стороне от остальных жилых помещений, я смогу спать, сколько
захочется, а завтрак принесут, стоит лишь крикнуть с площадки
лестницы; его самого я увижу только за обедом, так как он очень
рано отправится со своими молодцами в лес и до обеда не
вернется. Изнемогая от усталости, я бросился в постель и сразу
же уснул, но меня стало мучить ужасное сновидение. Удивительным
образом сон мой в самом начале сопровождался сознанием, что я
сплю, и я даже говорил самому себе: "Как это хорошо, что я
тотчас же уснул и сплю так крепко и покойно, -- этот сон
разгонит усталость и освежит меня, вот только не следует
открывать глаз". И все же я, казалось, не мог удержаться от
этого, но сон мой, как ни странно, не прерывался. Вдруг дверь
распахнулась и в комнату проскользнула какая-то темная фигура,
в которой я, к своему ужасу, узнал самого себя--в одеянии
капуцина, с бородой и тонзурой. Фигура подбиралась к моей
кровати все ближе и ближе, я не шевелился, и крик, который
готов был у меня сорваться, замер на устах от сдавившей меня
судороги. Но вот монах присел ко мне на кровать и сказал,
язвительно ухмыляясь:
-- Пойдем-ка со мной да заберемся на крышу под самый
флюгер -- он сейчас наигрывает веселую свадебную песнь, ведь
филин-то женится! Давай-ка поборемся там с тобой, и тот, кто
столкнет другого вниз, выйдет в короли и вдоволь напьется
крови.
Я почувствовал, как монах вцепился в меня, стараясь
приподнять; отчаяние умножило мои силы.
-- Ты вовсе не я, ты черт! -- завопил я громко и всеми
пальцами, точно когтями, впился в лицо призрака, но они ушли
словно в глубокие впадины, а призрак разразился пронзительным
хохотом. В ту же минуту я проснулся, будто меня толкнули. Но в
комнате еще слышались раскаты смеха. Я рывком приподнялся с
постели и увидел, что в окне уже забрезжил день, а возле стола,
повернувшись ко мне спиной, стоит некто в одеянии капуцина.
Я оцепенел от страха, мой странный сон обернулся явью.
Капуцин рылся в моих вещах, разложенных на столе. Но вот
он повернулся ко мне, и я почувствовал вдруг прилив мужества,
когда увидал незнакомое мне лицо с черной запущенной бородой и
с глазами, в которых пылало безумие: некоторыми чертами он
отдаленно напоминал Гермогена.
Я решил подождать, что предпримет незнакомец, и лишь в
случае враждебного намерения сопротивляться. Мой стилет лежал
возле меня, и, полагаясь на него и на свою силу, я рассчитывал
справиться с монахом и без посторонней помощи. Казалось,
незнакомец, как ребенок, играл моими вещами и особенно
радовался красному бумажнику, который он на все лады
поворачивал к свету, забавно подпрыгивая. Наконец он обнаружил
флягу с остатками таинственного вина; откупорив, он понюхал,
затрясся всем телом и испустил глухой крик, жутко отозвавшийся
в комнате. Тут в доме отчетливо пробило три часа, он взвыл
словно от нестерпимой муки, но затем снова разразился
пронзительным смехом, тем самым, какой я слышал во сне; он стал
пить из бутылки, сопровождая это какими-то дикими прыжками, и
затем, отшвырнув ее прочь, метнулся к двери. Я вскочил и
кинулся вслед за ним, но он успел скрыться из виду, и я только
услышал, как он с топотом сбежал вниз по дальней лестнице и как
глухо стукнула захлопнутая с размаху дверь. Опасаясь нового
вторжения, я заперся на засов и бросился в постель. Будучи в
полном изнеможении, я тут же уснул; проснулся я свежий, с
восстановленными силами; солнечный свет заливал комнату
сверкающими потоками.
Лесничий, как он сказал накануне, давно уже отправился в
лес на охоту со своими сыновьями и егерями; цветущая
приветливая девушка, младшая дочь лесничего, принесла мне
завтрак, а в это время старшая вместе с матерью хозяйничала на
кухне. Девушка премило рассказала мне, как тут радостно и
весело живется им всем, а людно бывает у них лишь в те дни,
когда герцог охотится в округе и, случается, заночует у них в
доме. Незаметно прошло несколько часов до полудня, и вот
веселый гомон и звуки охотничьих рогов возвестили появление
лесничего, возвратившегося со своими четырьмя сыновьями,
пригожими цветущими юношами -- младшему было едва ли больше
пятнадцати лет,--и с тремя егерями.
Он спросил меня, хорошо ли я выспался и не потревожил ли
меня поутру шум их сборов; я не стал рассказывать ему о своем
приключении, ибо появление наяву этого страшного монаха столь
тесно переплелось с моим сновидением, что я уже не различал,
где сон переходил в действительность.
Тем временем стол был накрыт, и на нем дымилась миска с
супом; старик снял ермолку, собираясь прочитать молитву, как
вдруг дверь отворилась и вошел капуцин, тот самый, которого я
видел ночью. На лице у него уже не было следов безумия, но вид
был мрачный и недовольный.
-- Добро пожаловать, ваше преподобие, -- воскликнул
старик, -- прочитайте "Gratias" /"Благодарю" (лат.) / и
откушайте вместе с нами...
Монах окинул всех гневным сверкающим взглядом и закричал:
-- Чтоб тебя черти растерзали с твоим преподобием и твоими
растреклятыми молитвами; разве ты не заманил меня сюда, чтобы я
за столом был тринадцатый и чтобы меня зарезал приезжий
убийца?.. И разве ты не одел меня в эту сутану, чтобы никто не
признал во мне графа, твоего господина и повелителя?.. Но
берегись, окаянный, моего гнева!..
С этими словами монах схватил со стола тяжелый жбан и
швырнул его в старика, но тот ловко увернулся от удара, который
размозжил бы ему голову. Жбан ударился об стену и разлетелся
вдребезги. Егеря мигом схватили разъяренного монаха и не
выпускали, а лесничий крикнул:
--Ах, вот как, проклятый богохульник! Ты посмел опять
явиться к благочестивым людям, ты снова отважился на свои
разнузданные выходки, посмел вновь посягнуть на жизнь человека,
который избавил тебя от скотского состояния и спас от вечной
погибели?.. Вон отсюда, в башню его!
Монах упал на колени и, завывая, умолял о пощаде, но
старик твердо сказал:
-- Ступай в башню и не смей появляться тут, покамест я не
уверюсь, что ты окончательно отрекся от сатаны, который так
тебя ослепил, а нет,--там и умрешь!
Монах вопил, словно сама смерть подступила к нему, но
егеря его увели и, возвратившись, сказали, что он успокоился,
едва очутился в своей каморке. Христиан, обычно надзиравший за
ним, рассказал, что монах всю ночь напролет шнырял по коридорам
и на рассвете все кричал: "Дай мне еще своего вина, и я
предамся тебе душой и телом; еще вина, еще вина!" Христиан
прибавил, что капуцин и впрямь шатался будто пьяный, но ему
непонятно, где монах мог раздобыть такого крепкого, ударившего
ему в голову напитка.
Тут я решился наконец сообщить о своем ночном приключении
и не забыл упомянуть о том, что он опростал у меня оплетенную
флягу.
-- Ой, как это скверно,--промолвил лесничий, -- но вы,
сдается мне, мужественный, уповающий на Бога человек, другой на
вашем месте умер бы от страха.
Я попросил его объяснить, каким образом очутился у него
этот безумный монах.
-- О, это длинная, изобилующая приключениями
история,--отвечал старик,--и не след рассказывать ее за обедом.
Довольно уж и того, что этот низкий человек, как раз тогда,
когда мы, веселые и довольные, собирались вкусить дарованных
нам Господом благ земных, помешал нам своим злодейским умыслом;
но теперь поскорее за стол!
Он снял свою ермолку, истово, проникновенно прочел молитву
перед едой, и мы, не прерывая веселой, оживленной беседы,
отдали должное сытному и вкусно приготовленному деревенскому
угощению. В честь гостя старик велел принести доброго вина, и,
по обычаю отцов, он выпил со мною за мое здоровье из красивого
бокала. А затем убрали со стола, егеря сняли со стен охотничьи
рога и исполнили охотничью песенку.
Повторяя заключительные слова припева, к ним
присоединились девушки, а вместе с ними запели хором и сыновья
лесничего.
Я почувствовал, что мне удивительно легко дышится: давно
уж я не наслаждался таким душевным здоровьем, как среди этих
простых благочестивых людей. Нам спели еще несколько простых,
мелодично звучащих песенок, а затем старик встал и воскликнул:
-- За здоровье всех честных людей, которые чтут
благородный труд охотника!
И он осушил свой стакан; все поддержали этот тост, и так
закончилась эта деревенская пирушка, в мою честь ознаменованная
пением и вином.
Обращаясь ко мне, старик сказал:
-- Теперь, сударь, я с полчасика посплю, а затем мы
отправимся в лес, и я вам расскажу, как попал этот монах в наш
дом и что мне о нем известно. А как станет смеркаться, каждый
из нас займет свое место там, где, по словам Франца, нынче
водится дичь. И вам тоже дадут хорошее ружье попытать счастья.
Это было внове для меня; в семинарии мне, правда,
случалось стрелять в цель, но ни разу в жизни я не стрелял по
дичи, и потому я охотно принял предложение лесничего, чем его
очень обрадовал, и он еще перед отходом ко сну с трогательным
добродушием попытался вкратце преподать мне самые необходимые
начатки искусства стрельбы.
Мне дали ружье и ягдташ, и я отправился в лес,
сопровождаемый лесничим, и вот что он рассказал мне о
диковинном монахе:
-- Этой осенью исполнится уже два года с той поры, как мои
лесники стали слышать по вечерам в лесу ужасный вой, и хотя в
нем было мало человеческого, все же Франц, недавно поступивший
ко мне в ученье, полагал, что это кричит человек. Казалось,
чудище дразнило Франца, потому что стоило тому выйти на охоту,
как вдруг совсем рядом раздавался вой, распугивавший зверей; и
однажды, когда Франц приложился, заслышав какого-то зверя, из
чащи выскочило странное лохматое существо, и он дал промах...
Голова у Франца была битком набита услышанными от отца, старого
егеря, охотничьими легендами о призраках, и он уже готов был
принять это существо за самого сатану, который старался
отвадить его от охоты или искушал его. Другие охотники, даже
мои сыновья, которым тоже иной раз мерещились чудища,
присоединились в конце концов к его мнению, а меня так и
подмывало хорошенько разобраться во всем, ибо я усматривал тут
хитрость браконьеров, что отпугивали моих егерей от мест, где
обычно держится дичь.
И потому я велел моим сыновьям и лесникам окликнуть это
существо, буде оно вновь появится перед ними, а не отзовется,
так по неписанному охотничьему закону -- стрелять!
И снова Францу выпало на долю первому увидеть чудовище.
Приложившись, он окликнул его, но оно рванулось в чащу и
скрылось там, а когда Франц спустил курок, произошла осечка; в
тревоге и страхе он побежал к охотникам, что стояли в
отдалении, вполне убежденный в том, что это сатана самолично,
ему назло, отпугивает зверя и что он заговорил его ружье; и
впрямь, с той поры, как Франц впервые повстречал это пугало, он
не попал ни в одного зверя, хотя прежде недурно стрелял... Слух
о лесном призраке стал быстро распространяться, и в деревне уже
рассказывали, что сатана однажды заступил Францу дорогу и
предложил ему заговоренные пули, словом, болтали всякий вздор.
Я решил положить конец этим россказням и стал выслеживать
еще ни разу не встретившееся мне чудище в тех местах, где оно
обычно попадалось. Долго мне не было удачи, но наконец туманным
ноябрьским вечером именно там, где Франц встретил впервые
чудовище, я услыхал, как поблизости что-то зашуршало; и я
