- Думаешь, ему там будет хуже? - задала она вопрос, который и ее
немало беспокоил. - Думаешь, климат, жара? Так там же шестнадцать
климатических поясов! Будем жить в горах, там прохладно, говорят...
- Хуже не будет.
- Если я его не увезу, он тут в петлю полезет! - убежденно заявила
она. - Он же - как дитя малое! Семнадцать изобретений... Он же только
изобретать может, только работать по двадцать пять часов в сутки! А
кому это здесь надо?
Я пожала плечами. Глупый, однако, вопросец...
- Ничего, будет в Израиле одним латышом больше. Там для его мозгов
применение найдется... - злорадно буркнула Милка.
- А не найдется, так Америка под боком, - печально пошутила я.
- Насчет денег не беспокойся!
- Я и не беспокоюсь.
- С первым же гонцом!
- Да ну тебя...
Эрик - хороший, порядочный, честный мужик, только вот свободы он
не выдержал. Смотрел, смотрел по телевизору какую-то ахинею и стал
медленно заваливаться набок. Если смотреть телевизор шестнадцать часов
в сутки, то от него одного инфаркт схватишь. А занимался этим Эрик в
таком количестве потому, что два года болтался без работы. Все деньги,
сколько Милка смогла собрать, ушли на операцию и больницу.
Я посмотрела на осунувшееся некрасивое лицо. Она была
действительно некрасива - как я этого раньше не замечала? И постарела,
и взгляд стал затравленный. Но сейчас она была куда ближе, чем четыре
года назад - элегантная президентша крошечной фирмы в бриллиантовых
сережках, спешащая между презентацией и банкетом еще провести час в
номере-люкс с шальным президентом такой же лихой фирмочки.
Бриллиантовых сережек, о которых она всю жизнь мечтала, уже не
было...
Имелась еще одна проблема, о которой Милка мне не говорила, но я и
так знала. На ее фирме висел немалый кредит. Если бы не болезнь Эрика,
не этот стремительный отъезд в Израиль, она рассчиталась бы вовремя.
Милка очень уважала деньги, вела им точный счет и страшно обижалась
моему пренебрежению к всякой бухгалтерии. Если она махнула рукой на
деловые обязательства - то что это значило?
Возможно, то, что она все-таки любила своего покорного, тихого,
растерянного, никому больше не нужного Эрика.
- Пошли отсюда, - сказала я.
Нечего ей было смотреть на этот прекрасный город, попавший в лапы
к дуракам. По этим улочкам она бродила с одноклассниками, в этих кафе
сидела с женихом. Нечего!
И мы пошли прочь. И мы шли по торговым улицам рижского центра,
рассуждая о контейнерах, долларах, израильском климате и прочих
серьезных вещах. Кажется, мы даже дошли до борьбы с арабскими
террористами, когда ко мне с лаем бросилась бледно-рыжая собака ...
коккер-спаниэль... и белесый, как бы выгоревший, мысик на лбу...
Таро?..
Пес, как всегда, с разбегу уперся передними лапами мне в бедро и
лаял, лаял...
- Таро? Ты? - спросила я его. - А хозяйка где?
Милка тоже брала у Марии Николаевны всякую нетленку - когда еще
здесь книги были в моде. И Таро она знала. Хотя он, подлец, ее в упор
не видел - чувствовал ее искреннюю нелюбовь к четвероногим.
Мы завертелись на месте - библиотекарши не было.
- Ты удрал, что ли?
Пес заскулил-запричитал.
Что-то случилось.
- Где баба Маша? Таро, где баба Маша? А ну-ка, веди! - велела я.
- В магазине, наверно, - решила Милка. - Дай-ка я загляну.
- Да нет, - нагнувшись и удерживая пса за ошейник, возразила я. -
Гляди, барбос-то без поводка. Что-то тут не так... Таро, где баба
Маша?
- Домой, Таро! - вдруг догадалась Милка. - Домой!
И он привел нас на пятый этаж старого дома, и оказалось, что дверь
квартиры была не закрыта...
Мария Николаевна лежала в жалкой комнатке - ей, судя по всему,
было очень плохо. Таро прыгнул на постель - и худая, серая,
морщинистая рука выбралась из-под клетчатого пледа, легла на густую
палевую шерсть.
Мы загалдели, полезли в холодильник - нужно вызвать врача, нужно
накормить больную!
- Нечем, - очень тихо сказала она и заплакала. - У меня только
пакет муки остался... Я Тарошку выпустила, чтобы добрые люди
подобрали... Что же - ему вместе со мной помирать?.. Еле до двери
дотащилась...
В холодильнике было тепло и пусто.
В кухонном шкафчике действительно стояли только жалкие остатки
геркулеса и этот самый пакет.
- Вам что, пенсию не принесли? - спросила Милка.
- Принесли. Я за квартиру заплатила...
- Перебилась бы квартира, так ее, перетак! - Милка в ярости блещет
таким красноречием, что хоть уши затыкай. Но у Марии Николаевны на это
движение уже не было сил.
- Как же можно за квартиру не платить? - искренне удивилась она. -
Девочки, миленькие, родненькие, позаботьтесь о Тарошке, чтобы в
хорошие руки, девочки, доченьки...
- Что же вы не позвонили? - домогалась я, выкидывая из своей сумки
на стол сосиски, колбасу, бананы.
- Скорая?! - рявкнула в трубку Милка. - Здесь человек умирает! От
голода! Старая женщина! Улица Свободы пятьдесят шесть - девятнадцать!
Ей ответили что-то официальное.
- Хорошо! - воскликнула Милка. - Я сейчас же вызову сюда полицию и
журналистов. Как ваша фамилия?
Очевидно, фамилию назвать отказались.
Милка раскрыла рот - и нетрудно было догадаться, что из этого рта
вылетит. Я выхватила у нее трубку.
- Если через десять минут не приедет машина, через пятнадцать
минут здесь будет весь Дом печати, - как можно спокойнее сказала я. -
И телевидение. А узнать вашу фамилию не проблема.
И сразу же положила трубку.
Действительно - скорая помощь прибыла через десять минут. Молодая
докторша еще и накричала на нас с Милкой - где мы были раньше?!. Она
выпалила какие-то многосложные медицинские названия с таким видом,
будто не знать их - преступление. Санитары тем временем уложили Марию
Николаевну на носилки и понесли из комнаты. Таро словно приклеился к
хозяйской руке.
- Тарошку возьмите... - просила библиотекарша, уплывая. -
Тарошку...
Я оттащила пса за поводок.
- Положение тяжелое, - сказала докторша. - Где же вы все были
раньше? Сперва не покупают старикам лекарств, а потом вызывают скорую!
- На какие шиши? - спросила яростная Милка. - Вы хоть знаете,
почем теперь эти проклятые лекарства?
Уж Милка-то знала...
- Хочу вас предупредить, - докторша вздохнула. - Надежды очень
мало. Организм старый, изношенный... недоедание, авитаминоз... В
общем...
- Ясно, - неожиданно лаконично отвечала Милка.
Таро, словно все поняв, отчаянно залаял.
Докторша, не прощаясь, вышла.
- Пакет муки... - сказала я. - Последний пакет муки...
Что-то в этом было такое... такое...
- Наследство! - воскликнула реалистка Милка. - Последний пакет
муки и барбос!
- Последний пакет муки и барбос... - повторила я, и прозвучали эти
слова на редкость тупо.
- Ты долго собираешься тут сидеть? - спросила она. - Где ключ?
Надо все запереть. Как ты думаешь, у нее в России есть родственники?
Тут оставалось лишь пожать плечами. Возможно, что-то знали в
библиотеке, откуда Марию Николаевну уволили за то, что она в
шестьдесят восемь лет не смогла освоить государственный язык.
Последний пакет муки и барбос...
- Пошли, Тарошка, - сказала я псу. - Где твой поводок? Пошли,
будешь теперь жить у меня.
Он посмотрел мне в глаза - и я снова почувствовала, что пес все
понял. Он покорно протянул шею, чтобы я могла пристегнуть поводок, и
пошел со мной, даже не обернувшись на комнату, где прожил всю свою
собачью жизнь.
- Тебе только собаки сейчас недоставало, - заметила Милка.
- Что-нибудь придумаю, - как всегда, беззаботно ответила я. Но
думалось вовсе не о том, что она имела в виду. Мне думалось о той
ночи, когда синеглазый друид кричал про старую и новую магию, про
болезненное и причудливое рождение магии!.. Если бы он успел
выкрикнуть побольше!..
Чувствуя, что делаю очень важную, хотя с виду и нелепую вещь, я
вышла вместе с Таро на кухню и открыла кладовку. Мария Николаевна
ошиблась - кроме пакета муки был еще начатый пакет соли. И я положила
их в старую хозяйственную сумку. Они были мне нужны... они уже стали
мне совершенно необходимы... и знать бы - зачем?..
Выходить из подъезда на поводке этот рыжий тип отказался. И в
самом деле - какое я имею право выводить его на прогулку? Для этого у
него хозяйка есть?
Пришлось Милке нести мою сумку, а мне волочь за ошейник
упирающегося пса. И что меня удерживало от непотребной ругани - я не
знаю.
Иного выхода не было - Милка проводила меня до самого подъезда.
- Ну, пока, - сказала она. - Позвони завтра. Поговори с Эриком...
Теперь она искренне радовалась, когда Эрик часами рассказывал мне
по телефону какие-то анекдоты из жизни своей лаборатории. Он знала -
человеку, которого лишили будущего, необходимо что-то светлое в
прошлом. И она не кричала с кухни, что он занимает телефон всякой
хреномудией. Свобода и независимость пошли Милке на пользу...
Вообразив, как придется втягивать Таро вверх по незнакомой
лестннице, я ужаснулась. Но забдерживать милку еще дольше не имела
права.
Я отворила дверь в подъезд и сразу же затворила ее.
- Мил!
Она обернулась.
- Ну, что там?
- Пьяная сволочь какая-то. Засела на лестнице!
- Много их там?
- Один.
- Чтоб он сдох!
До чего же мы озверели, подумала я, до чего же мы озверели!..
На Таро надежды было мало. Коккер-спаниэли могут разве что
погрызть хозяев, а вообще это псина не бойцовая.
Поди знай, кто и зачем меня там караулит...
Мы с Милкой вошли в подъезд вдвоем. Пьяная сволочь сидела на
нижней ступеньке, сгорбившись носом в коленки. Я вдоль стеночки, держа
Таро за ошейник, впритирку к своему бедру, обошла пьяную сволочь.
Милка убедилась, что обошлось без приключений, и закрыла дверь с
другой стороны.
А я поняла, что приключения этой ночи еще только начинаются.
Потому что у парня на нижней ступеньке был очень знакомый затылок... и
курточку эту, давно тесную в плечах, я тоже помнила... и блеснула в
ухе серебряная загогулина...
- Славка! - возмущенно крикнула я. - А ну, встань! Нашел где
дрыхнуть!
Он с большим трудом оторвал стриженую голову от коленок.
- Я пьян, - сообщил он, как будто этого я за версту не видела и не
чуяла. - Я пьян. Ты пустишь меня переночевать?
- Нет, я оставлю тебя сидеть на лестнице! - сказала я, спускаясь и
протягивая этому дураку руку. - Ты с какой такой радости?..
- Погоди... - сказал он. - Погоди, я все тебе расскажу... Только
возьми меня к себе... А это кто? Собака?
- Нет, крокодил.
Увидев, как я, сопровождаемая незнакомым псом, вваливаюсь в дверь,
обнятая здоровенным качком и обремененная большой сумкой, Ингус
кинулся было мне на подмогу - он не понял, что означает это странное
объятие.
- Иди, иди... на кухню, на комфорку!.. - велела я ему. - Чайник,
скорее...
Ингус обвил хвостом сумку и поволок на кухню.
Славку я обрушила в кресло и тогда лишь стянула с него куртку.
Рукав и подол оказались разодраны.
Большая кружка горячего кофе немного привела парня в чувство. Он
пил, обжигаясь, но зачем-то ему была нужна эта боль. Потом он грохнул
кружкой о столик.
- Сволочи! Суки! - сказал домашний мальчик, воспитанный на
Шекспире в оригинале. И добавил довольно много нецензурщины.
- Сама знаю, - я погладила его по руке. - Что еще?
- У меня одноклассник застрелился! Суки!..
- О Господи...
И Славка заговорил - да так, что понять было очень трудно. Как
будто два человека наперебой рассказывали мне эту дикую историю. Один
