всевозможные пороки; так, например, он часто сомневается в
действительно существующем, напивается в стельку, лезет в драку
и предается распутству с прекраснейшими девственными мыслями. И
этот Белькампо совсем сбил с толку меня, Петера Шенфельда, так
что я, случается, делаю неприличные прыжки и оскверняю цвет
невинности, садясь в белых шелковых чулках с песнею in dilci
jubilo / Сладостно ликуя (лат.) /в кучу дерьма. Помолитесь о
них обоих. Да простятся им грехи, и Пьетро Белькампо и Петеру
Шенфельду!..
Он опустился передо мной на колени и начал притворно
всхлипывать. Шутовство этого человека наконец надоело мне.
-- Довольно дурачиться! -- крикнул я; тут вошел кельнер за
моим багажом. Белькампо вскочил, к нему возвратилось хорошее
настроение, и, продолжая болтать, он помогал кельнеру снести
вниз все, что я второпях распорядился уложить в экипаж.
-- Он вовсе спятил, нечего с ним связываться, --
воскликнул кельнер, захлопывая за мною дверцу экипажа. А когда
я, устремив на Белькампо многозначительный взгляд, приложил
палец к губам, малютка, размахивая шляпой, крикнул:
-- До последнего вздоха!
К утру, когда забрезжило, город остался уже далеко позади
и рассеялся образ грозного, разящего ужасом человека, который
витал надо мной, словно непостижимая тайна. На почтовых
станциях обычный вопрос смотрителя "Куда изволите?" все вновь и
вновь напоминал мне о том, что я отторгнут от жизни и, выданный
с головой на произвол случайностей, плыву по их разбушевавшимся
волнам. Но разве чья-то необоримая сила вырвала меня из среды,
некогда столь для меня дружественной, не затем, чтобы обитавший
во мне дух мог беспрепятственно расправить крылья для какого-то
неведомого полета? Не зная отдыха, я мчался по прекрасной
местности и нигде не находил покоя -- так неудержимо влекло
меня все дальше на юг; сам того не замечая, я до сих пор лишь
незначительно уклонялся от пути, начертанного мне приором, и,
таким образом, толчок, который он мне сообщил, отправляя меня в
мир, по-прежнему побуждал меня, как бы повинуясь какой-то
магической силе, двигаться вперед по прямой.
Однажды темной ночью ехал я по густому лесу, который
тянулся по обеим сторонам дороги и простирался значительно
далее следующей станции, как мне объяснил смотритель, почему он
и советовал переждать у него до утра; но, стремясь поскорее
достигнуть цели, мне самому неведомой, я не согласился. Когда я
выехал, впереди уже вспыхивали молнии, и вскоре небо стало
заволакиваться тучами, которые все темнели да темнели и,
сгрудившись под напором бурного ветра, стремительно мчались над
нами; грозно, тысячекратным эхом перекатывался гром, красные
молнии загорались по всему горизонту, насколько хватало глаз;
потрясаемые до самых корней, скрипели высокие ели, потоками лил
дождь. Нам ежеминутно грозила опасность быть задавленными
падающим деревом, лошади поднимались на дыбы, напуганные
вспышками молний, мы еле продвигались вперед; наконец экипаж
так тряхнуло, что сломалось заднее колесо; мы поневоле
остановились и ждали до тех пор, пока буря промчалась и месяц
снова выглянул из облаков. Тут только возчик заметил, что в
темноте он сбился с дороги и забрал куда-то в сторону по
проселку; волей-неволей пришлось ехать по этой дороге дальше в
надежде к рассвету добраться до деревни. Подложив под ось с
поврежденным колесом крепкий сук, мы шаг за шагом пробивались
дальше. Вскоре я заметил, идя впереди, что вдалеке как будто
замерцал огонек, а затем послышался лай собак; я не ошибся,
спустя несколько минут лай донесся уже вполне явственно.
Наконец, мы оказались возле внушительного дома, стоявшего в
просторном, обнесенном каменной оградой дворе. Возчик постучал
в ворота, и к нам стремглав, с неистовым лаем кинулись собаки,
но в самом доме была мертвая тишина, пока возчик не затрубил в
рожок; лишь тогда в верхнем этаже отворилось окно -- в нем-то и
мерцал давеча огонек, -- и хриплый бас крикнул:
-- Христиан! Христиан!
-- Что прикажете, сударь? -- ответили снизу.
-- Кто-то так стучится и трубит у наших ворот, -- снова
послышалось сверху, -- что собаки совсем осатанели. Возьми-ка
фонарь и ружье за номером три да посмотри, что там такое.
Немного погодя мы услыхали, как Христиан отзывал собак;
наконец он направился к нам, держа в руке фонарь. Тем временем
возчик сказал мне, что едва мы въехали в лес, как, наверное,
своротили вправо, и теперь мы у дома лесничего, в одном часе
пути от последней станции.
Когда мы объяснили Христиану, какая случилась с нами беда,
он тотчас же распахнул ворота настежь и помог нам втащить во
двор экипаж. Успокоившиеся собаки, виляя хвостами, обнюхивали
нас, а мужчина, все не отходивший от окна, кричал да кричал:
-- Что там такое, что там? Это что за караван?
Но ни Христиан, ни мы ничего ему не отвечали. Управившись
с лошадьми и экипажем. Христиан отпер дверь, и я наконец вошел
в дом. Навстречу мне вышел высокий здоровенный мужчина с
загорелым лицом, в большой шляпе с зелеными перьями, в одной
сорочке и в туфлях на босу ногу, со сверкающим охотничьим ножом
в руке и строго обратился ко мне:
-- Откуда вы?.. И как вы смеете устраивать этакий
переполох ночью, тут вам не постоялый двор, не почтовая
станция... Здесь живу я, окружной лесничий!.. И дернуло же
этого осла Христиана открыть вам ворота!
Я смиренно рассказал о постигшем нас несчастье, которое и
загнало нас к нему; лесничий заметно подобрел и сказал:
-- Да, конечно, гроза была сильная, но возчик ваш
бездельник, раз он сбился с дороги и сломал экипаж... Эдакий
верзила должен бы с завязанными глазами ехать по лесу и
чувствовать себя в нем как наш брат.
Он повел меня наверх, убрал охотничий нож, снял шляпу,
накинул на себя халат и попросил меня не смущаться грубым
приемом, ведь он живет тут вдали от человеческого жилья и тем
более должен быть начеку, что по лесу шляется всякий сброд, а с
так называемыми вольными стрелками, которые уже не раз
покушались на его жизнь, у него, можно сказать, открытая
вражда.
-- Но эти негодяи, -- продолжая он, -- ничего не могут со
мной поделать, ибо я, с Божьей помощью, служу верой и правдой,
и, уповая на Господа и полагаясь на свое доброе ружье, смело
бросаю им вызов.
Невольно--и в этом сказалась старая привычка-- я произнес
несколько елейных слов о спасительной надежде на Бога, и
лесничий, становясь все веселей и веселей, разбудил, вопреки
моим уговорам, свою жену, пожилую, но очень подвижную и бодрую
мать семейства; хотя ее подняли среди ночи, она приветливо
отнеслась к гостю и по приказанию мужа тотчас принялась
готовить мне ужин. Чтобы наказать возчика, он велел ему еще
этой ночью возвратиться со сломанным экипажем на станцию, с
которой он выехал, меня же, если мне будет угодно, он пообещал
доставить на следующую станцию на своих лошадях. Мне это было
приятно, так как я чувствовал потребность хотя бы в
непродолжительном отдыхе. Я ответил лесничему, что охотно
останусь до завтрашнего полудня, чтобы хорошенько отдохнуть,
ведь я проехал без остановки несколько дней.
-- Осмелюсь, сударь, дать вам совет, -- ответил лесничий,
-- оставайтесь-ка завтра весь день, а послезавтра мой старший
сын, которого я посылаю в герцогскую резиденцию, отвезет вас до
ближайшей станции.
Я и на это согласился и стал расхваливать их уединенное
житье, показавшееся мне весьма привлекательным.
-- Да нет, сударь,-- сказал лесничий,--здесь не так уж
одиноко, это вы судите как горожанин, который каждое жилище, в
лесу называет уединенным, не обращая внимания на то, кто и как
в нем живет. Вот когда в этом видавшем виды охотничьем замке
жил еще его прежний владелец, ворчливый старик, который сидел
запершись в четырех стенах и не получал никакой радости от леса
и охоты, тогда это действительно было уединенное житье, а когда
он умер и наш милостивый владетельный герцог перестроил здание
под жилище лесничего, вот тут-то и закипела жизнь! Вы, сударь,
горожанин, и ничего не знаете ни о лесе, ни об охотничьих
забавах, и вам небось невдомек, что за развеселую жизнь ведем
мы, охотники. Я со своими егерями живу одной семьей, а затем,
считайте это чудачеством или нет, но я причисляю к ней и наших
умных неутомимых собак; как они понимают каждое мое слово,
малейший мой знак, да ведь они жизнь положат за меня!
Видите, каким понимающим взглядом смотрит на меня мой
Леший? Он знает, что речь идет о нем.
Нет, сударь, у нас в лесу почти всегда находится дело: с
вечера надо подготовиться, отдать распоряжения, а чуть
забрезжило, встаешь с постели и выходишь во двор, наигрывая на
своем роге веселый охотничий мотив. Тут все поднимаются на
ноги, словно стряхивая с себя дрему, собаки взлаивают и подают
голоса -- они почуяли охоту и ошалели от радости. Егеря мои
мигом одеты, прилаживают ягдташи и, перекинув ружья через
плечо, входят в комнату, где моя старушка хлопочет за дымящимся
завтраком, и, глядишь, мы веселой гурьбой уж вышли за ворота.
Приходим туда, где затаилась дичь, и каждый становится на свое
место, поодаль друг от друга; собаки носятся, пригнув голову к
земле, принюхиваясь и разбирая следы, и нет-нет взглянут на
охотника разумными, человечьими глазами, а тот стоит еле дыша,
не шевелясь, будто в землю врос, и держит палец на взведенном
курке.
Но когда дичь вылетает из чащи и гремят выстрелы, а собаки
бросаются за нею вслед и удивительно как бьется сердце, -- ты
совсем другой человек. На каждой охоте случается что-нибудь
новое, чего еще никогда не бывало. Уж оттого, что дичь,
естественно, распределяется сообразно временам года и нынче
тебе достается одна, завтра--другая, охота становится
завлекательной, нет на земле охотника, который бы ею
пресытился. Да ведь, сударь, и в лесу само по себе все так
полно жизни, все так преисполнено радости, что я никогда не
чувствую себя в нем одиноким. Я знаю тут любой уголок, любое
дерево, и мне представляется, будто и каждое дерево, что
выросло у меня на глазах и раскинулось в вышине своими
сверкающими шумными ветвями, тоже знает и любит меня: ведь я
его растил и холил, а когда вокруг шелест и шепот, то иной раз
приходит на ум, будто деревья хотят что-то сказать мне на своем
особенном языке, да они и впрямь поют славу всемогущему Богу, и
молитву эту не передать никакими словами.
Короче говоря, честный, богобоязненный охотник ведет
отличную, веселую жизнь, ибо в нем еще не умерла частица той
древней распрекрасной воли, когда людям так славно жилось на
лоне природы; тогда они еще не знали тех препон и выдумок,
какими так мучают себя ныне, замуровавшись в своих
домах-тюрьмах и живя там в полном отчуждении от божественной
красоты мира, созданного всем на радость и в назидание, и до
чего же это хорошо получалось у тех свободных людей, которые
жили со всей природой в ладу и любви, как повествуется в
старинных книгах!
Все это старик лесничий произнес таким тоном и с таким
выражением лица, что ясно было, как глубоко он это чувствовал,
и, признаюсь, я позавидовал его счастливой жизни и так прочно в
нем укоренившемуся спокойствию духа, столь непохожему на мое
состояние.
На другом конце довольно обширного, как я теперь заметил,
дома старик показал мне маленькую, чисто прибранную комнату,
куда уже перенесли мои вещи; он ушел, уверяя, что меня тут не
разбудит шум рано поутру, ибо комната моя находится совсем в
