тебя!.. Ты возомнила в своем жалком ослеплении, что властвуешь
надо мной, но это я, подобно Року, заключил тебя в оковы и так
крепко держу, что ты со всей своей преступной игрой -- только
связанный хищный зверь, судорожно извивающийся в клетке. Знай,
злополучная, твой любовник лежит растерзанный на дне той
пропасти и не его ты обнимала, но самого духа мщения!.. Ступай
же, твой удел -- отчаяние и безнадежность.
Евфимия пошатнулась: дрожь пронзила ее, и она чуть было не
упала, но я схватил ее и вытолкнул через потайную дверь в
коридор... У меня появилась мысль убить ее, но я, сам того не
сознавая, тут же оставил это намерение, ибо, как только я запер
за ней потайную дверь, мне почудилось, что я уже умертвил ее!
Мне послышался пронзительный крик и звук захлопнувшейся двери.
Теперь уж и я возомнил себя на той исключительной высоте,
которая возносила меня над заурядными человеческими действиями
и поступками: отныне удар должен был следовать за ударом, и я,
возвестив о себе, как о духе мести, готов был свершать
чудовищные дела... Евфимии я вынес смертный приговор -- и моя
жгучая ненависть к ней в сочетании с блаженным упоением самой
пылкой любви должна была доставить мне именно то наслаждение,
какое достойно было вселившегося в меня сверхчеловеческого
духа: в минуту гибели Евфимии Аврелия должна будет стать моей.
Я был поражен самообладанием Евфимии -- уже на утро она
казалась непринужденно веселой. Она заявила, что ночью с нею
приключилось нечто вроде приступа лунатизма, после чего
начались мучительные судороги; барон, казалось, отнесся к ней с
сердечным участием, Райнхольд поглядывал с сомнением и
недоверием. Аврелия не выходила из своей комнаты, и, чем
затруднительнее становилось увидеть ее, тем неистовее бушевала
во мне страсть. Евфимия предложила мне прийти в ее комнату
обычным путем, когда все в замке затихнет.
Я выслушал ее с восторгом, ибо это означало, что близится
час ее гибели.
У меня с юношеских лет был небольшой остроконечный нож,
которым я ловко орудовал, развлекаясь резьбой по дереву; я
спрятал его в рукав сутаны и, приготовившись таким образом к
убийству, пошел к Евфимии.
-- Вчера, -- заговорила она, -- у нас обоих были тяжелые,
жуткие кошмары, нам чудились пропасти и что-то еще, но сейчас
все это позади!
Затем она, как всегда, отдалась моим преступным ласкам, и
я, преисполненный ужасающего, дьявольского глумления, как
только мог, злоупотреблял ее низменной чувственностью,
испытывая к ней одну лишь похоть. Когда она лежала в моих
объятиях, у меня вдруг выпал нож; она задрожала в смертельном
страхе, но я проворно поднял ножик, откладывая убийство, ибо
мне представилась возможность совершить его другим оружием.
Я увидел на столе цукаты и итальянское вино.
"Как это пошло и неуклюже", -- подумал я, быстро и
незаметно переставляя бокалы; затем я лишь притворился, что ем
фрукты, а на самом деле спускал их в широкий рукав сутаны. Я
уже раза три отведал вино, но из того бокала, который Евфимия
поставила было перед собой, как вдруг она, сделав вид, что
слышит в замке шум, попросила меня поскорей уйти.
Она все так подстроила, чтобы я умер в своей комнате!
Крадучись, пробирался я по длинным, еле освещенным коридорам;
но, проходя мимо комнаты Аврелии, остановился как вкопанный.
Я живо представил себе ее лик, мерцавший передо мною, как
в том видении, упоенный любовью взор ее, и мне почудилось,
будто она манит меня к себе рукой. Едва я нажал ручку, как
дверь подалась, и я очутился в комнате, а из приотворенной
двери в спальню на меня пахнуло душным воздухом, еще сильнее
распалившим мою неистовую страсть, -- меня одурманило, я с
трудом переводил дыхание.
Из спальни слышались тревожные вздохи спящей, быть может,
ей грезились предательство и убийство... Прислушавшись, я
уловил, что она молится во сне!
"К делу, скорей к делу, что ты медлишь, миг ускользнет!"
-- внушала вселившаяся в меня неведомая сила.
Я уже переступил порог, как вдруг позади меня кто-то
закричал:
-- Проклятый злодей! Ну, теперь тебе не уйти! -- и я
почувствовал, что кто-то схватил меня сзади с чудовищной силой.
То был Гермоген. Я обернулся, с величайшим трудом вырвался
из его рук и бросился бежать. Но он снова схватил меня сзади и,
взбешенный, вцепился мне в затылок зубами!
Долго и тщетно боролся я с ним, обезумев от ярости и боли,
наконец мне удалось нанести ему сильный удар и отбросить его, а
когда он снова ринулся на меня, я выхватил нож -- удар, другой,
и он, хрипя, рухнул на пол, да так, что его падение глухо
отозвалось по всему коридору, куда мы вытеснили друг друга в
отчаянной борьбе.
Едва Гермоген упал, как я в диком исступлении бросился
вниз по лестнице, но из конца в конец замка уже неслись крики:
"Убийство! Убийство!"
Повсюду замелькали свечи, послышался топот людей, бежавших
по длинным коридорам... В смятении я заблудился и попал на
дальнюю лестницу.
Шум все усиливался, огней в замке все прибавлялось, и все
ближе и ближе, все страшнее звучало: "Убийство! Убийство!" Я
различил голоса барона и Райнхольда, громко отдававших
приказания слугам.
Куда бежать, куда спрятаться от погони?
Всего за несколько минут до того, как я хотел убить
Евфимию тем самым ножом, каким я умертвил безумного Гермегена,
мне казалось, что я смогу, полагаясь на свою силу, с
окровавленным оружием в руке открыто уйти из замка и что
оробевшие, объятые ужасом обитатели его не посмеют меня
задержать; теперь же я сам испытывал смертельный страх. Но
наконец-то, наконец я попал на парадную лестницу, куда шум
доносился лишь издалека, из покоев баронессы, а здесь все
затихло; три исполинских прыжка -- и я внизу, в нескольких
шагах от портала замка. Вдруг по коридорам прокатился
пронзительный вопль, похожий на тот, какой мне послышался
прошлой ночью.
"Это она скончалась, умерщвленная ядом, который своими
руками приготовила для меня", -- глухо отозвалось во мне.
Смятение на половине Евфимии усиливалось. Аврелия в страхе
звала на помощь. И снова раздались наводившие ужас крики:
"Убийство! Убийство!" Это подняли и понесли труп Гермогена!..
-- Догоните убийцу! -- кричал Райнхольд.
Я злобно расхохотался, и смех мой раскатами пронесся по
зале, по коридорам.
-- Безумцы, -- грозно закричал я, -- неужто вы мните, что
вам удастся связать карающий грешников Рок?..
Они прислушались и как вкопанные всей гурьбой остановились
на лестнице.
Тут у меня пропало желание бежать... Нет, двинуться им
навстречу и громовой речью возвестить им, как на этих грешников
обрушилась божья кара... Но... какое леденящее зрелище!.. Предо
мной... предо мной вырос кровавый призрак Викторина, и это не
я, а он произносил те грозные слова.
Волосы у меня встали дыбом, я ринулся в безумном страхе
прочь, помчался через парк!
Вскоре я очутился на свободе, но вдруг позади меня
послышался конский топот; порываясь из последних сил уйти от
погони, я споткнулся о корень дерева и упал. Возле меня на всем
скаку осадили коней. То был егерь Викторина.
-- Ради Бога, ваша милость, -- заговорил он, -- что там
приключилось в замке? Кого-то убили! По всей деревне
переполох... Но как бы то ни было, Господь надоумил меня
собрать вещи и прискакать из местечка сюда; вы найдете, ваша
милость, все необходимое в навьюченном на лошадь ранце, ведь
нам, я вижу, придется на время расстаться, -- стряслась беда,
не так ли?
Я поднялся и, взобравшись на лошадь, приказал егерю
возвращаться в местечко и там ожидать моих распоряжений. Едва
он скрылся во мраке, я слез с лошади и, ведя ее на поводу, стал
осторожно продираться сквозь пихтовый, стеною стоящий лес.
Глава третья. ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ПУТИ
Первые лучи солнца еще только начали пробиваться сквозь
чащу леса, как я увидел перед собой свежий, светло струившийся
по разноцветной гальке ручей. Лошадь, с которой я так тяжело
продирался сквозь пихтовые дебри, смирно стояла неподалеку, мне
не терпелось выглянуть, что было в ранце.
Белье, одежда, кошелек, туго набитый золотом,-- вот что я
нашел в нем.
Я решил немедленно переодеться; в одном из отделений
оказались маленькие ножницы и гребень, я подстриг себе бороду и
кое-как привел в порядок волосы. Я сбросил сутану, из которой
извлек роковой стилет, бумажник Викторина да оплетенную флягу с
остатками эликсира сатаны, и спустя несколько минут на мне уже
было светское платье, а на голове дорожная шапочка; поглядев на
свое отражение в ручье, я едва мог себя узнать. Вскоре я
очутился на опушке леса; поднимавшийся вдали дымок и явственно
доносившийся до меня колокольный звон выдавали близость
деревни. И только я поднялся на холм, возникший впереди, как
увидел приветливую долину, где раскинулось большое селение.
Свернув на широкую дорогу, которая, змеясь, сбегала вниз, я
выждал, когда спуск стал более отлогим, и взобрался на коня,
чтобы постепенно приучаться к этому совершенно чуждому мне виду
передвижения.
Сутану я спрятал в дупло дерева и с нею словно похоронил в
этом мрачном лесу зловещие события, разразившиеся в замке; я
был бодр и весел, чудовищный окровавленный образ Викторина стал
мне казаться плодом моего расстроенного воображения; последние
же слова, которые я крикнул своей погоне, вырвались у меня
бессознательно, как по наитию, и ясно выразили истинный смысл
той случайности, которая привела меня в замок и повлекла за
собою все, что мне суждено было совершить.
Я выступил в роли всемогущей судьбы, которая, карая
злодеяние, позволяет грешнику своею гибелью искупить вину. И
только милый образ Аврелии по-прежнему жил у меня в душе, я не
мог думать о ней без стеснения в груди и какой-то гложущей боли
в сердце.
Но у меня было такое чувство, что мы еще свидимся с нею
где-то в далеких краях, и она, увлекаемая непреоборимым
стремлением, прикованная ко мне нерасторжимыми узами, еще будет
моей.
Тут я стал замечать, что попадавшиеся мне навстречу люди в
удивлении останавливались и долго смотрели мне вслед, а хозяина
постоялого двора вид мой до того озадачил, что он слова не мог
вымолвить, и это немало меня встревожило. Пока я завтракал,
покормили мою лошадь, а тем временем в горницу вошло несколько
крестьян; перешептываясь друг с другом, они исподлобья бросали
на меня опасливые взгляды.
Народу прибывало все больше, меня обступили со всех сторон
и, разинув рты, глазели на меня с тупым изумлением. Стараясь
держаться спокойно и непринужденно, я громко позвал хозяина и
приказал ему оседлать мою лошадь и навьючить на нее ранец. Он
вышел, двусмысленно усмехаясь, и вскоре возвратился с каким-то
долговязым малым, который с забавной важностью подошел ко мне,
старательно соблюдая суровую официальность должностного лица.
Он начал пристально всматриваться в меня, а я, выдержав его
взгляд, встал из-за стола и вплотную подошел к нему. Это, как
видно, смутило его, и он беспокойно оглянулся на стоящих вокруг
крестьян.
-- Что вам нужно? -- воскликнул я. -- Вы, кажется,
собираетесь мне что-то сказать?
Он важно откашлялся и произнес нарочито внушительным
тоном:
-- Вы, сударь, не тронетесь с места, покуда по всей форме
не осведомите нас, здешнего судью, кто вы такой, со всеми
полагающимися подробностями касательно вашего происхождения,
звания и состояния; а равным образом и о том, откуда и куда вы
