удерживая голову в его каменных ручищах. - Я так по нему скучала тогда,
а теперь плевать. Сволочи, умственно отсталые, все до единого!" Она
вильнула немного своей гордой головой, и Лева чутко выпустил ее из
пальцев.
Раввин был правильный, в потертом черном костюме какого-то вечно ста-
ромодного покроя, в шелковой водевильной шляпе, на которую полагалось бы
садиться всем вновь прибывшим. Из-под кривых полей свисали от виска от-
пущенные на волю несжатые полоски, самодовольно-пышные и не желающие ле-
жать винтом. Он улыбнулся в черно-белую маскарадную бороду и произнес:
"Good evening".
- Реб Менаше, - представил Лева раввина. - Из Израиля.
Именно в эту минуту открылась дверь из спальни и к гостям шагнул
вспотевший, розовый, со звездчатыми, яркими глазами отец Виктор в под-
ряснике. Нина кинулась к нему:
- Ну что?
- За мной дело не станет, Нина. Я приеду... Давайте так: почитайте
ему Евангелие.
- Да читал он, читал. Я думала, прямо сейчас, - огорчилась Нинка. Она
привыкла, чтобы все ее желания быстро выполнялись.
- Сейчас он просит еще одну маргариту, - смущенно улыбнулся отец Вик-
тор.
Увидев священника, Лева крепко вцепился в Ирину руку повыше запястья:
- Как это понять? Это что, шутки у тебя такие?
Ирина узнала его яростный взгляд и мгновением раньше самого Левы по-
чувствовала его вспыхнувшее желание. Она отчетливо вспомнила, что самая
лучшая любовь с ним получалась, если раззадорить его сперва мелкой ссо-
рой или обидой.
- Да никакие не шутки, Левочка. - Она миролюбиво смотрела ему в гла-
за, сдерживая улыбку и хулиганское желание немедленно положить руку ему
на гульфик.
Ненавидя себя за постыдную страсть, краснея лицом и разворачиваясь к
ней боком, он все больше распалялся:
- Сколько раз я себе говорил: нельзя с тобой связываться! Всегда по-
лучается цирк какой-то! - шипел он сквозь дрожащую от злости бороду.
Это была неправда. Дело было только в том, что она страшно уязвила
его своим уходом и он сильно докучал с супружескими обязанностями своей
вечно усталой жене, понапрасну надеясь выколотить из нее Иркину музыку,
которой в жене, сколько ее ни тряси, не бывало.
- Не баба, а крапивная лихорадка, - фыркнул Лева.
Реб Менаше вопросительно смотрел на Леву. Он не знал русского, не
знал и русской эмиграции, хотя евреев из России было теперь в Израиле
полно, но не в Цфате, где он жил. Там иммигранты почти не селились.
Он был сабра, и родным языком его был иврит. Читал он по-арамейски,
по-арабски и по-испански, изучал иудео-исламскую культуру времен халифа-
та.
По-английски говорил свободно, но с сильным акцентом. Теперь он вслу-
шивался в звуки их мягкой речи, и они казались ему чрезвычайно приятны-
ми.
Мужественная Нинка предстала перед двумя бородатыми, схватила раввина
за обе руки и, встряхивая своими светящимися волосами, сказала ему
по-русски:
- Спасибо, что вы пришли. Мой муж очень хочет с вами поговорить.
Лева перевел на иврит. Раввин кивнул бородой и ответил Леве, указывая
глазами на отца Виктора, снимающего подрясник:
- Меня удивляет, какие в Америке проворные священники. Не успел еврей
пригласить раввина, а он уже здесь.
Отец Виктор издали улыбнулся коллеге недружественной религии - его
доброжелательность была неразборчивой и совершенно беспринципной. К тому
же в молодости он прожил больше года в Палестине и понимал язык нас-
только, чтобы подать уместную реплику:
- Я тоже из числа приглашенных.
Реб Менаше и бровью не повел - не понял или не расслышал.
Валентина тем временем сунула в руки отцу Виктору бокал с мутным жел-
тым напитком, и он осторожно хлебнул.
Реб Менаше привычно отводил глаза от голых рук и ног, мужских и женс-
ких, как делал это и у себя в Цфате, когда гогочущие иностранные туристы
высыпали из экскурсионных автобусов на камни его святого города, гнезди-
лище высокого духа мистиков и каббалистов. Двадцать лет тому назад он
отвернулся от всего этого и никогда об этом не пожалел. Жена его Геула,
носившая теперь десятого ребенка, никогда перед ним не обнажалась так
бесстыдно, как любая из здесь присутствующих женщин.
"Барух ата Адонаи..." - привычно начал он про себя благословение,
смысл которого сводился к благодарности Всевышнему, создавшему его евре-
ем.
- Может быть, вы сначала закусите? - предложила Нина.
Лева произвел руками жест, обозначающий одновременно испуг, благодар-
ность и отказ.
Алик лежал с закрытыми глазами. На матовом черном фоне, на изнанке
век извивались яркие желто-зеленые нити, образуя ритмичные орнаменты,
подвижные и осмысленные, но Алик, пристально изучивший в свое время
древнюю азбуку ковров, все никак не мог уловить основных элементов, из
которых складывался этот подвижный узор.
- Алик, к тебе пришли. - Нина подняла его голову, провела влажным по-
лотенцем по шее, протерла грудь. Потом стянула с него оранжевую просты-
ню, помахала над его плоским голым телом, и реб Менаше еще раз удивился
всеобщему американскому бесстыдству.
Похоже, они вообще не понимают, что такое нагота. И он по привычке
устремился мыслью к первоисточнику, где впервые было произнесено это
слово.
"Оба были наги и не стыдились". Вторая глава Берешит. Где же находят-
ся эти дети? Отчего они не стыдятся? Они не выглядели порочными. Скорее
они казались невинными... Или мы разучились читать Книгу... Или Книга
написана для других людей, способных ее иначе читать?
Нина приподняла колени Алика и соединила их, но ноги неловко завали-
лись.
- Оставь, оставь, - все еще не открывая глаз и досматривая последний
виток орнамента, сказал Алик.
Нина подсунула подушки под его колени.
- Спасибо, Ниночка, спасибо, - отозвался он и открыл глаза.
Высокий худой человек в черном, склонив голову набок, так что поле
черной блестящей шляпы едва не касалось левого плеча, стоял перед ним с
выжидательным видом.
- Do you speak English, don't you?
- I do, - улыбнулся Алик и подмигнул Нине.
Она вышла, следом за ней вышел и Лева.
Раввин сел на скамеечку, еще хранящую тепло священнических ягодиц,
поместил с некоторым колебанием свою пыльную шляпу на край Аликовой пос-
тели. Он сложился пополам, борода его лежала на острых коленях. Огромные
ступни в потертых туфлях на резиночках, без шнурков, стояли носок к нос-
ку, пятками врозь. Он был серьезен и сосредоточен, пружинистый купол
черных с проседью волос покрывала на макушке маленькая черная кипа,
пришпиленная невидимкой.
- Дело в том, раббай, что я умираю, - сказал Алик.
Раввин покашлял и пошевелил длинными сцепленными пальцами. У него не
было специального интереса к смерти.
- Понимаете, моя жена христианка и хочет, чтобы я крестился. Принял
христианство, - пояснил Алик и замолчал. Говорить ему было все труднее.
И вообще он уже не был рад всей этой затее.
Раввин тоже молчал, поглаживая собственные пальцы, а после паузы
спросил:
- И как эта глупость пришла вам в голову? - Он не вполне уместно
употребил английское выражение, обозначавшее глупость иного рода, но
уточнил свою мысль, добавив: - Абсурд.
- Абсурд для эллинов. А разве для иудеев не соблазн? - Изящество и
быстрота реакции не покидали Алика, несмотря на тупое одеревенение, ко-
торое он уже почти перестал ощущать телом, но чувствовал в последние дни
лицом.
- А почему вы думаете, что раввин должен знать тексты вашего апосто-
ла? - блеснул светлыми и радостными глазами Менаше.
- А разве может быть что-нибудь такое, чего не знает раввин? - отбил
Алик.
И они задавали друг другу вопросы, не получая ответов, как в еврейс-
ком анекдоте, но понимали друг друга гораздо лучше, чем, в сущности,
должны были бы. У них не было ничего общего ни в воспитании, ни в жиз-
ненном опыте. Они ели разную пищу, говорили на разных языках, читали
разные книги. Оба они были образованными людьми, но сферы их общих зна-
ний почти не пересекались.
Алик ничего не знал ни о каламе - мусульманском спекулятивном богос-
ловии, которым скрупулезно занимался реб Менаше уже двадцать лет, ни о
Саадии Гаоне, труды которого без устали комментировал реб Менаше все эти
годы, а реб Менаше слыхом не слыхивал ни о Малевиче, ни о де Кирико...
- А что, кроме раввина уже не с кем и посоветоваться? - с горделивой
и юмористической скромностью спросил реб Менаше.
- А почему еврей перед смертью не может посоветоваться именно с рав-
вином?
В этом шутливом разговоре все было глубже поверхности, и оба понимали
это и, задавая дурацкие вопросы, подбирались к тому важному, что проис-
ходит в общении между людьми, - к прикосновению, оставляющему нестирае-
мый след.
- Жалко жену. Плачет. Что мне делать, раббай? - вздохнул Алик.
Раввин убрал улыбку, пришла его минута.
- Айлик! - Он потер переносицу, пошевелил огромными туфлями. - Айлик!
Я почти безвыездно живу в Израиле. Я первый раз приехал в Америку. Я
здесь три месяца. Я потрясен. Я занимаюсь философией. Еврейской филосо-
фией, и это совсем особое дело. У еврея всегда в основе лежит Тора. Если
он не изучает Тору, он не еврей. У нас в древности было такое понятие -
"плененные дети".
Если еврейские дети попали в плен и были лишены Торы, еврейского об-
раза жизни, воспитания и образования, то они не виноваты в этом нес-
частье. Они даже могут этого не осознавать. Но еврейский мир обязан
брать на себя заботу об этих сиротах, даже если они в преклонных годах.
Здесь, в Америке, я увидел целый мир, который весь состоит из "пле-
ненных детей". Целые миллионы евреев в плену у язычников. История евреев
не знала таких времен никогда. Всегда были отступники и насильно крещен-
ные, и "плененные дети" были не только во времена Вавилона. Но сейчас, в
двадцатом веке, "плененных детей" стало больше, чем настоящих евреев.
Это процесс. А если это процесс, то в нем есть воля Всевышнего... И об
этом я думаю все это время. И буду еще долго думать.
А вы говорите - крещение! То есть из категории "плененных детей" пе-
рейти в категорию отступников? С другой стороны, вас и отступником наз-
вать нельзя, потому что, строго говоря, вы и не являетесь евреем. И вто-
рое хуже первого, вот что бы я сказал... Но скажу еще, опять с другой
стороны: в сущности, у меня никогда не было выбора...
"Как интересно, и у этого тоже не было выбора... Отчего же у меня бы-
ло выборов - хоть жопой ешь", - подумал Алик.
- Я родился евреем, - Менаше тряхнул своими пышными пейсами, - я был
им от самого начала и буду до конца. Мне нетрудно. У вас есть выбор. Вы
можете быть никем, что в моем понимании значит быть язычником, а могли
бы стать евреем, к чему у вас есть большое основание - кровь. А можете
стать христианином, то есть, по моему разумению, подобрать кусок, упав-
ший с еврейского стола. И даже не буду говорить, хорош этот кусок или
плох, скажу только, что приправа, которую история приложила к этому кус-
ку, была очень сомнительной... Но уж если говорить вполне откровенно -
не есть ли христианская идея жертвоприношения Христа, понимаемого как
ипостась Всевышнего, самой большой победой язычников?
Он пожевал красную губу, еще раз внимательно посмотрел на Алика и за-
кончил:
- По моему мнению, пусть вы лучше останетесь "плененным"... Уверяю
вас, есть вещи, которые решают мужья, а не жены. Ничего другого не могу
вам сказать...
Реб Менаше встал с неудобной скамеечки и вдруг почувствовал головок-
ружение.
Он склонился над Аликом со всей высоты своего роста и стал прощаться:
- Вы устали, я вижу. Вы отдыхайте...
И он забормотал какие-то слова, которых Алик уже не разобрал. Они бы-
ли на другом языке.
- Реб Менаше, подождите, я бы хотел с вами выпить на прощанье, - ос-
тановил его Алик.
Либин и Руди вынесли Алика в мастерскую и усадили, вернее сказать,
