колбасной палочки, моя старая бабушка разыскала одну рукопись. Сама она
эту рукопись, правда, прочитать не могла, но слышала, как ее читали дру-
гие, и запомнила такую фразу: "Если ты поэт, то сумеешь сварить суп даже
из колбасной палочки". Бабушка спросила меня, есть ли у меня поэтический
дар. Я за собой ничего такого не знала, но бабушка заявила, что я непре-
менно должна стать поэтессой. Тогда я спросила, что для этого нужно, -
ибо стать поэтессой мне было не легче, чем сварить суп из колбасной па-
лочки. Бабушка прослушала на своем веку множество книг и сказала, что
для этого нужны три вещи: разум, фантазия и чувство.
"Добудь все это, и ты станешь поэтессой, - закончила она, - а тогда
наверняка сваришь суп даже из колбасной палочки".
И вот я отправилась на запад и стала странствовать по свету, чтобы
стать поэтессой.
Я знала, что во всяком деле разум - это самое важное, а фантазия и
чувство имеют лишь второстепенное значение, - так что прежде всего я ре-
шила обзавестись разумом. Но где его искать? "Иди к муравью и набирайся
от него мудрости", - сказал великий царь иудейский, об этом я слышала
еще в библиотеке; я ни разу не остановилась, пока наконец не добралась
до большого муравейника. Там я притаилась и стала набираться мудрости.
Что за почтенный народ эти муравьи, и до чего же они мудрые! У них
все рассчитано до мелочей. "Работать и класть яйца, - говорят муравьи, -
означает жить в настоящем и заботиться о будущем", - и они так и посту-
пают. Все муравьи делятся на благородных и рабочих. Положение каждого в
обществе определяется его номером. У царицы муравьев - номер первый, и с
ее мнением обязаны соглашаться все муравьи, ибо она уже давным-давно
проглотила всю земную премудрость. Для меня было очень важно узнать об
этом. Царица говорила так много и так умно, что ее речи даже показались
мне заумными. Она утверждала, например, что во всем мире нет ничего выше
их муравейника, а между тем тут же, рядом с ним, стояло дерево куда бо-
лее высокое; этого, конечно, никто не мог отрицать, так что приходилось
просто помалкивать. Как-то раз, вечером, один муравей вскарабкался по
стволу очень высоко и заблудился на этом дереве; он, правда, не добрался
до верхушки, но залез выше, чем когда-либо залезал любой другой муравей.
А когда вернулся домой и стал рассказывать, что на свете есть кое-что и
повыше их муравейника, то остальные муравьи сочли его слова оскорби-
тельными для всего муравьиного рода и приговорили наглеца к наморднику и
долговременному одиночному заключению. Вскоре после этого на дерево за-
лез другой муравей, совершил такое же путешествие и тоже рассказал о
своем открытии, но более осторожно и как-то неопределенно; и потому, что
он был весьма уважаемый муравей, к тому же из благородных, ему поверили,
а когда он умер, ему поставили памятник из яичной скорлупы - в знак ува-
жения к науке.
- Мне часто приходилось видеть, - продолжала мышка, - как муравьи пе-
реносят яйца на спине. Однажды муравей уронил яйцо, и как он ни пытался
поднять его, у него ничего не получалось. Подоспели два других муравья
и, не щадя сил, принялись ему помогать. Но они чуть не уронили своей
собственной ноши, а когда одумались, бросили товарища в беде и убежали,
потому что ведь свое добро всякому дороже чужого. Царица муравьев увиде-
ла в этом лишнее доказательство тому, что муравьи обладают не только
сердцем, но и разумом. "Оба эти качества ставят нас, муравьев, выше всех
разумных существ, - сказала она. - Разум, впрочем, стоит на первом мес-
те, и я наделена им больше всех!" С этими словами царица величественно
поднялась на задние лапки, и я проглотила ее; она так отличается от ос-
тальных, что ошибиться было невозможно. "Иди к муравью и набирайся у не-
го мудрости!" - я и вобрала в себя мудрость вместе с самой царицей.
Потом я подошла поближе к большому дереву, которое росло у муравейни-
ка. Это был высокий, развесистый дуб, должно быть очень старый. Я знала,
что на нем живет женщина, которую зовут дриадой. Она рождается, живет и
умирает вместе с деревом. Об этом я слышала еще в библиотеке, а теперь
своими глазами увидела лесную деву. Заметив меня, дриада громко вскрик-
нула: как и все женщины, она очень боялась нас, мышей; но у нее были на
это гораздо более веские причины, чем у других: ведь я могла перегрызть
корни дерева, от которого зависела ее жизнь. Я заговорила с ней ласково
и приветливо и успокоила ее, а она посадила меня на свою нежную ручку.
Узнав, зачем я отправилась странствовать по свету, она подсказала мне,
что, быть может, я в тот же вечер добуду одно из тех двух сокровищ, ко-
торые мне осталось найти. Дриада объяснила, что дух фантазии - ее добрый
приятель, что он прекрасен, как бог любви, и подолгу отдыхает под сенью
зеленых ветвей, а ветви тогда шумят над ними обоими громче обычного. Он
называет ее своей любимой дриадой, говорила она, а ее дуб - своим люби-
мым деревом. Этот узловатый, могучий, великолепный дуб пришелся ему по
душе. Его корни уходят глубоко в землю, а ствол и верхушка тянутся высо-
ко к небу, им ведомы и снежные холодные метели, и буйные ветры, и горя-
чие лучи солнца.
"Да, - продолжала дриада, - там, на верхушке дуба, поют птицы и расс-
казывают о заморских странах. Только один сук на этом дубе засох, и на
нем свил себе гнездо аист. Это очень красиво, и к тому же можно послу-
шать рассказы аиста о стране пирамид. Духу фантазии все это очень нра-
вится, а иногда я и сама рассказываю ему о жизни в лесу: о том времени,
когда я была еще совсем маленькой, а деревце мое едва поднималось над
землей, так что даже крапива заслоняла от него солнце, и обо всем, что
было с тех пор и по сей день, когда дуб вырос и окреп. А теперь послушай
меня: спрячься под ясменник и смотри в оба. Когда появится дух фантазии,
я при первом же удобном случае вырву у него из крыла перышко. А ты под-
бери это перо - лучшего нет ни у одного поэта! И больше тебе ничего не
нужно".
- Явился дух фантазии, перо было вырвано, и я его получила, - продол-
жала мышка. - Мне пришлось опустить его в воду и держать там до тех пор,
пока оно не размякло, а тогда я его сгрызла, хотя оно было не слишком
удобоваримым. Да, нелегко в наши дни стать поэтом, сначала нужно много
чего переварить. Теперь я приобрела не только разум, но и фантазию, а с
ними мне уже ничего не стоило найти и чувство в нашей собственной библи-
отеке. Там я слышала, как один великий человек говорил, что существуют
романы, единственное назначение которых - избавлять людей от лишних
слез. Это своего рода губка, всасывающая чувства. Я вспомнила несколько
подобных книг. Они всегда казались мне особенно аппетитными, потому что
были так зачитаны и засалены, что, наверное, впитали в себя целое море
чувств.
Вернувшись на родину, я отправилась домой, в библиотеку, и сразу же
взялась за большой роман - вернее, за его мякоть, или, так сказать, сущ-
ность; корку же, то есть переплет, я не тронула. Когда я переварила этот
роман, а потом еще один, я вдруг почувствовала, что у меня внутри что-то
зашевелилось. Тогда я отъела еще кусочек от третьего романа - и стала
поэтессой. Я так и сказала всем. У меня начались головные боли, колики в
животе - вообще где у меня только не болело! Тогда я стала придумывать:
что бы такое рассказать о колбасной палочке? И тотчас же в голове у меня
завертелось великое множество всяких палочек - да, у муравьиной царицы,
как видно, ум был необыкновенный! Сначала я вдруг ни с того ни с сего
вспомнила про человека, который, взяв в рот волшебную палочку, становил-
ся невидимкой; потом вспомнила про палочку-выручалочку, потом про то,
что "счастье не палка, в руки не возьмешь"; потом - что "всякая палка о
двух концах"; наконец про все, чего я боюсь, "как собака палки", и даже
про "палочную дисциплину"! Итак, все мои мысли сосредоточились на все-
возможнейших палках и палочках. Если ты поэт, то сумей воспеть и простую
палку! А я теперь поэтесса, и не хуже других. Отныне я смогу каждый день
угощать вас рассказом о какой-нибудь палочке - это и есть мой суп!
- Послушаем третью, - сказал мышиный царь.
- Пи-и, пи-и! - послышалось за дверью, и в кухню стрелой влетела ма-
ленькая мышка, четвертая по счету, - та самая, которую все считали по-
гибшей. Впопыхах она опрокинула колбасную палочку, обвитую черным кре-
пом. Она бежала день и ночь, ехала по железной дороге товарным поездом,
на который едва успела вскочить, и все-таки чуть не опоздала. По дороге
она потеряла свою колбасную палочку, но язык сохранила, и вот теперь,
вся взъерошенная, протиснулась вперед и сразу же начала говорить, словно
только ее одну и ждали, только ее и хотели послушать, словно на ней од-
ной весь мир клином сошелся. Она трещала без умолку и появилась так нео-
жиданно, что никто не успел ее остановить вовремя, и мышке удалось выго-
вориться до конца. Что ж, послушаем и мы.
4. ЧТО РАССКАЗАЛА ЧЕТВЕРТАЯ МЫШЬ, КОТОРАЯ ГОВОРИЛА ПОСЛЕ ВТОРОЙ
- Я сразу же направилась в огромный город. Как он называется, я,
впрочем, не помню: у меня плохая память на имена. Прямо с вокзала я
вместе с конфискованными товарами была доставлена в городскую ратушу, а
оттуда побежала к тюремщику. Он много рассказывал об узниках, особенно
об одном из них, угодившем в тюрьму за неосторожно сказанные слова. Было
состряпано громкое дело, но в общем-то оно и выеденного яйца не стоило.
"Вся эта история - просто суп из колбасной палочки, - заявил тюремщик, -
но за этот суп бедняге, чего доброго, придется поплатиться головой". По-
нятно, что я заинтересовалась узником, и, улучив минутку, проскользнула
к нему в камеру: ведь нет на свете такой запертой двери, под которой не
нашлось бы щели для мышки. У заключенного были большие сверкающие глаза,
бледное лицо и длинная борода. Лампа коптила, но стены уже привыкли к
этому и чернее стать не могли. Узник царапал на стене картинки и стихи,
белым по черному, но я их не разглядывала. Он, видимо, скучал, и я была
для него желанной гостьей, поэтому он подманивал меня хлебными крошками,
посвистывал и говорил мне ласковые слова. Должно быть, он очень мне об-
радовался, а я почувствовала к нему расположение, и мы быстро подружи-
лись. Он делил со мной хлеб и воду, кормил меня сыром и колбасой - сло-
вом, жилось мне там великолепно, но всего приятней мне было, что он
очень полюбил меня. Он позволял мне бегать по рукам, даже залезать в ру-
кава и карабкаться по бороде; он называл меня своим маленьким другом. И
я его тоже очень полюбила, ведь истинная любовь должна быть взаимной. Я
забыла, зачем отправилась странствовать по свету, забыла и свою колбас-
ную палочку в какой-то щели, - наверное, она там лежит и по сю пору. Я
решила не покидать моего нового друга: ведь уйди я от него, у бедняги не
осталось бы никого на свете, а этого он бы не перенес. Впрочем, я-то ос-
талась, да он не остался. Когда мы виделись с ним в последний раз, он
казался таким печальным, дал мне двойную порцию хлеба и сырных корок и
послал мне на прощанье воздушный поцелуй. Он ушел - и не вернулся. Ниче-
го больше мне так и не удалось о нем узнать.
Я вспомнила слова тюремщика: "Состряпали суп из колбасной палочки".
Он сперва тоже поманил меня к себе, а потом посадил в клетку, которая
вертелась, как колесо. Это просто ужас что такое! Бежишь и бежишь, а все
ни с места, и все над тобой потешаются.
Но у тюремщика была прелестная маленькая внучка с золотистыми кудря-
ми, сияющими глазами и вечно смеющимся ротиком.
- Бедная маленькая мышка, - сказала она однажды, заглянув в мою про-
тивную клетку, потом отодвинула железную задвижку - и я тут же выскочила
на подоконник, а с него прыгнула в водосточный желоб. "Свободна, свобод-
на, снова свободна!" - ликовала я и даже забыла от радости, зачем я сюда
