капуцинов близ Б.?
-- Как я уверен во всемогуществе Божьем, -- отвечал
Кирилл, -- так уверен, что человек этот, хотя он и в мирском
одеянии, тот самый Медард, который был на глазах моих
послушником монастыря капуцинов близ Б. и принял там монашеский
сан. К тому же у Медарда на шее с левой стороны красный рубец в
виде креста, и если у этого человека...
-- Как видите, -- прервал монаха следователь, обращаясь ко
мне,--вас принимают за капуцина Медарда из монастыря близ Б., а
именно этого капуцина обвиняют в тяжких преступлениях. Так если
вы не этот монах, то вам теперь легко это доказать, ибо у того
Медарда была особая примета, которой у вас, буде ваши показания
правдивы, не может быть, и вот вам прекрасная возможность
оправдаться. Обнажите шею...
сознание; но и соединяясь с нею в грехе, я всем своим существом
коварная судьба, кажется, наделила меня совершенным сходством с
этим вовсе не знакомым мне заподозренным монахом, вплоть до
крестообразного шрама на левой стороне шеи...
И действительно, ранка на шее от алмазного креста аббатисы
оставила по себе красный рубец в виде креста, который не
изгладился с годами.
-- Обнажите шею, -- повторил следователь.
Я повиновался, и Кирилл громко воскликнул:
-- Пресвятая матерь Божия! Да ведь это она, она
самая,--красная метка в виде креста!.. Медард... Ах, брат
Медард, неужели ты не дорожишь спасением души?..
Плача, теряя сознание, он бессильно опустился на стул.
-- Что можете вы противопоставить утверждениям этого
почтенного духовного лица? -- спросил следователь.
В это мгновение будто молния пронзила меня, а робость,
овладевшая было мною, мигом рассеялась, и увы, сам Враг рода
человеческого стал мне нашептывать: "Какой вред могут причинить
тебе все эти ничтожные люди, тебе, столь сильному и духом, и
умом?.. Разве Аврелии не суждено стать твоей?" И я тотчас
разразился дерзкими, почти глумливыми речами:
-- Этот монах, что бессильно лежит в кресле, просто
выживший из ума, дряхлый телом и духом старик: безумец
вообразил себе, что я беглый капуцин из его обители, с которым
у меня, быть может, и есть какое-то отдаленное сходство.
Следователь до сих пор был невозмутимо спокоен, держался
ровного тона, глядел приветливо, но тут его лицо впервые
приняло суровое, настороженное выражение, он встал и посмотрел
мне в глаза пронизывающим взглядом. Признаюсь, даже сверкание
его очков было для меня невыносимо, ужасно, я не мог более
говорить; в порыве бешенства и отчаяния я взмахнул кулаком и
громко воскликнул:
-- Аврелия!..
-- Что с вами? Что означает это имя? --резко спросил
следователь.
-- Неисповедимый Рок обрекает меня на позорную смерть, --
глухо произнес я,--но я невиновен... да... я ни в чем не
виноват... отпустите меня... сжальтесь надо мной... я чувствую,
что мною овладевает безумие!.. Отпустите меня!..
Следователь, по-прежнему спокойный, продиктовал
протоколисту много такого, чего я не смог уловить, и, наконец,
прочитал мне протокол допроса, куда были записаны все его
вопросы и мои ответы, а также разговор мой с Кириллом. Мне
пришлось подписаться, после чего следователь потребовал, чтобы
я написал несколько строк по-немецки и по-польски, что я и
сделал. Взяв листок с немецким текстом, следователь подал его
уже пришедшему в себя патеру Кириллу, и спросил его:
-- Похож ли этот почерк на руку брата Медарда из вашего
монастыря?..
-- Как две капли воды, до мельчайших подробностей, --
воскликнул Кирилл и повернулся ко мне. Он хотел что-то сказать
мне, но следователь взглядом остановил его. Внимательно
всмотревшись в написанный по-польски текст, следователь встал,
подошел ко мне и сказал весьма решительным, не допускавшим
возражений тоном:
-- Вы вовсе не поляк. Все тут неверно, здесь множество
неправильных оборотов, грамматических и орфографических ошибок!
Ни один природный поляк не написал бы так, будь он даже гораздо
менее образован, чем вы.
-- Я родом из Крчинева и потому, без сомнения, поляк. Но
даже если я не поляк, а по каким-то таинственным причинам
должен скрывать свое настоящее имя и звание, то я все же не
капуцин Медард, который, судя по тому, что здесь говорилось,
сбежал из монастыря близ Б.
-- Ах, брат Медард,-- перебил меня Кирилл,--разве наш
высокочтимый приор Леонард не послал тебя в Рим, полагаясь на
твою верность обетам?.. Ради Христа, брат Медард, не отрекайся
так безбожно от священного сана, которым ты пренебрег!
-- Будьте добры, не перебивайте нас,--сказал ему
следователь и продолжал, обращаясь ко мне: -- Должен сказать,
что простодушные показания этого старца подкрепляют и без того
весьма основательные подозрения, что вы действительно Медард.
Не скрою, пред вами предстанут еще несколько человек, которые
без малейших колебаний признали вас за этого монаха. В том
числе и особа, встречи с которой, буде подтвердятся подозрения,
вам следует весьма и весьма опасаться. Даже в ваших вещах
найдены улики, подтверждающие обвинение. Наконец, мы ждем со
дня на день ответа на посланный в познаньские суды запрос о
вашем происхождении. Я говорю вам об этом откровенно, не как
следователь, дабы вы убедились, что я вовсе не намерен
прибегать к уловкам, чтобы вырвать у вас признание, если
предположения наши верны. Подготовляйтесь сколько угодно к
дальнейшим допросам, но если вы в самом деле преступный Медард,
то знайте, испытующий взгляд следователя проникнет сквозь любую
личину, и тогда вы узнаете, в чем вас обвиняют. Если же вы
действительно Леонард Крчинский, за которого себя выдаете, и
если поразительное, вплоть до особых примет, сходство с
Медардом объясняется причудливой игрой природы, то вам нетрудно
будет в дальнейшем удостоверить свою личность. Сдается, вы
сейчас в крайнем возбуждении, и уже на этом основании я считаю
необходимым прервать допрос; к тому же я хочу дать вам время
для размышлений. После всего, что сегодня произошло, у вас
будет над чем подумать.
-- Так вы находите мои показания ложными?.. И уверены, что
я беглый монах Медард? -- спросил я.
Следователь ответил с легким поклоном:
-- Адье, господин фон Крчинский.
Меня снова отвели в камеру.
Слова следователя, будто раскаленные уголья, прожгли мне
душу. Все мои показания представлялись мне теперь глупыми и
вздорными. Особа, с которой мне предстояла очная ставка и
которой следовало весьма опасаться, была, без сомнения,
Аврелия. Как вынести такое испытание! Я голову ломал,
доискиваясь, что же из моих вещей могло вызвать особые
подозрения, и у меня мучительно сжалось сердце, когда я
вспомнил об именном кольце Евфимии, подаренном мне в замке, и о
ранце Викторина, -- я все еще возил его с собою, и перевязан он
был веревочным поясом капуцина!.. Тут я решил, что погиб
безвозвратно!.. В отчаянии метался я по камере. Но вот мне
почудилось, что кто-то сказал мне на ухо свистящим шепотом:
"Глупец, чего ты оробел? Неужто ты забыл про Викторина?.." И я
громко воскликнул:
-- Ха, дело вовсе не проиграно!
Я загорелся надеждой, мысль у меня лихорадочно
заработала!.. Я и прежде полагал, что в бумагах Евфимии могут
найтись письма Викторина, сообщавшего о своем намерении
появиться в замке под видом монаха. Основываясь на этом, я
хотел придумать версию о своей встрече с Викторином и даже с
самим Медардом, за которого меня принимали; сообщить, что мне
приходилось слышать о приключениях графа в замке, столь ужасно
закончившихся, и, ссылаясь, на поразительное сходство с этими
лицами, придумать для себя какую-то невинную роль. Мне
предстояло тщательно обдумать все до мельчайших подробностей, и
вот я решил сочинить целый роман, который должен был меня
спасти!.. По моему требованию мне принесли перьев и чернил для
письменных показаний о тех обстоятельствах моей жизни, которых
я не коснулся на допросе. Я напряженно работал до глубокой
ночи; фантазия у меня разгорелась вовсю, и постепенно мои
вымыслы стали принимать законченную форму, и все прочней и
прочней становились хитросплетения безграничной лжи, которыми я
надеялся заслонить перед взором следователя правду.
Башенные часы пробили двенадцать, когда я снова уловил
тихий отдаленный стук, нагнавший на меня накануне такую жуть...
Я старался не обращать на него внимания, но все громче
раздавались мерные удары, а в промежутках кто-то по-прежнему
стонал и смеялся... Хватив кулаком по столу, я крикнул во все
горло:
--Потише вы там, внизу! --надеясь вернуть себе бодрость и
разогнать овладевший мной страх, но там, под сводами нижнего
этажа, все резче и пронзительней перекатывался хохот и слышался
запинающийся голос:
-- Бра-тец мой, бра-тец... пусти меня к себе наверх...
на-верх... от-крой... слышишь: открой!..
Прямо подо мной, в подполье, скребло, дребезжало,
царапало, и в промежутках раздавались все те же стоны и смех; с
каждой минутой все явственней звучали шорох, царапанье,
скрежет... а в перерывах слышался глухой шум, точно от падения
тяжелых глыб... Я вскочил, держа лампу в руке. Вдруг пол подо
мной заколебался, я отступил и увидел, что на том месте, где я
только что стоял, каменная плита начинает распадаться на мелкие
куски. Я схватил ее и без особого труда приподнял. Сквозь дыру
прорвался тусклый свет, и навстречу мне протянулась голая рука,
в которой сверкал нож. Содрогнувшись от ужаса, я отпрянул. А
снизу до меня донесся запинающийся голос:
-- Бра-тец! Бра-тец, Медард там, там, он лезет к тебе
наверх... Бери же...бери... круши... круши... и в ле-лес... в
лес!
Внезапно меня осенила мысль о бегстве; преодолевая страх,
я схватил нож, который совала мне голая рука, и начал усердно
отбивать известку, скреплявшую плиты пола. А некто,
находившийся внизу, ловко орудовал, выталкивая плиты наружу.
Уже четыре или пять плит были отброшены в сторону, как вдруг
из-под пола поднялся обнаженный по самые бедра человек и,
устремив на меня пристальный мертвенный взгляд, разразился
безумным, насмешливым, наводящим ужас хохотом. Лампа ярко
осветила его лицо... я узнал в этом призраке самого себя... и
рухнул без чувств на пол.
Очнулся я от резкой боли в руках! Вокруг было светло,
тюремный надзиратель стоял возле меня с ослепительно горевшим
фонарем, звон цепей и удары молота гулко отдавались под
сводами. Это заковывали меня в кандалы. Мало было наручников и
ножных кандалов, -- меня оковали по талии железным обручем и
посадили на цепь, прикрепленную к стене.
-- Надеюсь, теперь ваша милость перестанет помышлять о
побеге, -- промолвил тюремный надзиратель.
-- А за что молодца посадили? -- спросил кузнец.
-- Эх, Иост, -- ответил надзиратель, -- разве ты ничего не
слыхал? В городе только и толков, что о нем. Этот проклятый
капуцин зарезал трех человек. О нем узнали-таки всю
подноготную. Еще несколько деньков, и у нас будет славная
потеха, -- то-то завертятся колеса!..
Я больше ничего не слышал, ибо снова потерял сознание. С
трудом вышел я из оцепенения, в котором находился долгое время.
Вокруг была непроницаемая тьма. Но вот тусклый дневной свет
начал пробиваться в низкую, не более шести футов высоты,
сводчатую камеру, и я с ужасом догадался, что меня перенесли
туда из прежней. Меня мучила жажда, я схватил кружку с водой,
стоявшую подле меня, но что-то холодное и липкое скользнуло по
моей руке, и я увидел спасавшуюся неуклюжими прыжками
