одновременно. необходимо эти линии выявить, ибо среди них замешалось немало
ложных путей, уводящих в сторону, возвращающих вспять, заводящих в тупики...
Разумеется, невозможно установить какие-то догмы относительно формы
интеллектуального и эмоционального развития сверхчеловека. Но некоторые его
аспекты можно показать с совершенной точностью.
И первое, что необходимо сказать, - это то, что нельзя думать о сверхчеловеке на
обычном 'материалистическом' плане. Сверхчеловек непременно должен быть связан с
чем-то таинственным, магическим, волшебным.
Следовательно, интерес, направленный в сторону 'таинственного' и
'необъяснимого', тяготение в сторону 'оккультного' неизбежно связаны с эволюцией
в направлении к сверхчеловеку. Человек вдруг чувствует, что не в состоянии
проходить мимо того, что до сих пор казалось ему не заслуживающим внимания. Он
как бы начинает смотреть новыми глазами на всё то 'сказачное', 'магическое',
'колдовское', 'мистическое', что ещё вчера с улыбкой отвергал, как суеверие; и
неожиданно для него всё это приобретает какой-то новый и глубокий, то
символический, то реальный смысл. В вещах открывается новый смысл, какие-то
неожиданные и необычные аналогии. У человека возникает интерес к изучению
древних и новых религий. Он вдумывается во внутреннее значение аллегорий и
мифов, обнаруживает глубокий и загадочный смысл в том, что раньше казалось ему
понятным и неинтересным.
Этот интерес к таинственному, чудесному и оккультному служит, пожалуй, главным
паролем для объединения людей новой расы. И здесь же происходит испытание людей.
Человек, готовый поддаться на легковерие или суеверие, непременно попадает на
один из подводных камней, которыми полно море 'оккультизма', соблазнится
какими-нибудь миражами, - и так или иначе потеряет из вида свою цель.
Вместе с тем, сверхчеловек не может быть просто 'крупным деятелем' или 'великим
завоевателем', знаменитым политиком или выдающимся учёным. Он неизбежно должен
быть магом или святым. Русские героические легенды непременно приписывают своим
героям черты магической мудрости, т.е. 'тайного знания'.
Идея сверхчеловека непосредственно связана с идеей скрытого знания. Ожидание
сверхчеловека есть ожидание какого-то нового откровения, нового знания.
Но, как было установлено раньше, ожидание сверхчеловека связано иногда с
обычными теориями эволюции, т.е. с идеей эволюции вообще, и сверхчеловек
рассматривается в данном случае как возможный продукт эволюции человека.
Любопытно, что такая теория, кажущаяся вполне логичной, совершенно уничтожает
идею сверхчеловека. Причина этого - неправильный взгляд на общую эволюцию. По
некоторым причинам, как уже говорилось выше, сверхчеловека нельзя также
рассматривать как более высокий зоологический тип по сравнению с человеком, этим
продуктом общего закона эволюции. В подобном взгляде есть принципиальная ошибка,
которая явственно ощущается во всех попытках создать образ сверхчеловека в
отдалённом и неизвестном будущем. Картина получается слишком туманной и
расплывчатой, а образ сверхчеловека теряет всякую окраску и становится почти
отталкивающим, уже из-за того, что он закономерен и неизбежен. Сверхчеловек
должен иметь в себе что-то незаконное, нечто нарушающее общий порядок вещей,
нечто неожиданное, непредвиденное, неподвластное никаким общим законам.
Эта идея выражена Ницше:
'Я хочу учить людей смыслу их бытия; этот смысл есть сверхчеловек, молния из
тёмной тучи человека.
Ницше понимал, что сверхчеловека нельзя рассматривать как результат
исторического развития, осуществляемого в далёком будущем, как новый
зоологический тип. Молнию нельзя рассматривать как результат 'эволюции тучи'.
Но чувство 'незаконости' сверхчеловека, его 'невозможности' с обычной точки
зрения заставляет приписывать ему совершенно невероятные черты: сверхчеловека
нередко изображают в виде колесницы Джаггернатха, в своём движении сокрушающей
людей.
Злоба, ненависть, гордыня, обман, эгоизм, жестокость - всё это считается
сверхчеловеческим, но при одном условии: чтобы оно доходило до последних
возможных пределов, не останавливаясь ни перед чем, ни перед какими
препятствиями. Полная свобода от любых нравственных ограничений считается
сверхчеловеческим или приближающимся к сверхчеловеческому. 'Сверхчеловек' в
вульгарном и фальсифицированном понимании этого слова значит - 'всё дозволено'.
Этот предполагаемый аморализм сверхчеловека связывают с именем Ницше, в чём
Ницше совершенно не повинен. Наоборот, возможно никто не вкладывал в идею
сверхчеловека так много жажды истинной морали и истинной любви. Он разрушал
только старую окаменевшую мораль, которая давно уже стала антиморальной. Он
восставал против готовой морали, против неизменных форм, которые теоретически
являются общеобязательными, а на практике всегда и всеми нарушаются.
Заратустра говорит:
'Поистине я отнял у вас сотню слов и самые дорогие вам погремущки вашей
добродетели, - и теперь вы сердитесь на меня, как сердятся дети.
Они играли у моря, и вдруг пришла волна и смыла в пцчину их игрушки и пёстрые
раковины, и теперь плачут они...'
И дальше:
'Когда я пришёл к людям, я нашёл их сидящими на старом предубеждении: все они
давно верили, что знают, что для человека добро, и что для него зло. Эту
сонливость стряхнул я, когда стал учить: никто не знает ещё, что добро, и что
зло, - если сам он не есть созидающий.
Очевидно, эти слова были обречены на непонимание и на неверное истолкование.
Жестокость ницшеанского сверхчеловека считают его главной чертой, принципом,
лежащим в глубине его обращения с людьми. Подавляющее большинство критиков Ницше
не желает видеть, что жестокость сверхчеловека направлена против чего-то
внутреннего, находящегося в нём самом, против всего, что является 'человеческим,
слишком человеческим', мелким, вульгарным, буквальным, инертным, что делает из
человека труп, который Заратустра тащил на спине.
Непонимание Ницше - один из любопытных примеров почти преднамеренного
непонимания. Идея сверхчеловека Ницше ясна и прсота. Достаточно взять начало
'Заратустры':
'Великое светило! в чём было бы твоё счастье, если бы не было у тебя тех, кому
ты светишь?
Десять лет поднималось ты над моей пещерой, ты пресытилось бы своим светом и
этой дорогой без меня, моего орла и моей змеи.
Но мы ждали тебя каждое утро, брали от тебя твой избыток и благословляли тебя
за это.
Смотри! Я пресытился теперь своей мудростью, как пчела, собравшая слишком
много мёду; мне нужны простирающиеся руки.
Я хотел бы одарять и наделять.
Для этого я должен спуститься вниз, как делаешь ты каждый вечер.
Благослави же чашу, которая переполнилась выше краев, чтобы золотая влага
лилась из неё и несла всюду отблеск твоего сияния.'
И дальше:
'Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вышел
он из леса, перед ним неожиданно предстал старец. И так говорил старец
Заратустре:
'Мне не чужд этот странник. Несколько лет тому назад проходил он здесь.
Заратустрой звали его. Но он изменился.
Тогда нёс ты свой пепел в горы; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в
долины? Разве ты не боишься наказания для поджигателя?
Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения.'
Заратустра отвечал: 'Я люблю людей'.
И после этого идеи Ницше рассматривались как одна из причин немецкого
милитаризма и шовинизма!
Это недопонимание Ницше любопытно и характерно, потому что его можно сравнить
лишь с непониманием идей христианства и Евангелий со стороны самого Ницше. Ницше
понял Христа по Ренану: христианство для него - религия слабых и несчастных. Он
восстал против христианства, противопоставляя Христу сверхчеловека - и не желая
видеть, что сражается против того, что создало его и его идеи. *
Главной особенностью сверхчеловека является сила. Идею 'силы' очень часто
связывают с идеей демонизма. И тогда на сцене появляется демонический человек.
Многие люди относятся к демонизму с энтузиазмом; тем не менее, эта идея глубоко
ложна и по своей сущности совсем не высока. Дело в том, что 'красный демонизм' -
фактически одна из тех 'псевдоидей', которыми живут люди. Настоящего демонизма,
каким он должен быть по существу идеи, мы не знаем и знать не желаем. Всё зло
очень мелко и очень пошло. Зла сильного и великого быть не может. Зло непременно
связано с превращением чего-то великого во что-то мелкое. Но как людям
примириться с этим? Им обязательно нужно 'великое зло'. Зло - одна из тех идей,
что существуют в умах людей в фальсифицированной форме, в форме из собственных
'псевдообразов'. Вся наша жизнь окружена такими псевдообразами. Существует
псевло-Христос, псевлорелигия, псевдоцивилизация, псевдонаука и т.д. и т.п.
Но, вообще говоря, фальсификация бывает двух родов: обыкновенная, когда вместо
настоящего продукта дают заменитель - 'вместо хлеба - камень, и вместо рыбы -
змея', и более сложная, когда 'низкая истина' превращается в 'нас возвышающий
обман'. Это случается, когда какое-то явление, какая-то идея, постоянная и
обычная в нашей жизни, нечто мелкое и незначительное по природе, расписывается и
разукрашивается с таким усердием, что люди начинают наконец видеть в нём некую
беспокойную красоту, некоторые черты, зовущие к подражанию.
Именно путём такой фальсификации ясной и простой идеи 'дьявола' создан очень
красивый 'печальный демон, дух изгнанья'.
'Демон' Лермонтова или 'Сатана' Мильтона - это псевдодьявол. Идея 'диавола', или
'клеветника', духа зла и лжи, понятна и необходима в дуалистическом
миропонимании. Но такой 'дьявол' лишён привлекательных черт; между тем, 'демон'
или 'Сатана' обладает многими красивыми и положительными свойствами: силой,
умом, презрением ко всему мелкому и пошлому. Всё это совсем не 'дьявольские'
черты.
Демон или Сатана - это приукрашенный, фальсифицированный дьявол. Настоящий
дьявол, напротив, есть фальсификация всего светлого и сильного; он - подделка,
подмена, опошление, вульгаризация, 'улица', 'бульвар'.
В своей книге о Достоевском А.Л. Волынский обращает внимание на то, как
Достоевский рисует чёрта в 'Братьях Карамазовых'.
Чёрт, которого видит Иван Карамазов, - приживальщик в клетчатых штанах, с
ревматизмом и недавно привитой оспой. Чёрт - воплощённая вульгарность и
пошлость; всё, что он говорит, мелко и дрянно; это - сплетня, грязненькая
инсинуация, желание подействовать на самые отталкивающие стороны человеческого
характера. В лице чёрта говорит с Иваном Карамазовым вся пошлость жизни. Но мы
склонны забывать настоящую природу чёрта и превращают его в оперного демона.
Такие же демонические черты мы приписываем и сверхчеловеку. Но стоит посмотреть
на них пристальнее, и они оказываются не более, чем фальсификацией и обманом.
Вообще говоря, чтобы понять идею сверхчеловека, полезно держать в уме всё,
противоположное ей. С этой точки зрения интересно отметить, что, кроме чёрта в
клетчатых штанах, который привил себе оспу, существует и другой, хорощо
известный тип, совмещающий в себе всё то, что в человеке противоположно
сверхчеловеческому. Таков римский прокуратор Иудеи времён Иисуса - Понтий Пилат.
Роль Пилата в евангельской традиции необыкновенно характерна и многозначительна'
если бы эта роль была сознательной, она была бы одной из самых трудных. Но
странно: из всех ролей евангельской драмы роль Пилата менее всего нуждается в
том, чтобы быть сознательной. Пилат не мог 'сделать ошибки', не мог поступить
так или иначе, и потому он взят в своём естественном состоянии, как часть своего
окружения и условий, точно так же, как люди, собравшиеся в Иерусалиме на Пасху,
как толпа, которая кричала: 'Распни его!' Роль Пилата одинакова с ролью Пилатов
в жизни вообще. Мало сказать, что Пилат казнил - это не отражает сущности его
природы. Главное здесь в том, что он был почти единственным, кто понял Иисуса.
Понял, конечно, по-своему, по-римски. И всё же, несмотря на то, что понял, отдал
на бичевание и на казнь. Пилат, несомненно, был очень умный человек,
