он по своему собственному произволу... Вам непременно надо
выучиться игре в фараон, я сам ознакомлю вас с ее правилами.
Я стал его уверять, что никогда не испытывал интереса к
игре в карты, которая, как мне говорили, весьма опасна и
разорительна.
Герцог рассмеялся и продолжал, зорко вглядываясь в меня
своими живыми и ясными глазами:
-- Ну, это ребячество со стороны тех, кто вас в этом
уверял. Но чтобы вы в конце концов не заподозрили во мне
игрока, заманивающего вас в сети, я должен назвать себя... Я --
герцог, и если вам нравится в моей резиденции, оставайтесь тут
и посещайте мой кружок, где подчас играют в фараон, не
подвергаясь опасности разорения, ибо я этого не допущу, хотя
игра и должна быть крупной, чтобы возбуждать интерес, ведь если
ставки мизерны, Случай становится ленивым.
Герцог совсем было собрался уходить, но снова,
повернувшись ко мне, спросил:
-- Однако с кем я разговариваю?
Я назвался Леонардом и сказал, что занимаюсь науками и
живу на свои частные средства, что не принадлежу к дворянству
и, следовательно, едва ли смогу воспользоваться его милостивым
приглашением бывать при дворе.
--Да что там дворянство, дворянство! -- горячо воскликнул
герцог. -- Вы, как я лично убедился, образованный и одаренный
человек... Наука -- вот ваша дворянская грамота, и она дает вам
право являться к моему двору. Adieu, господин Леонард, до
свидания!
Таким образом, желание мое исполнилось скорее и легче, чем
я мог ожидать.
Впервые в жизни мне предстояло появиться при дворе, даже
войти в придворный круг. И мне вспоминались всевозможные
истории о придворном коварстве, кознях и интригах, которые
столь изобретательно измышляются нашими романистами и
драматургами. По словам этих сочинителей, государя обычно
окружают злодеи и проходимцы, которые все представляют ему в
ложном свете, а среди них особенно отличаются гофмаршал, гордый
своим происхождением пошлый глупец, затем первый министр,
коварный и алчный злодей, да еще камер-юнкеры, беспутные
совратители невинных дев... На всех лицах притворная
приветливая улыбка, а в сердце обман и ложь. Они в
приторно-нежных словах расточают уверения в своих дружеских
чувствах, угодничают и извиваются, но каждый из них --
непримиримый враг всех остальных и норовит подставить ножку
лицу, стоящему выше его, а самому занять его место, чтобы со
временем подвергнуться той же участи. Придворные дамы
некрасивы, горды, злоязычны и влюбчивы, они расставляют свои
сети и силки, которых надо беречься как огня.
Так я представлял себе жизнь двора по многим прочитанным в
семинарии книгам; мне всегда казалось, что там сатана
невозбранно ведет свою игру, и хотя Леонард рассказывал о
дворах, при которых он бывал, много такого, что никак не
вязалось с моими понятиями о жизни в этой высокой сфере, все же
в душе у меня оставалась известная настороженность ко всему
придворному, и она-то проявилась теперь, когда мне предстояло у
видеть двор. Однако меня непреодолимо тянуло ко двору, чтобы
поближе стать к герцогине, ибо какой-то внутренний голос
смутно, но неустанно твердил мне, что здесь должна решиться моя
судьба; потому-то в назначенный час я не без тревоги явился в
аудиенц-залу дворца.
Прожив достаточно долгое время в имперском торговом
городе, я совершенно освободился от неловкости, косности и
угловатых манер, приобретенных в монастыре. Я был превосходно
сложен и, обладая гибким станом, легко усвоил свободные,
непринужденные движения светского человека. Исчезла бледность,
которая портит даже красивые лица молодых монахов, я был в
расцвете сил, здоровый румянец пылал у меня на щеках, глаза
сверкали; малейшие следы монашеской тонзуры скрылись под
волнами каштановых кудрей. К тому же на мне был тонкого сукна
изящный черный костюм, сшитый по последней моде в имперском
городе, и потому я произвел на присутствующих благоприятное
впечатление, как можно было судить по любезному обращению со
мною некоторых лиц, впрочем, в высшей степени деликатному,
свободному от малейшей навязчивости. Подобно тому, как герцог,
по моим представлениям, почерпнутым из романов и пьес,
встретившись со мной и проговорив: "Я герцог!", должен был
быстро расстегнуть сюртук, чтобы из-под него сверкнула
орденская звезда, так и господам, окружавшим его, следовало
красоваться в шитых золотом кафтанах, чопорных париках и т. п.,
и я немало удивился, видя на них лишь простую, со вкусом сшитую
одежду. Ясно было, что мои представления о дворе были
ребяческим предрассудком, смущение мое начало проходить и
совершенно рассеялось, когда герцог подошел ко мне со словами:
"А вот и господин Леонард" и стал подшучивать над строгостью
моих художественных взглядов, выразившейся в критике его парка.
Двери распахнулись, и в приемный зал вошла герцогиня в
сопровождении всего лишь двух дам. При взгляде на нее я весь
затрепетал, ибо при свечах она еще разительнее, чем днем,
походила на мою названую мать.
Дамы обступили ее, меня представили, она устремила на меня
взгляд, выражающий изумление, внезапную взволнованность, и
невнятно произнесла несколько слов, а затем, повернувшись к
пожилой даме, что-то потихоньку ей сказала, отчего та
встревожилась и пристально посмотрела на меня. Все это
продолжалось какую-нибудь минуту.
Затем общество распалось на отдельные кружки и мелкие
группы, и в каждой завязался оживленный разговор; всюду
господствовал свободный, непринужденный тон, и все же
чувствовалось, что находишься в придворном кругу, при особе
герцога, хотя это чувство ничуть не было стеснительным. Я никак
не мог подыскать фигуру, сколько-нибудь подходящую к
составившейся у меня прежде картине двора. Гофмаршал оказался
жизнерадостным стариком со свежим умом, камер-юнкеры--веселыми
молодыми людьми, которых никак нельзя было заподозрить в
злокозненности. Две придворные дамы казались сестрами, они были
еще и очень молоды, и довольно бесцветны, но одевались, к
счастью, весьма просто и непритязательно. Особенное оживление
повсюду вносил маленький человечек со вздернутым носом и живыми
сверкающими глазами, весь в черном, с длинной стальной шпагой
на боку; он проскальзывал в толпе, как уж, стремительно
перебегая от одной группы к другой; нигде не задерживаясь и не
давая вовлечь себя в разговор, он искрами рассылал остроумные
саркастические замечания, всюду внося оживление. Это был
лейб-медик.
Пожилая дама, к которой обращалась герцогиня, столь
незаметно и ловко подобралась ко мне, что я и оглянуться не
успел, как очутился наедине с нею у окна. Она тотчас вступила
со мною в разговор, и, как ни хитро она его начала, было ясно,
что единственная цель ее -- побольше выведать обо мне.
Но заранее подготовившись к вопросам, я был убежден, что в
подобных случаях простой, непритязательный рассказ--самый
надежный и безопасный выход из положения, и ограничился
признанием, что некогда изучал теологию, но теперь, получив
богатое наследство после отца, путешествую для своего
удовольствия. Я назвал местом своего рождения селение в
прусской Польше и дал ему такое скуло- и зубо- дробительное --
язык сломаешь! --название, что оно поразило слух старой дамы и
у нее пропала охота переспрашивать.
-- Ах, сударь, -- сказала она, -- ваша наружность
пробуждает в нас печальные воспоминания, и вы, быть может, лицо
более значительное, чем хотите казаться, ибо манеры ваши никак
не вяжутся с представлением о студенте-теологе.
После прохладительных напитков и десерта общество
направилось в залу, где уже были приготовлены столы для игры в
фараон. Банк держал гофмаршал, причем между ним и герцогом
существовало соглашение, по которому он удерживал в банке весь
законный приход, но получал от герцога поддержку, когда банк
опустошался. Мужчины собрались вокруг стола, исключая
лейб-медика, который никогда не играл, но оставался с дамами,
тоже не принимавшими участия в игре. Герцог подозвал меня к
себе, и мне пришлось стоять возле него, а он сам выбирал для
меня карты, коротко объясняя мне весь механизм игры. Но все его
карты были биты, и, покамест я следовал его указаниям, я
оставался в проигрыше, причем весьма значительном, ибо низшей
ставкой был луидор. Мой кошелек быстро тощал, я все чаще
задумывался о том, что будет, когда уйдут последние луидоры; а
тем временем игра становилась для меня все фатальней, угрожая
пустить меня по миру. Началась новая талья, и я обратился к
герцогу с просьбой предоставить меня самому себе, ибо, как мне
кажется, столь незадачливый игрок может и его втянуть в
проигрыш. Улыбнувшись, герцог возразил, что я смог бы, пожалуй,
отыграться, следуя советам опытного игрока, но ему все же
интересно посмотреть, как я поведу игру, надеясь на свои силы.
Не глядя, вслепую, выдернул я из своих карт одну -- она
оказалась дамой. Смешно сказать, но в ее бледном и безжизненном
лице я уловил, как мне показалось, какое-то смутное сходство с
Аврелией. Я уставился на эту карту, с трудом скрывая охватившее
меня волнение; громкий вопрос банкомета, намерен ли я ставить
на эту карту, вывел меня из оцепенения. Непроизвольно я сунул
руку в карман, вынул последние пять луидоров и поставил их на
карту. Дама выиграла, и я продолжал все ставить и ставить на
нее, увеличивая ставки по мере того, как возрастал выигрыш. И
всякий раз, как я ставил на даму, игроки кричали:
-- Конечно, теперь-то она вам изменит! -- но карты прочих
игроков оказывались битыми.
-- Да это неслыханное чудо! -- слышалось со всех
сторон, а я, не произнося лишнего слова, углубившись в себя и
направив все помыслы на Аврелию, едва обращал внимание на
золото, которое банкомет неизменно придвигал ко мне.
Короче говоря, в продолжение последних талий дама все
выигрывала и выигрывала, и карманы у меня были полны золота.
При посредстве этой дамы мне посчастливилось выиграть около
двух тысяч луидоров, и, хотя я отныне избавился от денежных
затруднений, я не мог преодолеть охватившей меня жути.
Каким-то непостижимым образом я улавливал тайную связь
между недавней удачной стрельбой, когда я вслепую сшибал птиц,
и моей сегодняшней удачей. Мне было ясно, что отнюдь не я, но
овладевшая мной чужая сила вызвала все эти необычайные явления,
а я был лишь безвольным орудием для ее неизвестных мне целей. Я
сознавал эту раздвоенность, зловещий раскол в моей душе, но
утешал себя тем, что это пробуждение моих собственных сил,
которые, постепенно возрастая, помогут мне сразиться с Врагом и
победить его.
Образ Аврелии, всюду возникавший на моем пути, без
сомнения, был не чем иным, как дьявольским наваждением,
толкавшим меня на недобрые дела, и именно это злоупотребление
милым мне образом кроткой девушки наполняло душу отвращением и
ужасом.
Утром я в самом мрачном настроении бродил по парку, как
вдруг мне повстречался герцог, имевший обыкновение совершать в
это время свою прогулку.
-- Ну, господин Леонард, как вам нравится игра в фараон?..
И что вы скажете о капризе Случая, который вам простил ваше
сумасбродство и закидал вас золотом? Вам повезло со счастливой
картой, но и счастливой карте не следует слепо доверять.
Он начал пространно рассуждать о том, что такое
"счастливая карта", надавал мне глубокомысленных советов, как
