветами
и зеркальной гладью озер, и нам приветливо кивали отражения прибрежных
растений. Я видела стаи красивых попугаев, которые рассказывали множест-
во чудеснейших историй.
- Это дикие птицы, - отозвался попугай, - не получившие никакого об-
разования. Нет, будем людьми! Что же ты не смеешься, глупая птица? Если
этой остроте смеется и сама хозяйка и ее гости, так почему бы не посме-
яться и тебе? Не оценить хороших острот - это очень большой порок, дол-
жен вам сказать. Нет, будем людьми!
- А ты помнишь красивых девушек, что плясали под сенью цветущих де-
ревьев? Помнишь сладкие плоды и прохладный сок диких растений?
- Конечно, помню, - отвечал попугай, - но здесь мне гораздо лучше!
Меня прекрасно кормят и всячески ублажают. Я знаю, что я умен, и с меня
довольно. Нет, будем людьми! У тебя, что называется, поэтическая натура,
а я сведущ в науках и остроумен. В тебе есть эта самая гениальность, но
не хватает рассудительности. Ты метишь слишком высоко, поэтому люди тебя
осаживают. Со мной они так поступать не станут, потому что я обошелся им
дорого. Я внушаю уважение уже одним своим клювом, а болтовней своей могу
кого угодно поставить на место. Нет, будем людьми!
- О моя теплая, цветущая родина, - пела канарейка, - я буду петь о
твоих темно-зеленых деревьях, чьи ветви целуют прозрачные воды тихих за-
ливов, о светлой радости моих братьев и сестер, о вечнозеленых храните-
лях влаги в пустыне - кактусах.
- Перестань хныкать! - проговорил попугай. - Скажи лучше что-нибудь
смешное. Смех - это знак высшей степени духовного развития. Вот разве
могут, к примеру, смеяться собака или лошадь? Нет, они могут только пла-
кать, а способностью смеяться одарен лишь человек. Ха-ха-ха! - расхохо-
тался попочка и окончательно сразил собеседников своим "нет, будем
людьми!"
- И ты, маленькая серая датская птичка, - сказала канарейка жаворон-
ку, - ты тоже стала пленницей. В твоих лесах, наверное, холодно, но зато
в них ты свободна. Лети же отсюда! Смотри, они забыли запереть твою
клетку! Форточка открыта, лети же - скорей, скорей!
Писарь так и сделал, вылетел из клетки и уселся возле нее. В этот миг
дверь в соседнюю комнату открылась, и на пороге появилась кошка, гибкая,
страшная, с зелеными горящими глазами. Кошка уже совсем было приготови-
лась к прыжку, но канарейка заметалась в клетке, а попугай захлопал
крыльями и закричал: "Нет, будем людьми!" Писарь похолодел от ужаса и,
вылетев в окно, полетел над домами и улицами. Летел, летел, наконец ус-
тал, - и вот увидел дом, который показался ему знакомым. Одно окно в до-
ме было открыто. Писарь влетел в комнату и уселся на стол. К своему
изумлению, он увидел, что это его собственная комната.
"Нет, будем людьми!" - машинально повторил он излюбленную фразу попу-
гая и в ту же минуту вновь стал полицейским писарем, только зачем-то
усевшимся на стол.
- Господи помилуй, - сказал писарь, - как это я попал на стол, да еще
заснул? И какой дикий сон мне приснился. Какая чепуха!
6. ЛУЧШЕЕ, ЧТО СДЕЛАЛИ КАЛОШИ
На другой день рано утром, когда писарь еще лежал в постели, в дверь
постучали, и вошел его сосед, снимавший комнату на том же этаже, - моло-
дой студент-богослов.
- Одолжи мне, пожалуйста, свои калоши, - сказал он. - Хоть в саду и
сыро, да больно уж ярко светит солнышко. Хочу туда сойти выкурить тру-
бочку.
Он надел калоши и вышел в сад, в котором росло только два дерева -
слива и груша; впрочем, даже столь скудная растительность в Копенгагене
большая редкость.
Студент прохаживался взад и вперед по дорожке. Время было раннее,
всего шесть часов утра. На улице заиграл рожок почтового дилижанса.
- О, путешествовать, путешествовать! - вырвалось у него. - Что может
быть лучше! Это предел всех моих мечтаний. Если бы они осуществились, я
бы тогда, наверное, угомонился и перестал метаться. Как хочется ехать
подальше отсюда, увидеть волшебную Швейцарию, поездить по Италии!
Хорошо еще, что калоши счастья выполняли желания немедленно, а то бы
студент, пожалуй, забрался слишком далеко и для себя самого и для нас с
вами. В тот же миг он уже путешествовал по Швейцарии, упрятанный в поч-
товый дилижанс вместе с восемью другими пассажирами. Голова у него тре-
щала, шею ломило, ноги затекли и болели, потому что сапоги жали немило-
сердно. Он не спал и не бодрствовал, но был в состоянии какого-то мучи-
тельного оцепенения. В правом кармане у него лежал аккредитив, в левом
паспорт, а в кожаном мешочке на груди было зашито несколько золотых.
Стоило нашему путешественнику клюнуть носом, как ему тут же начинало ме-
рещиться, что он уже потерял какое-нибудь из своих сокровищ, и тогда его
бросало в дрожь, а рука его судорожно описывала треугольник - справа на-
лево и на грудь, - чтобы проверить, все ли цело. В сетке над головами
пассажиров болтались зонтики, палки, шляпы, и все это мешало студенту
наслаждаться прекрасным горным пейзажем. Но он все смотрел, смотрел и не
мог насмотреться, а в сердце его звучали строки стихотворения, которое
написал, хотя и не стал печатать, один известный нам швейцарский поэт:
Прекрасный край! Передо мной
Монблан белеет вдалеке.
Здесь был бы, право, рай земной,
Будь больше денег в кошельке.
Природа здесь была мрачная, суровая и величественная. Хвойные леса,
покрывавшие заоблачные горные вершины, издали казались просто зарослями
вереска. Пошел снег, подул резкий, холодный ветер.
- Ух! - вздохнул студент. - Если бы мы уже были по ту сторону Альп!
Там теперь наступило лето, и я наконец получил бы по аккредитиву свои
деньги. Я так за них боюсь, что все эти альпийские красоты перестали ме-
ня пленять. Ах, если б я уже был там!
И он немедленно очутился в самом сердце Италии, где-то на дороге меж-
ду Флоренцией и Римом. Последние лучи солнца озаряли лежащие между двумя
темно-синими холмами Тразименское озеро, превращая его воды в расплав-
ленное золото. Там, где некогда Ганнибал разбил Фламиния, теперь виног-
радные лозы мирно обвивали друг друга своими зелеными плетями. У дороги,
под сенью благоухающих лавров, прелестные полуголые ребятишки пасли ста-
до черных как смоль свиней. Да, если бы описать эту картину как следует,
все бы только и твердили: "Ах, восхитительная Италия!" Но, как ни стран-
но, ни богослов, ни его спутники этого не думали. Тысячи ядовитых мух и
комаров тучами носились в воздухе; напрасно путешественники обмахивались
миртовыми ветками, насекомые все равно кусали и жалили их. В карете не
было человека, у которого не распухло бы все лицо, искусанное в кровь. У
лошадей был еще более несчастный вид: бедных животных сплошь облепили
огромные рои насекомых, так что кучер время от времени слезал с козел и
отгонял от лошадей их мучителей, но уже спустя мгновение налетали новые
полчища. Скоро зашло солнце, и путешественников охватил пронизывающий
холод - правда, ненадолго, но все равно это было не слишком приятно. За-
то вершины гор и облака окрасились в непередаваемо красивые зеленые то-
на, отливающие блеском последних солнечных лучей. Эта игра красок не
поддается описанию, ее нужно видеть. Зрелище изумительное, все с этим
согласились, но в желудке у каждого было пусто, тело устало, душа жажда-
ла приюта на ночь, а где его найти? Теперь все эти вопросы занимали пу-
тешественников гораздо больше, чем красоты природы.
Дорога проходила через оливковую рощу, и казалось, что едешь где-ни-
будь на родине, между родными узловатыми ивами. Вскоре карета подъехала
к одинокой гостинице. У ворот ее сидело множество нищих-калек, и самый
бодрый из них казался "достигшим зрелости старшим сыном голода". Одни
калеки ослепли; у других высохли ноги - эти ползали на руках; у третьих
на изуродованных руках не было пальцев. Казалось, сама нищета тянулась к
путникам из этой кучи тряпья и лохмотьев. "Eccelenza, miserabili!" <гос-
подин, помогите несчастным! (итал.)> - хрипели они, показывая свои урод-
ливые конечности. Путешественников встретила хозяйка гостиницы, босая,
нечесанная, в грязной кофте. Двери в комнатах держались на веревках, под
потолком порхали летучие мыши, кирпичный пол был весь в выбоинах, а вонь
стояла такая, что хоть топор вешай...
- Лучше уж пусть она накроет нам стол в конюшне, - сказал кто-то из
путешественников. - Там по крайней мере знаешь, чем дышишь.
Открыли окно, чтобы впустить свежего воздуха, но тут в комнату протя-
нулись высохшие руки и послышалось извечное вытье: "Eccelenza,
miserabili!"
Стены комнаты были сплошь исписаны, и половина надписей ругательски
ругала "прекрасную Италию".
Принесли обед: водянистый суп с перцем и прогорклым оливковым маслом,
потом приправленный таким же маслом салат и, наконец, несвежие яйца и
жареные петушиные гребешки - в качестве украшения пиршества; даже вино
казалось не вином, а какой-то микстурой.
На ночь дверь забаррикадировали чемоданами, и одному путешественнику
