буждала в окружающих, особенно в мужчинах, чувство повышенной от-
ветственности.
У Нины, кроме того, была еще одна особенность: каждую свою прихоть,
каприз или выдумку она доводила до предела. Например, она никогда не
брала в руки денег. Поэтому Алик, уезжая, скажем, на неделю в Вашингтон,
знал, что Нина не выйдет в магазин и предпочтет голодную смерть прикос-
новению к "гадким бумажкам". И он всегда забивал ей перед отъездом холо-
дильник.
В России Нина никогда не готовила, так как боялась огня. Она увлека-
лась тогда астрологией и где-то вычитала, что ей, рожденной под знаком
Весов, грозит опасность от огня. С тех пор она уже больше не подходила к
плите, объясняя это космической несовместимостью знака воздуха и стихии
огня.
Здесь, в ателье, где вместо газовой плиты стояла электрическая и жи-
вой огонь она видела разве только на кончике спички, ее отвращение к
стряпне не прошло, и Алик легко и с успехом справлялся с кухней.
Кроме денег и огня была еще одна вещь, уже вполне неосязаемая, - бе-
зумный, до столбняка, страх перед принятием решения. Чем незначительней
был предмет выбора, тем больше она мучилась. Ирина однажды, получив кучу
бесплатных билетов от своей клиентки-певицы, по просьбе Тишорт пригласи-
ла Алика с Нинкой в театр. Они заехали за ними и оказались свидетельни-
цами того, как Нинка до изнеможения перемеряла свои маленькие узкие
платьица и нарядные туфли, а потом бросилась в постель и сказала, что
она никуда не пойдет. И плакала в подушку, пока Алик, избегая смотреть в
сторону невольных свидетельниц, не положил рядом с Нинкой какого-то
платья наугад и не сказал ей:
- Вот это. К опере бархат все равно что сосиски к пиву.
Тишорт, кажется, получила от этого представления больше удовольствия,
чем от посредственной оперы.
Ирина хорошо знала цену прихоти и капризу: этим была полна ее юность.
Но в отличие от Нины у нее за спиной было цирковое училище. Умение хо-
дить по проволоке очень полезно для эмигранта. Может быть, именно благо-
даря этому умению она и оказалась самой удачливой из всех... Ступни ре-
жет, сердце почти останавливается, пот заливает глаза, а скулы сведены
безразмерной оскальной улыбкой, подбородок победоносно вздернут, и кон-
чик носа туда же, к звездам,
- все легко и просто, просто и легко... И зубами, когтями, недосыпая
восемь лет ровно по два часа каждый день, вырываешь дорогостоящую амери-
канскую профессию... И решения приходится принимать по десять раз на
дню, и давно взято за правило - не расстраиваться, если сегодняшнее ре-
шение оказалось не самым удачным.
"Прошлое окончательно и неотменимо, но власти над будущим не имеет",
- говорила она в таких случаях. И вдруг оказалось, что ее неотменимое
прошлое имеет какую-то власть над ней.
Ни о будущей смерти, ни о прежней жизни никаких разговоров Ирина с
Аликом не вела. То, о чем она и мечтать не могла, произошло: Тишорт об-
щалась с Аликом и со всеми его друзьями так легко и свободно, что никому
из них и в голову не приходило, какое сложное психическое расстройство
перенесла девочка. Но теперь Ирина вряд ли могла объяснить себе самой,
что заставляет ее проводить в шумном беспорядочном Аликовом логове каж-
дую свободную минуту вот уже второй год.
Английская золотая рыбка, больше похожая на загорелого тунца, чем на
нежную вуалехвостку, доктор Харрис, с которым Ирина тайно женихалась уже
четыре года, приехавши на пять дней в Нью-Йорк, едва смог ее изловить и
улетел обиженным, в полной уверенности, что она собирается его бро-
сить... А это совершенно не входило в ее планы. Он был известным специа-
листом по авторским правам, занимал такое положение, что и познакомиться
с ним для нее было почти невозможно. Чистый случай: хозяин конторы взял
ее с собой на переговоры в качестве помощника, а потом был прием, на ко-
тором женщин почти не было, и она сияла на фоне черных смокингов как бе-
лая голубка среди старых воронов. Через два месяца, когда она уже и ду-
мать забыла об этой поездке в Англию, пришло приглашение на конференцию
молодых юристов. Хозяин конторы долго не мог опомниться от изумления, но
заподозрить Харриса в интересе к своей миниатюрной помощнице не мог. Од-
нако отпустил Ирину на три дня в Европу. И теперь все шло к тому, что
Харрис женится...
И здесь не какая-нибудь любовь-морковь, а дело серьезное.
Каждая женщина, которой исполнилось сорок, мечтает о Харрисе. А Ирине
как раз исполнилось.
В общем, получилось глупо...
Вечером Ирина приехала к Нинке для разговора. Но в спальне топталась
опять знахарка, заскочившая на пять минут перед отъездом, Нинка вокруг
нее бегала.
В мастерской, как обычно, сидел народ.
Ирина была голодная, открыла холодильник. Там было плоховато. В бу-
мажном пакете из русского магазина лежал дорогостоящий черный хлеб, под-
сыхал сыр.
Ирина сделала себе бутерброд. Выпила Нинкиной смеси - в этом доме все
почему-то начинали пить "отвертку" - апельсиновый сок с водкой... Нако-
нец выползла Нинка.
- Так зачем тебе понадобился Готлиб?
- Какой Готлиб? - удивилась Нинка.
- О Господи, да ты же ночью звонила...
- А, он Готлиб. Я и не знала, что он Готлиб... Алик сказал, чтобы
привезли раббая, - невинно сказала Нинка, а Ирина вдруг почувствовала
прилив раздражения: чего она возится с этой идиоткой... Но она професси-
онально сдержала раздражение и мягко спросила:
- Да зачем ему раббай? Ты ничего не путаешь?
Нинка просияла:
- Да ты же ничего не знаешь! Алик согласился креститься.
Ирина от ярости зашлась:
- Нин, если креститься, то, наверное, священник нужен, а?
- Само собой! - кивнула Нинка. - Само собой - священник. Это я уже
договорилась. Но Алик попросил... он хочет еще и с раббаем поговорить.
- Он хочет креститься? - удивилась Ирина, уловив наконец самое су-
щественное.
Нина опустила узкое личико в костлявые, переставшие быть красивыми
руки.
- Фима говорит, что очень плохо. Все говорят, что плохо. А Марья Иг-
натьевна говорит, что последняя надежда - креститься. Я не хочу, чтобы
он уходил в никуда. Я хочу, чтобы его Бог принял. Ты не представляешь
себе, какая это тьма... Это нельзя себе представить...
Нинка кое-что знала про тьму, у нее были три суицидальные попытки:
одна в ранней юности, вторая после отъезда Алика из России и третья уже
здесь, после рождения мертвого ребенка...
- Надо скорее, скорее. - Нинка вылила остатки сока в стакан. - Ириша,
купи мне, пожалуйста, сока. А водки не надо, водку вчера Славик принес.
Пусть твой Готлиб нам раббая приволочет...
Ирина взяла сумку, опустила руку в металлический судок, стоявший на
холодильнике, - туда складывали счета. Там было пусто: кто-то уже опла-
тил.
5 О себе она говорила: я ставила на всех лошадок, в том числе и на
еврейскую.
Еврейской лошадкой был огромный чернобородый Лева Готлиб, которому
удалось засунуть русскую Ирку в иудаизм, да не как-нибудь, а по полной
программе, с субботними свечами, миквой и головным убором, который был
ей, кстати, очень к лицу. Маленькая Тишорт была отправлена тогда в рели-
гиозную школу для девочек, которую, между прочим, до сего дня добром
вспоминала.
Ирка проеврействовала два полных года. Учила иврит: способностями она
была никак не обижена, все ей давалось легко. Ходила в синагогу и нас-
лаждалась семейной жизнью. В одно прекрасное утро она проснулась и поня-
ла, что ей смертельно скучно. Она собрала попавшиеся под руку вещи и не-
медленно съехала, оставив Леве записку ровно в два слова: "Я уезжаю".
Позднее, когда Лева разыскал ее у старых друзей и пытался восстановить
семью, она отвечала только одно: надоело, Лева, надоело. Это был послед-
ний ее каприз, а может, эмоциональный бунт - больше она не позволяла се-
бе таких экстравагантных поступков.
Переехала в Калифорнию. Как она жила эти годы, нью-йоркским друзьям
было неизвестно. Некоторые считали, что у нее был какой-то запасец. Дру-
гие подозревали, что ее содержит любовник. Толком никто ничего не знал:
днем она носила английского стиля костюмы из льна и шелка, а по вечерам,
нацепив перья и блестки, выступала со своим акробатическим номером в
специальном месте для богатых идиотов. Цирковое училище было не фунт
изюму - настоящая профессия, не какой-нибудь PhD. Благодаря этой профес-
сии по ночам она крутила ногами, а днем ворочала мозгами в юридической
школе. В конце концов она ее окончила, пройдя положенный курс наук и на-
учившись за эти годы вставать в половине седьмого, вместо сорокаминутной
утренней ванны принимать трехминутный душ и не поднимать телефонной
трубки прежде, чем автоответчик объявит ей, кто именно звонит; она полу-
чила место помощника юриста в солидной конторе.
Жила она в Лос-Анджелесе, с эмигрантами почти не общалась, говорила с
легким английским акцентом, которому надо было еще научиться. Это было
даже шикарно. Люди понимающие знают, что избавиться от акцента труднее,
чем его изменить. Свою незамысловатую русскую фамилию она поменяла пре-
дусмотрительно, еще при получении первых американских документов.
Со времен ее шоу-карьеры у нее остались кое-какие артистические свя-
зи, и она привела с собой клиентуру. Не бог весть какую, но хозяин это
оценил. Со временем он дал ей возможность вести дела самостоятельно. Она
выиграла для него несколько незначительных дел. Для американского моло-
дого человека такая карьера могла бы считаться неплохой. Для сорокалет-
ней циркачки из России она была блестящей.
Бывшему мужу Леве развод тоже пошел на пользу. Он женился на пра-
вильной еврейской девушке из Могилева, не имевшей за спиной ни опыта
цирковой акробатки, ни какого бы то ни было вообще. Большая, толстая и
широкозадая, она родила ему за семь лет пятерых детишек, и это полностью
примирило Леву с потерей Ирки. Рассудительная жена уверенно говорила
подружкам:
- Вы же понимаете, всем нашим мужчинам по вкусу шиксы, но это до тех
пор, пока они не имеют настоящую еврейскую жену.
Эта великая мудрость была последним пределом ее возможностей, но Лева
не стал бы этого оспаривать.
Ирина довольно быстро разыскала по справочнику Леву, а когда попроси-
ла его о срочной встрече, он был сильно смущен. Два часа, покуда она до-
биралась к нему в Бронкс, он корчился от предчувствия большой неприят-
ности или по меньшей мере неловкости, которые она с собой привезет.
Контора его была довольно замурзанная, но дело, которое здесь вари-
лось, было придумано когда-то Иркой. Ее практический ум в сочетании с
небрежной незаинтересованностью принес в свое время Леве удачу. Именно
Ирка в самом начале их недолгого брака уговорила его вложить все имеющи-
еся у него деньги, с трудом сбитые пять тысяч, в рискованную и блестяще
себя оправдавшую затею по производству кошерной косметики. В то время
Ирина еще находилась в состоянии недолгого романа с иудаизмом, правда
весьма смягченным и реформированным, но не забывшим о драматических от-
ношениях молока и мяса, в особенности того, которое при жизни хрюкало.
Левушкина косметика еще только-только находила своих потребителей,
когда Ирина, покрытая трефными бликами общеамериканской косметики, его
покинула.
Лева, вступив в новую полосу своей жизни, вскоре поменял ориентацию,
изменив реформаторам с ортодоксами. Там был свой политический резон. Ему
пришлось отказаться от производства грубых красок, оскверняющих благо-
родные лица еврейских женщин, и он продал эту часть дела двоюродному
брату, оставив за собой производство кошерного шампуня и мыла, а также
научился производить кошерный аспирин и другие медикаменты. Вероятно, на
свете существовало довольно много людей, которым эта идея не казалась
сплошным надувательством.
Лева встретил Ирину на пороге своего кабинета. Оба сильно изменились,
