кто-нибудь из окна прыгал?
- Не прыгал! - отвечал ошалевший парень. - Ты же сам слышишь, дед,
- он там шум поднял!
- Беги, спроси у Янки... у Дитриха!..
И вместо разъяснений дедушка дал внуку, внезапно распрямившись,
хороший подзатыльник.
Внучек припустил по дорожке. Дедушка опять всей фигурой изобразил
готовность к истовому служению.
- Спал твой внук! - воскликнула госпожа баронесса. - Спал и не
расслышал!
- Не мог он спать, - убежденно возразил старый садовник. - Как же
это можно заснуть на службе вашей милости?
Поскольку госпожа баронесса отлично знала, что из окна гусарской
комнаты никто не прыгал, а наоборот, сиганул за перила висячего сада,
шагах в десяти от того окна, то слишком возражать не стала. Только
пару раз пригрозила отправить на конюшню, да и то как бы любя...
На более долгие угрозы у нее просто не было времени. Перед ней
встала во весь рост загадка, попахивавшая мистикой.
Красавец гусар явственно растроился.
Он только что стоял в висячем саду. Это - раз.
Он носился по ночному парку, сверкая золочеными шнурами ментика и
доломана, чешуей кивера. Это два.
Он поднял странный шум у себя в комнате. Это - три.
Госпожа баронесса и в Пресвятую Троицу-то никак не могла толком
поверить, а тут перед ней происходило чудо примерно в том же духе и
такое же необъяснимое.
Прицис тоже был не слишком религиозен. Но соображал он неплохо.
Если внучек по неизреченной глупости своей сейчас явится с сообщением,
что дверь, ведущая в гусарскую комнату, тщательно охраняется, то не
миновать порки им обоим. Ведь чертов гусар каким-то образом оказался в
парке!
Нужно было, пока не поздно, научить внучка свалить всю
неприятность на заснувшего Янку-Дитриха.
- Ваша милость! Я побегу выполнять приказание вашей милости!
- Какое приказание? - не сразу сообразила госпожа баронесса.
Хитрый Прицис молча показал рукой в ту сторону, где она увидела
гусара вместе со своей Амальхен.
Госпожа баронесса могла упоминать своих дочек как ей вздумается.
Но хорошему слуге не следовало вслух говорить, что девица фон
Нейзильбер в неведомом часу ночи болтается по парку в обществе гусара.
- Ах, да, беги, беги! - послала она.
Прицис совсем было собрался, сгинув в темноте, устремиться
навстречу внучку, но тот и сам вдруг пожаловал, пыхтя, как будто
пронесся до Риги и обратно.
- Ну, что там? - вцепился в него дедушка.
- Там, ваша милость! - завопил внучек, задрав голову. - Там!.. Там
Дитрих заснул!.. И дверь открыта!..
Прицис одновременно ужаснулся вранью и пришел в восторг.
Внучек не мог так быстро обернуться до двери и обратно, все-таки
пришлось бы и угол огибать, и по лестнице взлетать. Выходит, он сам,
своим умом дошел до того, что следует подставить кого-то другого!
- Видите, ваша светлость, не прыгал никто в окошко! Он из двери
выбрался! - воскликнул преданный слуга, для убедительности тыча
пальцем вверх. Но когда он проследил направление собственного пальца,
то онемел.
Из окна гусарской комнаты выглядывала Анхен.
Сообщать об этом госпоже баронессе было никак невозможно.
Уставился на девицу и внучек.
Он разинул было рот - но Прицис дернул внучка за рукав. Тот и
заткнулся.
Госпожа баронесса увидела, что двух преданных подлиз что-то
смутило. Перегнувшись через перила висячего сада, она вытянула шею - и
увидела ненаглядную свою доченьку.
И тут такое началось!
Сергею Петровичу недосуг было наблюдать из кустов семейную сцену.
Он, хоронясь и пригибаясь, поспешил вдоль стены в совсем другую
сторону. И подстриженный кустарничек давно уж кончился, а он все еще
пробирался на полусогнутых, касаясь пальцами земли, на манер большой и
перепуганной обезьяны.
Гусар перебежал песчаную дорожку и устремился к рощице. Зачем,
почему - объяснить бы не мог. Его просто ноги сами несли подальше от
госпожи баронессы.
Вдруг он споткнулся о что-то теплое и, надо думать, живое.
Сергей Петрович отскочил и спрятался за дерево.
Теплое и живое тоже до полусмерти перепугалось. С полминуты
повозившись на траве, оно разделилось на два тела. Одно,
полупрозрачное, дало стрекача. Другое, совсем непрозрачное,
выпрямилось и, пошатываясь, сделало два шага к дереву. Оно одной рукой
обняло ствол, но, видно, и ствол, и весь мир у этого тела плясали и
колебались. Его резко качнуло вперед.
Таким образом Сергей Петрович нос к носу столкнулся со вражеским
гусаром.
На сей раз он увидел под козырьком лицо.
Это было смуглое, глазастое, отчаянное, цыганское лицо.
Перед ним стоял совершенно ошалевший Ешка. Кивер на нем был не то
что зверски набекрень, а вообще еле держался, доломан распахнут до
двух нижних пуговиц, за пазухой виднелось что-то скомканное и белое.
- Лихорадка вавилонская!.. шепотом изумился цыганской наглости
гусар. - Ты как это сюда забрался?!. Зачем?!.
Ешка встряхнулся, издав губами звук на манер конского фырчанья.
- Да что это с тобой поделалось? - не услышав обычной для цыгана
прибаутки, забеспокоился гусар.
- Просил добра у Бога, да не так много! - загадочно отвечал Ешка и
зашипел как бы в отчаянии: - Ой-й-й!..
Тут только Сергей Петрович опознал на нем свой мундир.
Это были его черный фетровый кивер, и даже с султанчиком из
перьев, который Адель нашла в мешочке, его голубой ментик, отделанный,
как полагается, серыми крымскими мерлушками, серебряным галуном и
бахромой, его доломан, который был цыгану несколько широковат, и все
же сидел неплохо. То есть, весь тот доспех, который действовал на дам
и девиц, как валерьянка на кошек, до такой степени лишая рассудка, что
физиономия под козырьком кивера особого значения уже не имела.
Но возмущаться не было времени.
- Уходить надо... - прошептал Ешка. - Ноги на плечи, живот
подмышку...
Гусар с радостью подчинился.
Они молча понеслись, пригибаясь, за стенками подстриженных кустов,
за вольно стоящими деревьями английского пейзажа, обогнули пруд,
проскочили вдоль диких роз мимо грядок, где, казалось бы, совсем
недавно взошли селедочьи головы, и тут их встретила внезапно слетевшая
с ограды тень.
Это был Мач.
Гусар с цыганом шарахнулись было от парня, но он с шепотом "Я это,
я..." удержал их от дальнейших шатаний по баронскому парку и показал,
где и как лучше перелезать через ограду.
Там ждала Паризьена, вооруженная двумя пистолетами.
- Что случилось? - напустилась она на Ешку, еще не видя Сергея
Петровича. - Почему так долго? Тебя видели? Заметили?
- Пошли отсюда... - проворчал цыган. - И забери ты у меня это...
Он сдернул с головы кивер и принялся неумелыми пальцами, не
развязав предварительно ментишкетных шнуров, не скинув ментика,
скидывать доломан.
Тут только Сергей Петрович узрел со стены, как именно был одет
Ешка, и чуть от такой картины вниз не свалился. Когда тот по пояс
торчал из кустов в парке, гусар не мог оценить всей прелести его вида.
Сверху на цыгане были великолепные гусарские доспехи, но нижнюю часть
его туловища прикрывали старые, широкие и ободранные штаны,
заправленные в останки сапог.
А иначе и быть не могло - когда Бауман, второпях раздевая Сергея
Петровича, чтобы безопасно провезти его в усадьбу, лишил его ментика,
кивера и доломана, не мог же он снять с гусара еще и штаны! Сергей
Петрович остался в своих чикчирах - а Ешке с Аделью, когда они затеяли
маскарад, другие взять было неоткуда.
Он раскрыл было рот, Но тут Адель его увидела.
- Мой маленький Серж!.. - воскликнула маркитантка, раскрывая
объятия соскочившему гусару. - Ешка!..
Столько радости, столько благодарности было в голосе Паризьены,
что цыган прямо-таки расцвел улыбкой. Он шагнул вперед - и всех троих
спаяло одно крепчайшее объятие, без тени любовной страсти, без всякой
задней мысли. Просто они наконец-то опять были вместе, и пусть
ближайшие полчаса уже грозили всякими неприятностями - они не могли
разомкнуть рук.
Мач глядел, как рады эти трое, и безумно хотелось ему влиться
четвертым в объятие, и чувствовал он, что между ним и этими тремя
словно каменная стена встала. Что-то, черным дымом клубящееся и
ползущее вверх со дна души, мешало ему, не давало, не пускало!..
Но даже такое великолепное объятие не могло длиться вечно.
С большой неохотой гусар, цыган и маркитантка отпустили друг
друга.
- Вот, это тебе! - вспомнил вдруг Ешка и достал из-за пазухи
нежнейшее барежевое платьице, скомканное так, что за полдня не
отутюжишь.
- Как оно к тебе попало? - хватая это благоухающее облачко,
спросила Адель.
- Ну, как к цыгану такие вещи попадают? - начал Ешка свою старую
песню. - Иду по парку, вижу - барышня...
И заткнулся.
- Попросила минутку подержать? - ехидно осведомилась Адель.
- Оно на скамейке лежало... - буркунул Ешка. - Вижу, барышни в нем
все равно нет, почему бы и не взять?
- Ты что там в парке натворил? - грозно двинулся на него Сергей
Петрович. - По-твоему, я не видел, как девицы по парку носились? Об
кого я споткнулся, скажи на милость?!. Что обо мне после этого
подумают? Что подумают о русских гусарах?!
- Серж, у него не было другого выхода! - вступилась Адель. - Мы
побоялись детей посылать! Наоборот, он должен был поддержать честь
мундира!
- Поддержать? Нет, ты посмотри мне в глаза! Хороша поддержка!
- Что мог, то и сделал! - огрызнулся Ешка и вдруг улыбнулся,
припоминая какую-то милую подробность, своей обаятельной и лукавой
улыбкой.
- Не мог же он залезть в парк в своем жутком лапсердаке! -
продолжала Адель. - Его бы издали увидели и поймали. А так - ходит по
парку баронский гость и ходит! Кто из сторожей к нему цепляться
станет!
- Если бы ходил! А он посрамил честь мундира! - сурово заявил
Сергей Петрович.
На физиономии цыгана изобразилось живейшее возмущение. Даже рот
беззвучно приоткрылся, даже глаза на лоб вылезли.
- Нет, что хочешь говори, командир, а цыган чести твоего мундира
не посрамил! - пылко отрапортовал он. - Хоть кого спроси!
Покосился на Адель, вздохнул и добавил:
- Хоть и тяжко мне пришлось, а не посрамил...
Глава двадцать седьмая, какая-то странная
От баронской усадьбы уходили, разделившись на два отряда. Мач и
Адель ускакали, ведя в поводу верховых коней, а Ешка и Сергей Петрович
отбыли в цыганской кибитке, причем гусар, как в свое время Мач, был с
головой укрыт мягкой, дырявой и не совсем благовонной рухлядью.
Встречу назначили в корчме Зайца, благо корчмарша, Зайчиха, с Ешкой
неплохо ладила. А и чего не ладить с человеком, которому приводишь
покупателя на уведенную скотинку, имея с того свой небольшой, но
честный наварец?
Поэтому и письмо от Наташеньки, чудом застрявшее за пазухой у
парня, попало к адресату только два дня спустя. А правду о путешествии
Мача в Ригу он так никогда толком и не узнал. Адель сгоряча собиралась
было рассказать ему, какова ныне его репутация у рижского военного
командования, но за два дня странствий с Мачем и лошадьми поостыла. И
решила - чем позже дойдет до гусара эта малоприятная новость, тем
лучше. Но объяснить поручику Орловскому, почему эскадрон вдруг похитил
его из баронской усадьбы, все же следовало. Адель пофыркала,
повздыхала - и сочинила вполне достоверную историю. Могли у Мача
выкрасть письмо? Вполне могли, решив, что за пазухой у спящего парня -
пакет, допустим, с ассигнациями. И так далее. И очень даже
правдоподобно...
Мач не ждал, что Адель станет его выгораживать.
