сколько евреев растворилось, ассимилировалось, сколько их в науке и в
культуре во всех странах. Я ведь в некотором смысле юдофил. Впрочем,
каждый нормальный христианин почитает избранный народ. И, понимаете, это
чрезвычайно важно, что евреи вливают свою драгоценную кровь во все
культуры, во все народы, и по этому образцу происходит что? Мировой про-
цесс! И русские вышли из своего гетто, и китайцы. Обратите внимание: эти
молодые американские китайцы - среди них лучшие математики и музыканты
великолепные... Идем дальше - смешанные браки! Вы понимаете, что я имею
в виду? Идет созидание нового народа!
Раввин, кажется, прекрасно понимал, что имеет в виду оппонент, но со-
вершенно не одобрял его идей и мелко жевал губами.
"Три стаканчика или четыре стаканчика", - пытался он припомнить. Но
сколько бы ни было, явно много...
- Вот они, новые времена: ни иудея, ни эллина, и в самом прямом, в
самом прямом смысле тоже... - радовался священник.
Раввин остановился, пригрозил ему пальцем:
- Вот-вот, для вас самое главное - чтоб ни иудея...
Подъехал Готлиб, открыл дверцу, усадил своего раввина и в высшей сте-
пени невежливо оставил на улице одинокого отца Виктора в сильном огорче-
нии:
- Ишь как выкрутил, да я же совсем этого в виду не имел...
10 Гости не то чтобы разошлись, а скорее рассосались. Кто-то остался
ночевать на коврике. Тут же, на коврике, спала и Нинка. Эта ночь была
Валентинина.
Алик сразу после ухода гостей уснул, и Валентина притулилась у него в
ногах.
Она могла бы и поспать, но сон, как назло, не шел. Она давно уже за-
метила, что алкоголь стал действовать в последнее время странным обра-
зом: вышибал сон.
Валентина прилетела в Америку в ноябре восемьдесят первого. Ей было
двадцать восемь лет, росту в ней было 165, весу 85 килограммов. Тогда
она еще на фунты не мерилась. На ней была черная гуцульская куртка руч-
ного тканья, с шерстяной вышивкой. В матерчатом клетчатом чемодане лежа-
ла незащищенная диссертация, которая никогда ей не пригодилась, полный
комплект праздничной одежды вологодской крестьянки конца девятнадцатого
века и три антоновских яблока, запрещенных к ввозу. Их мощный запах про-
бивал хилый чемодан. Яблоки предназначались имеющемуся у нее мужу-амери-
канцу, который ее почему-то не встретил.
Неделю назад, взяв билет в Нью-Йорк, она позвонила ему и сообщила,
что приезжает. Он как будто обрадовался и обещал встретить. Брак их был
фиктивным, но друзья они были настоящие. Микки прожил в России год, со-
бирая материалы по советскому кино тридцатых годов и неврастенически пе-
реживая тяжелый роман с маленьким чудовищем, которое его унижало, обира-
ло и подвергало мукам ревности.
С Валентиной он познакомился на модной филологической школе. Она при-
ютила его у себя, отпоила валерьянкой, накормила пельменями и в конце
концов приняла сокрушительную исповедь гомосексуалиста, подавленного не-
оборимостью собственной природы. Высокорослый и чахлый Микки плакал и
изливал на Валентину свое горе, одновременно делая психоаналитический
самокомментарий.
Валентина долго и сочувственно дивилась прихотливости природы и, най-
дя небольшую паузу в двухчасовом монологе, задала прямой вопрос:
- А что, с женщинами ты никогда?..
Оказалось, что и здесь было непросто, какая-то семнадцатилетняя кузи-
на, гостившая полтора месяца у них дома, затерзала его, тогда четырнад-
цатилетнего, своими ласками и уехала обратно в свой Коннектикут, оставив
его в состоянии изнурительной девственности и несмываемой греховности.
История выглядела слишком уж литературной, и к концу этого простран-
ного и эмоционального рассказа, изобилующего крупноплановыми деталями,
усталая Валентина уложила обе его тонкие ладони на плотные финики своих
незаурядных сосков и без особого труда совершила над ним насилие, при-
ведшее его, впрочем, к полному удовлетворению.
Это событие так и осталось единичным в Миккиной биографии, но отноше-
ния их с того времени приобрели оттенок необыкновенной дружеской близос-
ти.
Валентина переживала в ту пору свой собственный крах: ошеломляюще
подлую измену любимого человека. Он был известным диссидентом, успел да-
же посидеть, ходил в героях и слыл безукоризненно честным и мужествен-
ным. Но, видимо, шов у него проходил как раз между верхней и нижней по-
ловиной: верх был высококачественный, а низ сильно подпорченный. До баб
он был жаден, неразборчив и умел всеми ими хорошо попользоваться. Отъезд
его был оплакан многими красотками подругами самой антисоветской ориен-
тации, и парочка-тройка внебрачных детей обречена была держаться всю
жизнь красивой легенды об отце-молодце.
В результате он уехал из России героем, женившись на красавице
итальянке, к тому же и богатой, а Валентина осталась с гэбэшным хвостом
и незащищенной диссертацией.
Вот тут-то великодушный Микки и предложил ей фиктивный брак, который
они и заключили. Они поженились и, чтобы соблюсти некоторый декорум,
устроили даже свадьбу в Калуге, у Валентининой мамаши, которая со дня
свадьбы примирилась с дочерью, хотя жених ей и не понравился, назвала
его "глистопером". Однако обаяние американского паспорта подействовало
даже на нее. В типографии, где она всю жизнь проработала уборщицей, ник-
то еще своих дочерей в Америку не выдавал.
Прождав мужа два часа в аэропорту Кеннеди, Валентина позвонила ему
домой, но никто не ответил. Тогда она решила ехать по тому адресу, кото-
рый он дал ей еще в России. Адрес, предъявленный ею нескольким доброже-
лательным американцам, оказался не нью-йоркским, а пригородным. Английс-
кий язык Валентина знала через пень-колоду, она была слависткой. С горем
пополам разобравшись, она поехала по указанному адресу.
Чувство полной нереальности происходящего освобождало ее от обычных
человеческих тревог. Будущее, каким бы оно ни было, все равно казалось
ей лучше прошлого - позади все было слишком уж погано. С этими легкими
мыслями она села в автобус. Денег с нее почему-то не взяли, а она не
сразу поняла, что в этой ситуации обозначает слово "free". А когда поня-
ла, что проезд бесплатный, обрадовалась. При ней было пятьдесят долла-
ров, и она понимала, что этого в любом случае должно хватить, чтобы доб-
раться до безответственного мужа.
На закате дня, после многих маленьких приключений и огромных дорожных
впечатлений, она вышла в Территаун, вдохнула вечерний воздух и села на
желтую лавочку на перроне. Она не спала более полутора суток, все вокруг
как будто слегка двигалось, и голова кружилась от полной неопределеннос-
ти и невесомости.
Посидев минут десять, она подхватила свой чемоданишко и вышла на не-
большую площадь, всю заставленную машинами. Она спросила у молодого че-
ловека, который возился с замком автомобиля, как найти нужную ей улицу,
и он, ничего не говоря, распахнул вторую дверку и довез ее до красивого
двухэтажного дома, расположенного на горке, в кайме выхоленных кустов.
Начинало смеркаться. Она остановилась перед легкими воротцами из не-
серьезных белых планок.
Рейчел, мать Микки, с утра была озабочена чудесным сном, приснившимся
ей под утро: как будто она нашла в белой беседке, которой на самом деле
не было в их саду, милую пухленькую девочку и эта девочка с ней говорила
о чем-то важном и очень приятном, хотя она была совсем крошка и в жизни
такие маленькие дети еще не разговаривают. Но что именно она говорила,
Рейчел не могла вспомнить.
Днем, когда она прилегла отдохнуть, она пыталась вызвать в памяти эту
сквозную беседку, эту пухлую девочку, чтобы та снова ей приснилась и
сказала бы то важное, чего недоговорила в предутреннее время. Но девочка
больше не появилась, да и вообще ждать было нечего, днем Рейчел сны не
снились.
Теперь она шла к воротцам, немного вперевалку, простолицая еврейка с
круглыми, в кольцах давней бессонницы глазами, и рассматривала стоящую
за воротами женщину с чемоданчиком.
- Добрый день! Могу ли я видеть Микки? - спросила женщина.
- Микки? - удивилась Рейчел. - Он здесь не живет. Он живет в Нью-Йор-
ке. Но вчера он уехал в Калифорнию...
Валентина поставила чемодан на землю:
- Как странно. Он обещал меня встретить, но не встретил.
- А! Это Микки! - махнула рукой Рейчел. - Откуда вы?
- Из Москвы.
Валентина стояла на фоне белых ворот, и Рейчел вдруг догадалась, что
эта белая беседка во сне была не беседка, а эти самые ворота, и пух-
ленькая девочка - эта самая женщина, тоже пухленькая...
- Бог мой! А мои родители из Варшавы! - радостно воскликнула она, как
будто Варшава и Москва были соседними улицами. - Заходите, заходите!
Через несколько минут Валентина сидела за низким столиком в гостиной,
глядя в окно на убегающий вниз сад, все деревья которого повернулись к
ней лицом и смотрели из сгущающейся темноты в ярко освещенное окно.
На столе стояли две тонкие матовые чашки, такие легкие, как будто они
были сделаны из бумаги, и грубый терракотовый чайник. Печенье напоминало
водоросли, а орехи были трехгранными, с тонкой скорлупой и розоватого
цвета.
Сама Рейчел, сложив руки на животе совершенно тем же деревенским жес-
том, как делала это мать Валентины, с доброжелательным интересом смотре-
ла на Валентину, склонив набок голову в шелковой зеленой чалме. Оказа-
лось, что русская знает польский, и они заговорили по-польски, что дос-
тавляло Рейчел особое удовольствие.
- Вы приехали в гости или на работу? - задала Рейчел важнейший воп-
рос.
- Я приехала навсегда. Микки обещал меня встретить и помочь с рабо-
той, - вздохнула она.
- Вы познакомились с ним, когда он работал в Москве? - перекинув го-
ловку на другое плечо - такая у нее была смешная манера: склонять голову
к плечу, - спросила Рейчел.
Валентина задумалась на мгновенье, она так устала, что вести светскую
беседу по-польски, да еще чуть привирая там и здесь, у нее не было сил:
- Честно говоря, мы с Микки поженились...
Кровь бросилась Рейчел в лицо. Она выскочила из гостиной, и по всему
дому разлетелся ее звонкий голос:
- Дэвид! Дэвид! Иди сюда скорее!
Дэвид, ее муж, такой же высокий и хрупкий, как Микки, в красной до-
машней куртке и в ермолке, стоял на верху лестницы. В руках он держал
толстенную авторучку.
В чем дело? - говорил он всем своим видом, но молча.
Они были прекрасной парой, родители Микки. Каждый из них нашел в дру-
гом то, чего не имел в себе, и восхищался найденным. Подойдя к шестиде-
сяти и поднявшись к возможным границам супружеской и человеческой бли-
зости, готовясь к длинной счастливой старости, оба они несколько лет то-
му назад с пронзительным ужасом обнаружили, что их единственный сын от-
казался от законов своего пола и уклонился в такую языческую мерзость,
которую Рейчел не могла даже назвать словом.
- Мы были счастливы, слишком счастливы, - бормотала она бессонными
ночами в своей огромной торжественной постели, в которой они с тех пор,
как совершили свое ужасное открытие, ни разу больше не прикоснулись друг
к другу. - Господи, верни его к обычным людям!
И она, еврейская девочка, спасенная от огня и газа монахинями, почти
три года оккупации укрывавшими ее в монастыре, шла на самое крайнее, об-
ращаясь к Матери того Бога, в Которого она не должна была верить, но ве-
рила:
- Матка Боска, сделай это, верни его...
Популярная просветительская литература, доходчиво объясняющая, что с
сыном ее ничего особенного не происходит, все в порядке и гуманное об-
щество оставляет за ним полное и священное право распоряжаться своими
причиндалами как ему заблагорассудится, не утешала ее старомодной души.
Теперь ее муж спускался к ней по лестнице и, глядя в ее розовое,
счастливое лицо, гадал, что за радость у нее приключилась.
Радость - увы! фиктивная - сидела в гостиной и таращила сами собой
