едете: местоположение, название, край, город и прочее по всей
форме; а сверх того, вы обязаны предъявить нам, местному судье,
паспорт, написанный, подписанный и печатью припечатанный, по
всей форме, как это положено и указано!..
До этого случая я и не задумывался о том, что мне надо
принять какое-нибудь имя. К тому же я и не подозревал, что мой
странный, прямо-таки чудной вид, усугубляемый кое-как
подстриженной бородой и монашеской осанкой, совершенно не
вяжется с мирской одеждой, а ведь из-за этого мне ежеминутно
грозила опасность подвергнуться расспросам касательно моей
особы.
Вопросы деревенского судьи поставили меня в тупик, и я
напрасно старался подыскать удовлетворительный ответ. Наконец я
решил нагло припугнуть его и произнес решительно и твердо:
-- У меня есть важные основания не разглашать, кто я
такой, и по той же причине вам не увидать моего паспорта; но
берегитесь хоть на одну минуту задержать высокопоставленное
лицо своими нелепыми формальностями.
-- Ого-го! -- воскликнул деревенский судья, доставая
понюшку табаку из огромной табакерки, в которую пятеро стоявших
позади понятых тотчас же запустили свои пальцы и взяли из нее
сколько можно было захватить, -- ого-го, не надо так ершиться,
милостивый государь!.. Извольте, ваша светлость, немедля
держать ответ перед нами, местным судьей, да предъявите нам
свой паспорт, ибо, говоря начистоту, у нас в горах с некоторых
пор завелись подозрительные молодчики, -- иной, глядишь, ни с
того ни с сего высунет нос из лесу и вмиг исчезнет, словно
нечисть какая... Но это все проклятые разбойники и воры, они
подстерегают проезжих и учиняют грабежи, убийства и поджоги, а
у вас, ваша милость, уж очень чудной вид, да притом еще вы как
две капли воды подходите, ваша светлость, под описание и
поименование примет одного закоснелого грабителя атамана целой
шайки, присланное по всей форме нам, судье, достохвальным нашим
правительством... А посему без дальних околичностей и
проволочек -- паспорт на стол, а не то--в холодную!..
Я понял, что так от него ничего не добьешься, и потому
вздумал попытать счастья на другом пути.
-- Господин судья, -- обратился я к нему, -- если вы
окажете мне милость поговорить со мной наедине, то мне легко
будет рассеять все ваши сомнения, и я, доверяя вашей мудрости,
вам одному открою тайну, почему я появился здесь в таком, и в
самом деле, несколько странном виде...
--Ах, вот как, откроете тайну,-- отозвался судья,--
смекаю, в чем дело, ну-ка, убирайтесь отсюда и хорошенько
стерегите окна и двери, никого -- сюда, и никого -- отсюда!
Когда мы остались с глазу на глаз, я ему сказал:
-- Перед вами, господин судья, злосчастный беглец,
которому с помощью друзей удалось освободиться от горестного
заключения в монастыре и от опасности навеки остаться там. Не
стану перед вами развертывать хитро сплетенную сеть злобных
происков некой мстительной семьи. Причиной моих страданий была
моя любовь к девушке незнатного происхождения. За годы
заключения у меня отросла борода, и, как вы, быть может,
заметили, мне даже выбрили тонзуру, не говоря уже о том, что я
вынужден был в узилище, где я томился, ходить в монашеском
одеянии. И только после своего бегства я решился уже здесь, в
лесу, наскоро переодеться, чего раньше не сделал, убегая от
настигавшей меня погони. Теперь вы понимаете, чем объясняется
мой странный вид, вызвавший у вас такие недобрые подозрения.
Вот почему я не могу предъявить вам паспорт, но в подтверждение
истины всего сказанного я приведу веские доказательства,
которые вы, быть может, сочтете достаточно убедительными...
С этими словами я вытащил кошелек и положил на стол три
ярко сверкавших дуката, отчего суровое выражение лица судьи
вмиг сменилось одобрительной усмешкой.
-- Доводы у вас, сударь,-- сказал он,-- достаточно веские,
но вы уж не обессудьте; чтобы все окончательно стало по всей
форме, их надобно несколько округлить. Если вам угодно, чтобы я
нечет принял за чет, то извольте и вы усилить ваши
доказательства, с тем чтобы они тоже выступили четным числом.
Я догадался, что имеет в виду этот плут, и добавил еще
дукат.
-- Ну, теперь мне вполне ясно, что я несправедливо
заподозрил вас; поезжайте дальше, но лучше, как вы сами
понимаете, проселками, подальше от большой дороги, покамест вам
не удастся сделать свою внешность менее подозрительной.
Он широко распахнул дверь и громко крикнул собравшейся
толпе:
-- Этот господин взаправду знатная особа; в тайной
аудиенции он по всей форме открыл нам, судье, что едет
инкогнито, то есть так, чтобы его никто не мог узнать, а посему
и вам, ротозеи, ничего ни знать, ни ведать о нем не надлежит!..
Счастливого пути, ваша милость!
Крестьяне молча и почтительно сняли шапки, когда я
взбирался на коня. Я хотел было проскакать в ворота, но лошадь,
заупрямившись, поднималась на дыбы, а я, неопытный и неловкий
ездок, никак не мог с нею сладить; она кружилась на месте и
наконец под оглушительный хохот крестьян сбросила меня прямо на
руки вовремя подоспевшим хозяину и судье.
-- Э, да она у вас с норовом, -- сказал, подавляя смех,
судья.
-- Да, с норовом, -- подтвердил я, отряхивая с себя пыль.
Оба помогли мне вскарабкаться вновь на лошадь, но она
опять взвивалась на дыбы, фыркала и упорно не шла к воротам.
Тогда кто-то из стариков воскликнул:
-- Глядите-ка, у ворот сидит старая ведьма Лиза, она-то и
не пропускает его милость; а эту злую шутку она выкинула по той
причине, что он не дал ей ни гроша.
Тут только я заметил старую нищенку в лохмотьях,
прислонившуюся к ограде у самых ворот и со смехом глядевшую на
меня безумными глазами.
--Прочь с дороги, ведьма! --крикнул судья, но старуха
завопила:
-- Кровавый монах ни грошика мне не дал. И неужто вы не
видите, что передо мной лежит мертвец? Через него кровавому
монаху никак не перескочить -- мертвец мигом выпрямляется! Но
если кровавый братец даст мне грошик, я загоню мертвеца обратно
в землю!
Судья схватил лошадь под уздцы и, не обращая внимания на
выкрики полоумной старухи, хотел было пройти в ворота, но
тщетны были все его усилия, а тем временем старая ведьма
визгливо клянчила да канючила:
-- Эй, монах, кровавый монах, подай мне грошик, подай
грошик!
Я сунул руку в карман и бросил старой карге какую-то
мелочь, она вскочила и, ликуя и приплясывая, заверещала:
-- Полюбуйтесь, каких красивых грошиков набросал мне
кровавый монах, смотрите-ка, вот так грошики!
Тут лошадь, отпущенная судьей, заржала и промчалась через
ворота.
-- Ну, с верховой ездой у вас пошло на лад, по всей то
есть форме, ваша милость,--крикнул мне вдогонку судья.
Крестьяне, бегом проводившие меня за ворота, хохотали до
упаду, глядя, как я при каждом скачке резвой лошади нелепо
подпрыгивал в седле, и кричали мне вслед:
-- Гляньте-ка, гляньте, он ездит верхом будто капуцин!
Злоключения в деревне, а особенно вещие слова безумной
старухи порядком взволновали меня. Делом самым неотложным
казалось мне устранить в моем облике все, бросавшееся в глаза,
да принять какое-то имя, чтобы незаметней раствориться в толпе.
Жизнь вставала передо мной словно мрачный, непроницаемый
рок, и мне, изгнаннику, не оставалось ничего другого, как
отдаться на волю неотвратимо уносившего меня течения.
Оборвались все нити, некогда привязывавшие меня к определенным
условиям жизни, и мне не за что было ухватиться и негде было
найти опору!
А большая дорога становилась все оживленней и оживленней,
и все говорило о моем приближении к богатому и шумному
торговому городу. Спустя несколько дней он уже был у меня на
виду. Когда я въехал в предместье, никто меня ни о чем не
спросил, никто даже и внимания не обратил на меня. Мне бросился
в глаза большой дом с крылатым золотым львом над входом, весело
сверкавший своими зеркальными окнами. Люди толпами входили и
выходили, экипажи подкатывали и отъезжали, из комнат нижнего
этажа доносились взрывы хохота и звон бокалов. Едва я
остановился у двери, как выскочил слуга, деловито схватил под
уздцы лошадь и, подождав, пока я с нее слезу, ввел ее во двор.
Нарядный кельнер вышел мне навстречу с гремящей связкой ключей
и пошел впереди меня вверх по лестнице; когда мы оказались на
втором этаже, он еще раз скользнул по мне взглядом, а затем
повел меня выше, отворил дверь в довольно-таки посредственную
комнату, вежливо спросил, не будет ли от меня приказаний, и
сказал, что обед подадут в два часа в зале No 10 второго этажа,
и т. д.
-- Принесите мне бутылку вина!
Это были первые слова, которые мне удалось вставить среди
потока объяснений этих обязательных слуг.
Как только он вышел, в номер постучали, дверь
приоткрылась, и я увидел человека, чье лицо походило на
диковинную комическую маску. Красный заостренный нос,
сверкающие глаза, удлиненный подбородок и высоко взбитый
припудренный тупей, неожиданно переходивший сзади, как я потом
заметил, в прическу a la Titus /На манер Тита (франц.)/, пышное
жабо, огненный жилет с красовавшимися на нем двумя толстыми
часовыми цепочками, панталоны, фрак, в одних местах некстати
узкий, в других -- некстати широкий, словом, всюду бывший не
впору!
Человечек этот, со шляпой, ножницами и гребенкой в руках,
вошел в комнату, начав еще у дверей отвешивать низкие поклоны,
и произнес:
-- Я парикмахер гостиницы и покорнейше прошу принять мои
услуги, мои скромные услуги.
Этот худой как щепка крохотный человечек был до того
забавен, что я еле удержался от смеха. Но он явился как нельзя
более кстати, и я не замедлил спросить его, не может ли он
привести в порядок мои волосы, столь запущенные во время
долгого путешествия и вдобавок дурно подстриженные. Он с видом
знатока осмотрел мою голову и сказал, прижав к груди свою
правую, жеманно согнутую руку с растопыренными пальцами:
-- Привести в порядок?.. О боже! Пьетро Белькампо, ты,
кого презренные завистники зовут запросто Петером Шенфельдом,
подобно тому, как они переименовали дивного полкового
валторниста Джакомо Пунто в Якоба Штиха, тебе отказывают в
признании... Но разве ты сам не держишь свой светоч под спудом,
когда он мог бы светить всему миру? Неужто строение твоей руки,
искра гения, горящая в твоем взоре и заодно уж на твоем носу --
неужто все твое существо не говорит любому знатоку с первого же
взгляда, что дух твой стремится к идеалу?.. Привести в
порядок!.. Как это сухо звучит, сударь?..
Я попросил забавного человечка не волноваться, поскольку я
вполне полагаюсь на его ловкость и мастерство.
-- Ловкость? -- продолжал он тем же возбужденным тоном. --
Но что вы называете ловкостью?.. Кого считать ловким?.. Не того
ли, кто, раз пять примерившись, вздумал прыгнуть на тридцать
локтей в длину и шлепнулся с размаху в ров?.. Или того, кто с
двадцати шагов попадает чечевичным зернышком в игольное ушко?..
Или, наконец, того, кто, подвесив на шпагу тяжеленный груз и
приладив ее на кончик своего носа, балансирует ею шесть часов
шесть минут шесть секунд и еще одно мгновение в придачу?.. Если
это называется ловкостью, то такой ловкости чуждается Пьетро
Белькампо, ибо в его груди пылает священный огонь искусства...
Да, искусства, сударь мой, искусства!.. Фантазия моя создает
дивные сочетания локонов, которые под дуновением зефира то
