этого прекрасного, исполненного величия человека в странном
одеянии, который показался мне каким-то повелителем царства
духов; я хотела попросить отца, чтобы он не уничтожал эту
картину, но не могла преодолеть овладевшей мною робости. Спустя
несколько дней в душе у меня совершенно изгладилось впечатление
от разыгравшейся сцены.
Мне исполнилось четырнадцать лет, но я все еще оставалась
резвой беззаботной девчонкой, странно отличавшейся от
серьезного, важного Гермогена, и, бывало, отец говорил, что
если Гермоген кажется ему скромной девушкой, то я скорее
проказник мальчишка. Но вскоре мы изменились. Гермоген начал со
все возраставшим увлечением и пылом заниматься военными
упражнениями, а так как со дня на день ожидалась война, то он
добился от отца позволения отправиться на военную службу. А во
мне как раз в эту пору, неясно почему, произошла резкая
перемена, и я никак не могла понять, что со мною творится, но
чувствовала я себя все хуже. Какая-то поразительная немочь
овладела моей душой, подрывая мои жизненные силы. Нередко я
была близка к обмороку, перед моим внутренним взором проплывали
какие-то удивительные картины и видения, и, казалось, надо мной
простирается небо во всем своем блеске, возвещая о небывалом
блаженстве и радости, но я глаз к нему не могу поднять, будто
сонный-пресонный ребенок. Не понимая почему, я часто испытывала
смертельную тоску или ни с того ни с сего становилась
безудержно веселой. Чуть что, слезы брызнут из глаз или
какое-то неизъяснимое томление охватит меня до физической боли,
до судорог, которые вдруг начнут сводить все тело. Отец заметил
мое состояние, приписал его не в меру возбужденным нервам и
вызвал врача, который лечил меня и так, и эдак, но без всякого
успеха. Не знаю отчего, но только вдруг мне пригрезился тот
забытый портрет --незнакомец будто живой стоял передо мною,
устремив на меня полный сострадания взор. "Ах, неужели я сейчас
умру?.. что это со мной, почему я испытываю такую невыразимую
муку?" --воскликнула я, вопрошая видение; а незнакомец
усмехнулся и ответил: "Ты меня любишь, Аврелия, оттого и твои
муки; но неужели ты заставишь меня нарушить данные Богу обеты?"
К своему изумлению, я только тут заметила на незнакомце
орденское одеяние капуцина... Я напрягла все силы, чтобы
избавиться от этого мечтательного состояния. Мне это удалось. Я
твердо была убеждена, что этот монах--только обманчивый
призрак, созданный моим воображением, но я все же ясно
почувствовала, что мне открылась тайна любви. Да!.. я любила
незнакомца со всей силой пробудившегося чувства, со всем пылом
юного сердца. В эти первые минуты блуждающих мечтаний, когда
мне привиделся незнакомец, болезненное состояние мое,
по-видимому, достигло наибольшей остроты; вскоре нервы мои
окрепли, но я никак не могла оторваться от этого образа, мною
владела фантастическая любовь к существу, жившему только во
мне, и я казалась какой-то мечтательницей. Я ничего не видела и
не слышала, в обществе сидела не шевелясь и, поглощенная
идеальной любовью, отвечала невпопад, так что меня могли
принять за дурочку. В комнате брата я увидела однажды какую-то
незнакомую мне книгу; я раскрыла ее, это был переведенный с
английского роман "Монах"!.. Я вся затрепетала от леденящего
ужаса, когда подумала, что мой неведомый возлюбленный был тоже
монах. Я не подозревала, что любовь к человеку, который
посвятил себя Богу, может быть греховной, но мне вдруг
вспомнились слова, произнесенные призраком: "Неужели ты
захочешь, чтобы я нарушил данный Богу обет?" -- и лишь теперь,
когда они так глубоко запали мне в душу, они тяжко меня
уязвили. Я подумала, не натолкнет ли меня эта книга на
какое-либо решение. Я унесла ее с собой, начала читать и с
захватывающим интересом следила за развертывающимися передо
мной необычайными событиями; но вот совершено первое убийство,
вот монах стал творить мерзость за мерзостью, и, когда наконец
он продал душу дьяволу, невообразимый ужас овладел мною, и
тут-то я вспомнила давние слова Гермогена: "Мать разговаривает
с дьяволом!" Мне пришло на ум, уж не продался ли дьяволу, как
тот монах в английском романе, и мой незнакомец, и не задумал
ли он погубить мою душу. И все же я не могла подавить в себе
любовь к монаху, созданному моим воображением. Но теперь, когда
я узнала, что любовь может быть преступной, отвращение боролось
во мне с переполнявшими сердце чувствами, и эта борьба вызывала
порой удивительное возбуждение. Нередко в присутствии
постороннего мужчины меня охватывало какое-то жуткое чувство,
мне вдруг начинало казаться, что это монах, который схватит
меня и низринет в бездну вечной погибели. Однажды Райнхольд,
возвратясь из поездки, рассказал о капуцине Медарде, широко
прославившемся своими проповедями, Райнхольд и сам с восторгом
слушал его в ..р.
Я вспомнила монаха из романа, и мною овладело странное
предчувствие: уж не Медард ли этот грозный и любимый мною
образ? Сама не знаю почему, эта мысль вызвала во мне ужас, я
совершенно растерялась и испытывала нестерпимые муки. Я утопала
в океане предчувствий и грез. Но тщетны были все мои усилия
изгнать из сердца образ монаха; злополучное дитя, я не могла
побороть греховную любовь к тому, кто навеки связал себя
обетом... Однажды, как это случалось уже не раз, отца навестил
священник. Он долго распространялся о всевозможных искушениях,
к каким прибегает дьявол, и заронил искру в мое сердце, когда
описывал безотрадное состояние юной души, в недра которой
дьявол задумал проложить себе тропу, встречая лишь слабое
сопротивление. Мой отец прибавил кое-что от себя, словно речь
шла обо мне. "В таких случаях может спасти, -- сказал в
заключение священник, -- только безграничное упование,
непоколебимая надежда, и не столько на наших друзей, сколько на
религию и на ее служителей". После этой знаменательной беседы я
решила искать утешения в церкви и облегчить душу покаянием на
святой исповеди. Мы жили тогда в резиденции, и я задумала пойти
на другой день рано утром в расположенную рядом с нами
монастырскую церковь. Я провела ужасную, мучительную ночь.
Отвратительные, греховные образы, каких я никогда не видала и о
каких даже представления не имела, обступили меня, но посреди
них встал монах и, протягивая мне руку словно для спасения,
крикнул: "Скажи только, что ты любишь меня, и никакого вреда
тебе не будет". И я непроизвольно воскликнула: "Да, Медард, я
люблю тебя!" -- и духи ада тотчас рассеялись!.. Наконец я
встала, оделась и пошла в монастырский храм.
Утренний свет пробивался многоцветными лучами сквозь
витражи, какой-то послушник подметал притвор. Неподалеку от
боковых дверей, в которые я вошла, стоял алтарь святой Розалии,
там я прочитала короткую молитву и затем направилась к
исповедальне, где уже сидел монах. Силы небесные, смилуйтесь
надо мной! -- то был Медард! В этом не было никакого сомнения,
это открыла мне высшая сила. Безумный страх, безумная любовь
нахлынули на меня, но я почувствовала, что только твердость и
мужество могут меня спасти. Я открыла ему на исповеди свою
греховную любовь к человеку, посвятившему себя Богу, нет, я
открыла ему больше того!.. Предвечный Боже, было мгновение,
когда мне почудилось, что я уже не раз, в безысходном отчаянии,
проклинала священные узы, связавшие моего любимого, и я в этом
покаялась монаху! "Это тебя, Медард, тебя я так неизреченно
люблю". То были последние слова, которые я еще в силах была
произнести, но затем благотворные утешения церкви, словно
небесный бальзам, потекли из уст монаха, который мне вдруг
перестал казаться Медардом. А потом старый, почтенного вида
Пилигрим взял меня за руку и медленно провел по церкви к
главному выходу. Он говорил исполненные святого вдохновения,
возвышенные слова, но они навевали на меня сон, как на ребенка,
убаюкиваемого нежными, ласковыми звуками колыбельной. Я
потеряла сознание и, очнувшись, увидела, что лежу одетая на
софе в своей комнате. "Слава Богу и всем святым, кризис
миновал, она пришла в себя!"--воскликнул чей-то голос. Это были
слова врача, с которыми он обратился к моему отцу. Мне
рассказали, что утром меня нашли в состоянии почти смертельного
оцепенения, опасались нервного удара. Как видишь, дорогая моя,
благочестивая матушка, исповедь моя у монаха Медарда была лишь
яркой грезой моего взволнованного воображения; должно быть,
святая Розалия, к которой я часто прибегаю с молитвами и перед
чьим образом я молилась даже во время этого сновидения, навела
на меня эти грезы, чтобы спасти от сетей, расставленных
лукавым. Безумная любовь к обманчивому призраку в одеянии
монаха покинула мое сердце. Я совершенно выздоровела и стала
жить весело и беззаботно... Но, Боже правый, этот ненавистный
монах еще раз нанес мне страшный, почти смертельный удар. В
монахе, который почему-то попал в наш замок, я тотчас же узнала
Медарда, исповедавшего меня во сне. "Это тот самый дьявол, с
которым, бывало, разговаривала мать, берегись, берегись!--он
расставляет тебе сети" -- так изо дня в день твердил
злополучный Гермоген. Ах, в его предостережениях не было даже
надобности. С первого же мгновения, когда монах бросил на меня
сверкающий преступным желанием взгляд и затем в лицемерном
восторге воззвал к святой Розалии, он нагнал на меня
неимоверный страх. Ты знаешь, добрая моя матушка, обо всех
ужасных событиях, разразившихся потом у нас в замке. Но, ах, я
должна признаться, что монах этот был для меня тем опаснее, что
глубоко-глубоко в моем сердце шевелилось чувство, подобное
тому, какое я испытала, когда впервые мною стали овладевать
греховные помыслы и когда я должна была бороться с искушениями
лукавого. Были минуты ослепления, когда я доверчиво склоняла
слух к притворно-благочестивым речам монаха и когда мне
казалось, что у него в душе брезжит искра небесного огня, от
которой мое сердце загорается чистым пламенем неземной любви.
Но этот лукавый человек даже в мгновения религиозного экстаза
умел раздувать адское пламя. Святые, которых я истово молила
заступиться за меня, послали мне ангела-хранителя в лице моего
брата.
Вообрази же мой ужас, милая матушка, когда здесь, при моем
первом появлении при дворе, ко мне подошел человек, в котором
я, несмотря на его светскую одежду, с первого взгляда узнала
монаха Медарда. Увидев его, я упала в обморок. Очнувшись в
объятиях герцогини, я громко воскликнула: "Это он, это он,
убийца моего брата!.." -- "Да, это он, -- подтвердила
герцогиня, -- переодетый монах Медард, бежавший из монастыря;
его поразительное сходство с отцом его Франческо..."
Боже, будь милостив ко мне, ибо, когда я пишу это имя,
меня пронизывает ледяная дрожь. Портрет, который хранился у
моей матери, был портретом Франческо... У преследовавшего меня
обманчивого призрака монаха были точь-в-точь те же черты!.. Я
сразу же увидела, что Медард, которому я исповедовалась в том
изумительном видении, поразительно похож на человека,
изображенного на портрете. Медард--это сын Франческо, тот самый
Франц, которого ты, добрая моя матушка, воспитала в таком
благочестии и который ныне погряз в злодеяниях и смертных
грехах. Но что же общего было у моей матери с этим Франческо и
что побудило ее в такой тайне хранить у себя его портрет и,
казалось, предаваться, глядя на него, воспоминаниям о какой-то
