что-то уж очень чудно говорите, и я никак не могу доискаться
смысла; но, признаюсь, когда я увидел Аврелию, осажденную этими
щеголями, у которых, как вы остроумно изволили заметить,
любовный пламень пробивался сквозь их восторженно
приподнявшиеся коки, в душе у меня ожило одно горькое
воспоминание из моего прошлого и, думая о дурацком поведении
некоторых людей, я почувствовал досаду, презрение и невольно
расхохотался. Очень сожалею, что без всякого умысла причинил
столько неприятностей, но я достаточно наказан за это, так как
на время сам себя изгнал из придворного круга. Да простит мне
герцогиня и да простит Аврелия.
-- Ах, дорогой господин Леонард, -- возразил лекарь, --
мало ли какие бывают у нас странные побуждения, но с ними
нетрудно справиться, если сердце чисто.
-- А кто из людей может этим похвастаться? -- глухо, будто
про себя промолвил я.
Лейб-медик вдруг переменил тон, и выражение лица у него
тоже изменилось.
-- Мне кажется, -- произнес он мягким тоном, но
строго,--мне кажется, что вы действительно больны... Вы бледны,
расстроены... Глаза у вас запали и горят каким-то странным
красноватым огнем... Пульс у вас лихорадочный... Голос звучит
глухо... Не прописать ли вам чего-нибудь?
-- Яду! -- еле слышно промолвил я.
--Ого!-- воскликнул лекарь,--вот до чего уже дошло? О нет,
нет, вместо яду прописываю вам как отвлекающее средство
приятное общество... А впрочем, знаете... как это ни чудно...
однако...
-- Прошу вас, сударь! -- воскликнул я вне себя, --
перестаньте мучить меня невразумительными отрывистыми речами, а
лучше скажите мне все напрямик...
-- Постойте, -- перебил меня придворный лекарь--
постойте... бывают ведь удивительные ошибки, господин Леонард,
я почти не сомневаюсь, что некая гипотеза возникла лишь на
основании беглого впечатления и она столь же быстро может
рассеяться. Но поглядите-ка, сюда идут герцогиня с Аврелией,
воспользуйтесь же этой случайной встречей, извинитесь перед
ними за свое поведение. В сущности... Боже мой! В сущности вы
только рассмеялись, правда, довольно-таки неестественным
образом, но что поделаешь, если слабонервные особы так всего
пугаются? Адье!..
Лейб-медик скрылся со свойственным ему проворством.
Герцогиня с Аврелией спускались по сбегавшей вниз
тропинке.
Я задрожал.
Собрав всю силу воли, я овладел собой. По таинственным
намекам лекаря я понял, что мне придется постоять за себя, и
дерзко двинулся навстречу идущим. Но, едва завидев меня,
Аврелия с глухим стоном упала как подкошенная; я кинулся было к
ней, но герцогиня сделала отстраняющий жест, полный ужаса и
отвращения, и стала громко звать на помощь. Я побежал через
парк, будто подгоняемый фуриями и демонами. Потом заперся в
своей комнате и бросился на кровать, скрежеща зубами от
бешенства и отчаяния!
Наступил вечер, пришла ночь, и вдруг я услыхал, как внизу
отперлась дверь, несколько человек пошептались, повозились,
потом как-то неуверенно топоча, поднялись наверх и, наконец,
постучались в мою дверь, приказав именем закона отворить. Хотя
я не совсем представлял себе, что мне угрожает, мне пришло
вдруг в голову, что я безвозвратно погиб. "Надо спасаться
бегством",-- подумал я и распахнул окно.
Внизу я увидел вооруженных солдат, и один из них тотчас же
заметил меня. "Куда?" -- крикнул он мне, и в ту минуту высадили
мою дверь. Несколько человек ввалились ко мне; в руках у одного
из них был фонарь, и я узнал жандармов. Мне предъявили ордер
уголовного суда на мой арест; всякое сопротивление было бы
безумием. Меня втолкнули в карету, стоявшую наготове возле
дома, и когда мы прибыли к месту моего заключения и я спросил,
где я нахожусь, то услыхал в ответ: "В казематах Верхнего
замка". Я знал, что здесь содержатся во время следствия и суда
опаснейшие преступники. Спустя некоторое время в камеру внесли
кровать, и тюремный надзиратель спросил меня, не требуется ли
мне еще чего-нибудь. Я ответил отрицательно и наконец остался
один. По долго не смолкавшим отзвукам удалявшихся шагов и
хлопанью дверей я догадался, что нахожусь в самых недрах
крепости.
Во время длительного переезда я каким-то непостижимым
образом успокоился, вернее, мною овладело странное оцепенение,
и потому мелькавшие в окнах кареты картины показались мне
бледными, почти бесцветными. Наконец наступило что-то вроде
обморока, погасли мысли, замерло воображение.
Когда я очнулся, было уже яркое солнечное утро, и
мало-помалу я стал припоминать, что со мной произошло, где я
очутился. Сводчатая, как монастырская келья, камера, где я
лежал, едва ли напоминала бы тюрьму, если б не маленькое,
забранное толстой железной решеткой оконце, которое находилось
так высоко, что я не доставал до него рукой и, конечно, не мог
в него выглянуть. В камеру проникали скупые солнечные лучи; мне
захотелось хоть краем глаза обозреть окрестности тюрьмы, я
передвинул кровать и взгромоздил на нее стол. Я хотел было уже
взобраться на это сооружение, как вошел надзиратель; казалось,
его изумила моя затея. Он спросил меня, что я там делаю, а я
ответил, что хотел лишь посмотреть в окно; не говоря ни слова,
он вынес кровать, стол и стул и тотчас же запер меня. Не прошло
и часу, как он явился в сопровождении двух мужчин и повел меня
по бесконечным коридорам; мы то поднимались кверху, то
спускались; наконец я оказался в небольшом зале, где меня
поджидал следователь. Рядом с ним сидел молодой человек,
которому потом следователь продиктовал все, что я ответил на
предложенные мне вопросы. Со мной обращались довольно вежливо;
я объяснил это тем, что долго находился при дворе и пользовался
всеобщим уважением; я пришел к заключению, что поводом к моему
аресту были одни подозрения, вызванные главным образом
безотчетным испугом Аврелии. Следователь потребовал, чтобы я
подробно рассказал о моей прошлой жизни; но тут я попросил его
прежде всего открыть мне причину моего внезапного ареста, и он
на это ответил, что в свое время я узнаю, в каком преступлении
меня подозревают. Теперь ему необходимо лишь как можно
тщательнее проследить мой жизненный путь до прибытия в
резиденцию; как следователь, он считает нужным заранее
уведомить меня, что у него есть полная возможность проверить до
мелочей все мои показания, а посему я должен придерживаться
строжайшей истины. Этот маленький сухопарый человек, рыжий, как
лисица, с хриплым, забавно квакающим голосом и широко
раскрытыми серыми глазами помог мне своими увещаниями; я живо
сообразил, что мне следует подхватить нить того рассказа, в
котором я сообщил придворной даме свое имя и назвал место
своего рождения, и продолжать в том же духе.
Я решил не упоминать ни о каких выдающихся событиях,
начертать перед следователем картину самого заурядного
жизненного пути, умышленно назвать весьма отдаленное место
рождения и давать самые неопределенные сведения, чтобы труднее
было наводить обо мне справки.
Внезапно я вспомнил одного молодого поляка, с которым мы
вместе учились в семинарии в Б., и мне вздумалось положить в
основу моего рассказа его несложную биографию. Подготовившись
таким образом, я начал:
-- Полагаю, что меня обвиняют в каком-то тяжком
преступлении, а между тем я жил здесь открыто, на глазах у
герцога и у всех горожан и за время моего пребывания не было
совершено ни одного преступления, виновником или соучастником
которого меня можно было бы счесть. Очевидно, какой-то приезжий
обвинил меня в злодеянии, совершившемся до моего появления в
герцогстве. Не зная за собой никакой вины, я считаю, что на
меня могло навлечь подозрение только злосчастное сходство с
действительным преступником; и это тем ужасней, что,
основываясь на пустых подозрениях и предвзятом мнении, меня
подвергли суровому заключению, словно вина моя уже доказана.
Почему бы не дать мне очной ставки с моим легкомысленным и,
быть может, даже злостным обвинителем?.. Наверно, это круглый
дурак, который...
-- Полегче, полегче, господин Леонард, -- взвизгнул
следователь,--не горячитесь так, а не то вы можете нанести
тяжкое оскорбление некоторым высокопоставленным лицам, да и та
посторонняя особа, которая, господин Леонард, или господин...
(тут он прикусил язык) вас узнала, вовсе не так легкомысленна и
не так глупа, но... Знайте же, мы получили обстоятельные
сведения из...
Он назвал местность, где находилось поместье барона Ф., и
мне все стало ясно. Несомненно, Аврелия узнала во мне монаха,
убийцу ее брата. Притом известно было, что монах этот--Медард,
достославный проповедник монастыря капуцинов в Б. Его узнал
Райнхольд, да и сам он так назвался. Аббатиса знала, что Медард
был сыном Франческо. Понятно, почему мое сходство с Франческо с
первого взгляда неприятно поразило герцогиню и вызвало у нее
подозрения; вероятно, она обменялась письмами с сестрой, после
чего подозрения сменились почти полной уверенностью. Быть
может, обо мне уже успели навести справки в монастыре капуцинов
близ Б., проследили весь мой путь и твердо установили тождество
мое с монахом Медардом. Я быстро обдумал это и осознал всю
опасность моего положения. Следователь продолжал болтать, и это
было мне на руку, ибо после долгих и тщетных усилий я вдруг
вспомнил название польского местечка, о котором я говорил
старой придворной даме как о месте моего рождения. И когда
следователь, закончив свои увещания, резко потребовал немедля
рассказать ему всю мою жизнь, я начал такими словами:
-- Мое настоящее имя Леонард Крчинский, и я единственный
сын шляхтича, который продал свое именьице и поселился в
Квечичеве.
-- Как? Что такое? -- воскликнул следователь, тщетно
пытаясь произнести мое имя и название места моего рождения.
Протоколист не знал, как пишутся эти слова; мне пришлось
вписать их самому, и я продолжал:
-- Вы сами убедились, сударь, в том, как трудно немцу
произнести мою столь обильную согласными фамилию, вот почему я
и отбросил ее, как только попал в Германию, и называю себя
просто по имени, Леонардом. А что до моего жизненного пути, то
он самый обыденный на свете. Отец мой, человек довольно
образованный, одобрял мою склонность к научным занятиям и хотел
было отправить меня в Краков к своему родственнику, лицу
духовного звания, Станиславу Крчинскому, но неожиданно
скончался. Никому не было до меня дела, я распродал наше
скромное имущество, взыскал кое-какие долги и отправился в
Краков, имея при себе все средства, доставшиеся мне от отца;
там я учился несколько лет под надзором своего родственника.
После этого я побывал в Данциге и Кенигсберге. Потом мне
страстно захотелось совершить путешествие на юг; я рассчитал,
что мне хватит на это оставшейся у меня небольшой суммы денег,
а затем я устроюсь в каком-нибудь университете. Но туго
пришлось бы мне здесь, если бы не весьма значительный карточный
выигрыш во дворце, который дал мне возможность спокойно пожить
тут некоторое время и позволил бы впоследствии совершить
задуманное мною путешествие в Италию. Ничего в моей жизни не
было выдающегося, о чем стоило бы рассказывать. Добавлю только,
что я мог бы легко и самым убедительным образом подтвердить
свои показания, если бы исключительный случай не лишил меня
бумажника с паспортом, маршрутами и другими документами,
которые теперь весьма бы мне пригодились.
