подражать готике, но незачем было воспроизводить все
стрельчатые арки, причудливые колонны, завитушки, как в той или
иной церкви, ибо лишь тот зодчий сможет создать что-либо
действительно достойное в этом роде, который проникнется духом,
вдохновлявшим старых мастеров, а те умели из произвольно взятых
и на первый взгляд несовместимых составных частей воздвигнуть
исполненное глубокого смысла замечательное целое. Словом,
готический зодчий должен обладать незаурядным чувством
романтического, ибо здесь не может быть и речи о том, чтобы
придерживаться преподанных в школе правил, как при усвоении
античных форм. Я высказал эти мысли моему спутнику; он вполне
согласился со мной, но старался найти оправдание этому
мелочному подражанию; по его словам, ради большего разнообразия
решено было разбросать по всему парку, на случай внезапной
непогоды или для отдыха, небольшие строения, а это и повлекло
за собой подобные промахи... Но, думалось мне, милее всех этих
карликовых храмов и часовенок были бы самые что ни на есть
простые, незатейливые беседки, бревенчатые хижины под
соломенными крышами, прячущиеся среди живописно разбросанного
кустарника, они отлично достигали бы своей цели... А если уж
непременно хотелось возводить каменные здания, то талантливый
зодчий, ограниченный размерами строений и недостатком средств,
мог найти стиль, который, склоняясь либо к античному, либо к
готическому, производил бы впечатление изящества и уюта, без
мелочного подражания и притязаний на то величие, каким отмечены
творения старых мастеров.
-- Я совершенно согласен с вами, -- промолвил мой спутник,
-- но дело в том, что все эти здания и разбивка парка были
задуманы самим герцогом, а это обстоятельство способно у нас,
здешних жителей, смягчить любой приговор.
Такого хорошего человека, как наш герцог, на свете не
найти, он всегда придерживался отеческого отношения, говоря,
что не подданные существуют для него, а скорее он для
подданных... Свобода высказывать любое мнение, невысокие
налоги, а значит, и дешевизна всех продуктов первой
необходимости, ограничение произвола полиции, которая у нас
никогда не терзает из служебного усердия своих граждан и
чужеземцев, но лишь пресекает, без лишнего шуму, злостные
нарушения порядка; устранение всяких солдатских бесчинств и,
наконец отрадный покой, который столь благоприятствует развитию
торговли и промыслов, -- все это скрасит вам пребывание в нашей
маленькой стране. Держу пари, у вас еще не осведомились, как
вас зовут, чем вы занимаетесь, и хозяин гостиницы тотчас после
вашего приезда торжественно не явился к вам с толстой книгой
под мышкой, как в других городах, и не заставил вас нацарапать
тупым пером и водянистыми чернилами ваше звание и приметы.
Словом, весь общественный распорядок в нашем крохотном
государстве, как восторжествовала подлинная житейская мудрость,
-- это заслуга нашего превосходного герцога, а ведь до его
правления, как мне говорили, двор мучил подданных придирчивыми
предписаниями, являя собой миниатюрный сколок двора соседней
большой державы. Наш герцог любит искусство и науки, и потому
каждый дельный художник или выдающийся ученый находит у него
достойный прием, и глубина их знаний и сила таланта заменяет им
вереницу высокородных предков и открывает доступ к особе
герцога, в его ближайшее окружение. Но как раз именно в науке и
в искусстве наш разносторонне образованный герцог страдает
известным педантизмом, который привит ему воспитанием и
выражается в рабской приверженности к тем или иным затверженным
формам. Он с опасливой точностью предписывает архитектору
малейшие детали сооружения, прилагая даже чертежи, и его
приводят в ужас самые незначительные отступления от заданного
строителю образца, которого герцог с трудом доискался, изучая
всякого рода антикварные издания; стесненные обстоятельства
вынуждают его уменьшать масштабы, и порой возникает
дисгармония. Пристрастие герцога к тем или иным формам вредит и
нашему театру, которому не позволено теперь отклоняться от
заданной ему раз и навсегда манеры, в какой приходится
исполнять даже самые чуждые ей произведения. Заметьте, что у
герцога одни увлечения сменяются другими, но они какому не
причиняют вреда. Когда разбивали этот парк, он был страстным
архитектором и садоводом; затем его воодушевили современные
успехи в музыке, и этому увлечению мы обязаны появлением у нас
образцовой капеллы... А там его стала занимать живопись, в
которой он сам проявил незаурядные способности. Эта смена
увлечений сказывается даже на будничных развлечениях нашего
двора... Одно время у нас много танцевали, а теперь в дни
приема гостей играют в фараон, и герцог, которого никак не
назовешь страстным игроком, забавляется причудливым сочетанием
случайностей; но достаточно пустячного повода, чтобы появилось
какое-то новое развлечение. Эти метания навлекают на бедного
герцога упрек в том, что ему несвойственна подлинная глубина
духа, которая, как ясная поверхность залитого солнцем озера,
правдиво отражала бы все богатство красок действительной жизни;
но, по моему мнению, это несправедливо, так как лишь
исключительная духовная подвижность побуждает его страстно
следовать то одному, то другому увлечению, причем он отнюдь не
забывает о прежних, столь же благородных, и не пренебрегает
ими. Поэтому-то, как видите, парк отлично содержится, капелла
наша и театр получают необходимую поддержку, не прекращаются
заботы об их совершенствовании, а картинная галерея, в меру
наших возможностей, продолжает пополняться. Что же касается
смены придворных развлечений, то она носят характер веселой
игры, которая служит любящему разнообразие герцогу отдыхом от
серьезных, а порой и тягостных занятий, и никто его за это не
осуждает.
В это время мы как раз проходили мимо купы прекрасных,
живописно сгруппированных деревьев и кустов, и я с восхищением
отозвался о них, а спутник мой сказал:
-- Эти уголки парка, насаждения, цветочные клумбы созданы
заботами нашей превосходной герцогини, она сама выдающаяся
пейзажистка, а естественная история--излюбленная ею отрасль
науки. Вот почему вы найдете у нас заморские деревья, редкие
растения и цветы, но не выставленные напоказ, а сгруппированные
с таким глубоким пониманием и так свободно, будто они без
малейшего содействия искусства выросли на родной земле...
Герцогиня была в ужасе от грубо изваянных из песчаника статуй
богов и богинь, наяд и дриад, которыми кишмя кишел парк.
Истуканы эти изгнаны, но вы найдете здесь несколько искусных,
дорогих герцогу по воспоминаниям, копий с античных скульптур,
которые ему хотелось бы сохранить; герцогиня, идя навстречу
невысказанному желанию герцога, так прекрасно их расставила,
что на всякого, даже не посвященного в личную жизнь герцогской
семьи, они производят удивительное впечатление.
Мы покинули парк поздно вечером, и спутник мой принял мое
предложение поужинать вместе с ним в гостинице, назвавшись,
наконец, хранителем герцогской картинной галереи.
За столом, когда мы с ним уже несколько сошлись, я
высказал ему свое горячее желание приблизиться к герцогской
чете, и он заверил меня, что это очень просто, ибо каждый не
лишенный дарований чужеземец вправе рассчитывать на радушный
прием при дворе. Мне только следует побывать с визитом у
гофмаршала и попросить его представить меня герцогу. Этот
дипломатический способ завязать отношения с герцогом был мне не
по душе, ибо я опасался, что гофмаршал станет меня
расспрашивать, откуда я, к какому принадлежу сословию и какое у
меня звание; поэтому я предпочел выждать случая, который указал
бы путь более короткий, и вскоре так оно и вышло. Однажды
утром, прогуливаясь по совершенно безлюдному в эти часы парку,
я повстречался с герцогом, который был в простом сюртуке. Я
поклонился ему, словно человеку, вовсе незнакомому, он
остановился и начал разговор вопросом, не приезжий ли я.
Ответив утвердительно, я прибавил, что на этих днях остановился
тут проездом, но прелесть местоположения, а главное, царящий
вокруг безмятежный покой побуждают меня на время здесь
остаться. Человек совершенно независимый, я посвятил себя науке
и искусству, а так как все тут в высшей степени
благоприятствует моим занятиям и очень меня привлекает, то я
подумываю, не пожить ли мне в резиденции подольше. Герцог, как
видно, рад был это слышать и предложил мне стать моим чичероне
и ознакомить с парком. Я благоразумно умолчал о том, что все
уже видел, и он показал мне гроты, храмы, готические часовни,
павильоны, а я терпеливо выслушивал пространные объяснения
герцога по поводу каждого сооружения. Герцог сообщал всякий
раз, по какому образцу оно было выстроено, обращал мое внимание
на то, как точно все воспроизведено, в соответствии с
поставленной задачей, и особенно распространялся об основном
замысле, какому следовали при разбивке этого парка и какого
вообще надлежит придерживаться при любой планировке парков. Он
поинтересовался моим мнением; я с похвалой отозвался о
живописном местоположении парка, о прекрасных, так пышно
разросшихся насаждениях и не преминул высказаться относительно
архитектурных сооружений так же, как в разговоре с хранителем
галереи. Он внимательно выслушал меня и, казалось, не решался
прямо опровергнуть некоторые мои суждения, однако прекратил
дальнейший разговор об этом предмете, заметив, что хотя в
отвлеченном смысле я, быть может, и прав, но мне, как видно,
недостает практического умения воплощать идеалы красоты в
жизнь. Разговор коснулся искусства, и я, выказав себя недурным
знатоком живописи и музыки, осмеливался порой возражать против
его суждений, в которых он остроумно и точно высказывал свои
взгляды; ибо видно было, что его художественное образование,
хотя и несравненно основательнее того, какое обычно получают
высокопоставленные особы, все же слишком поверхностно и он даже
не представляет себе тех глубин, где зарождается дивное
искусство настоящего художника, который, восприняв искру
божественного огня, загорается стремлением к правде. Но мои
возражения и взгляды он счел лишь доказательством дилетантизма,
характерного для людей, не обладающих подлинным практическим
знанием искусства. Он стал поучать меня, каковы истинные задачи
живописи и музыки и каким условиям должны отвечать картины и
оперы.
Мне пришлось много узнать о колорите, драпировках,
пирамидальных группах, о серьезной и комической операх, о
партиях примадонны, о хорах, всевозможных эффектах, о
светотени, освещении и т. д. Я слушал все это, не перебивая
герцога, которому, кажется, нравилось обо всем этом
разглагольствовать. Но вот он прервал свою речь и задал вопрос:
--А вы не играете в фараон?
Я ответил отрицательно.
-- Это изумительная игра, -- продолжал он, -- при всей
своей простоте она как бы предназначена для людей с выдающимися
способностями. Приступив к ней, человек словно отрешается от
своего "я", вернее сказать, становится на такую точку зрения, с
которой он может наблюдать за непостижимо странными
переплетениями и сцеплениями, незримые нити которых прядет
некая таинственная сила, называемая нами Случай. Выигрыш и
проигрыш -- как бы два полюса, а между ними снует загадочный
механизм, который мы только приводим в движение, но действует
