делаешь, бесстыжая собака?
Я сразу узнала обоих - библиотекаршу Марию Николаевну и ее
рыженького коккер-спаниэля.
- Вот, дожили! - воскликнула давняя моя знакомица. - Кто бы мог
подумать? Вот и на нашей улице праздник! Девочки, это же настоящее
национально-освободительное движение! Как в Латинской Америке!
Милая Марья Николаевна снабжала меня диссидентской литературой в
самые что ни на есть ка-ге-бешные предперестроечные годочки. Это была
на редкость активная и жизнерадостная пожилая дама. Похоронив
мужа-отставника, которому почему-то так и не родила детей, она бурно
увлеклась общественной работой - и стала библиотечной звездой
городского масштаба. Интервью она давала чуть ли не каждый месяц.
- Как подумаешь, сколько они пережили! - продолжала Мария
Николаевна, обводя рукой пейзаж с кострами и баррикадами. - Ничего
теперь с нами со всеми не сделают! Ты знаешь, мне за нас, за русских
сегодня стыдно стало. Женщина, еще не старая, лет шестидесяти, смотрит
на плакат - и трех слов по-латышски прочитать не может. У людей
спрашивает - что там написано? Представляешь, как они должны на нас
смотреть, если мы тут по сорок лет живем, а их языка не выучили?
Я с большим трудом угомонила Таро.
- Хороший пес, умный пес! - сказала я ему. - Ничего удивительного,
что они называют всех приезжих мигрантами и колонистами.
- Страшно даже подумать, до чего мы перед ними виноваты! -
воскликнула безобиднейшая и добрейшая диссидентка-библиотекарша. -
Ничего, теперь все будет иначе. Язык выучить несложно. Вот отцепимся
от империи - и будем жить дружно. Главное - от империи отцепиться!
На ее пальто поблескивала восьмиконечная звездочка... Кто-то,
похоже, неплохо сейчас зарабатывал на аусеклисах.
- А куда ж мы теперь денемся! - отвечала Милка. - Они увидят, что
мы готовы сопротивляться, и пальцем нас не тронут!
Все это было изумительно - вокруг вовсю шла борьба за свободу и
независимую Латвию. Насилу мы опомнились. И поспешили прочь, скользя и
поддерживая друг друга.
- Ни хрена себе! - прервав очередной монолог, громко воскликнула
Милка.
- Убью мерзавца... - печально ответила я, имея в виду,
естественно, Гунара.
Пропадал потрясающий кадр.
Прямо по брусчатке шел невысокий светловолосый парень. И шел
довольно бодро - если учесть, что на плечах он нес кособокий бетонный
куб чуть ли не в кубометр. Более крупные мужчины жались к стенке, а он
шел себе и шел, и в глазах было такое потрясающее упрямство, что я
даже позавидовала.
Парень строил баррикаду.
И я его знала, этого парня! Я его видела. Я его голос слышала.
Насмешливый такой голос.
Дороги перед собой он не видел, лишь брусчатку, - и вся надежда
была на другого парня, что сопровождал его.
Тот тоже имел груз - старое кокле с оббитыми углами, расписанное
знаками Ужа, Юмиса, древа Мары и прочими, которые недавно как бы
вынырнули из глуби веков и вошли в моду, особенно аусеклис -
восьмиугольная звездочка. С ней вышел некоторый конфуз - сперва ее
сгоряча обозвали утренней звездой, звездой зари, а заря, естественно,
была символом свободы. Потом сообразили, что имеется в виду планета
Венера. И как-то внезапно позабыли об астрономическом аспекте.
Парень был вида необычного. Его длинные светлые волосы,
расчесанные на прямой пробор, свисали вдоль худого лица и удерживались
тканой тесемочкой, на которой по желтому фону шли черные знаки Ужа.
Нос у парня был длинный, с горбинкой, подбородок - угловатый и
выдающийся, а росту в нем хватило бы на двух таких коротышек, как тот,
что тащил бетонный куб.
И смотрел он в небо.
И твердил он недавно вошедшие в моду слова:
- Мы - народ предателей!.. Мы сами себя предали!.. Мы должны
искупить свою вину!..
А его товарищ с кубом на плечах видел лишь присыпанную снегом
брусчатку.
Я ведь и второго парня знала, только уже не понять - откуда. Вроде
бы в последний раз, когда мы встречались, у него и стрижечка была
аккуратненькая, и костюмчик темненький, и значок на лацкане... в
райкоме комсомола, что ли?..
Милка все поняла.
- Обидно, - сказала она. - Обидно, досадно, да ладно!
- Сыночки! - услышали мы за спиной. - Деточки! Стойте за свое
маленькое государствице!.. За свою отцовскую земельку!.. За свой
народик!..
Я и не подозревала, что латыши, даже с их склонностью к
уменьшительным словечкам, додумаются до таких вариантов.
А сказала это очередная бабка. Она с подозрительной нежностью
смотрела на парней, она чуть улыбнулась - и я поняла, что пора уходить
отсюда! Опять померещился хищный оскал.
- Слушай, - почему-то обернувшись по сторонам, прошептала Милка. -
Ты, это... если Эрик будет звонить, скажи, что я с тобой по городу
ходила, а потом на массаж пошла, а?
- До скольки массаж? - сообразив, уточнила я.
- До восьми, - четко отвечала Милка.
Из одной этой цифры я уже могла сделать немало выводов.
Милка смолоду выскочила замуж за толкового латышского парня Эрика.
Еврейка и латыш - такие дуэты в Риге попадались нередко. Эрик был
хорошим и заботливым мужем, но вот вечно ее тянуло на приключения. До
восьми - это значит, роман с кем-то из сослуживцев на раздрызганном
диване в рабочем кабинете. В половине восьмого приходит уборщица,
которая по совместительству работает еще в пяти конторах.
Она даже особой конспирации не соблюдала. Эрик возглавлял
конструкторское бюро, был электронщиком милостью Божьей и ничего
другого не знал, не понимал и видеть не желал.
Еще вчера Милка тыкала мне в нос газету. Там черным по белому было
пропечатано, как самостоятельная Латвия пойдет по пути прогресса и
завоюет весь мир своей дешевой и качественной продукцией. Упор,
правда, делался на мясо и масло, но и молоком мы, оказывается,
собирались залить весь шар земной.
Милка была уверена, что Эрика ждет великое будущее. И что он будет
приносить домой хорошие деньги, не задавая при этом жене никаких
лишних вопросов.
Собственно, то, что Милка вернется домой только в восемь, меня
вполне устраивало. Значит, я вполне могу спокойно посидеть на кухне с
Эриком, к которому имею несколько вопросов по электричеству.
И я действительно забежала к нему, и попила с ним чая, и задала
эти самые вопросы, но ответ получила совершенно неутешительный. Эрик
оказался специалистом уж слишком узкого профиля. Правда, он сказал, в
каких журналах мне стоит покопаться, вынул с антресолей стопку, но
одни их названия вселяли священный ужас.
Я со школьной скамьи ненавидела физику. Взять в руки издание,
битком набитое формулами, для меня холере подобно. А пришлось.
Вот почему вечером я пришла домой в хмуром и сварливом
расположении духа.
Ингус ждал меня, лежа в своем блюде.
- Что-то случилось? - с тревогой спросил он.
- Да нет, ничего...
И я посмотрела на него примерно с такой же тревогой.
Окаянный путис совершенно не экономил плазму. Я могла держать пари
- он стал за последние дни меньше в диаметре сантиметра на два по
крайней мере. Где-то его носило - и он совершенно не думал, что очень
скоро просверкнет золотой искрой и исчезнет.
- Как там на баррикадах? - осведомился он.
- Баррикады как баррикады, - отвечала я. И почему-то вспомнила
жуткий плакат с физиономией Горбачева. Художник и не заботился о
сходстве - достаточно было большого родимого пятна на лысине. К
физиономии прилагался текст: "Это не я! Моя левая рука не знает, что
правая творит". Руки тоже имелись - с пальцев левой свисали ярлычки на
веревочках "КПСС", "КГБ", "ИФ", на пальцах правой болтались черные
марионетки-омоновцы.
Эрик основательно испортил мне настроение.
- Ты будешь сегодня работать? - спросил Ингус.
- Вот над этим, - я с отвращением вытащила из сумки журнал. Эрик
выдал мне его под два честных слова - как будто я в здравом уме и
твердой памяти могла такое присвоить!
Собственно, я и не надеялась, что так сразу раскрою секрет
энергетической подпитки плазменных путисов. Нужно было найти людей и
институты, которые такими вещами занимаются. А для этого придется
просмотреть кучу омерзительных научных статей.
Глядеть спокойно, как этот гулена теряет объем и насыщенность
свечения, я просто не могла.
Ингус завис над моей головой и одновременно со мной одолел первую
страницу статьи. Понял примерно столько же, сколько и я.
- Напрасная трата времени, - заметил он. - Конечно, я благодарен
тебе, даже очень благодарен... Но все это безнадежно.
- Выплесну на тебя ведро воды - тогда и будет безнадежно! -
буркнула я.
Примерно полчаса он молча наблюдал, как я осиливаю текст.
А потом исчез. Просочился на улицу сквозь оконное стекло, даже не
попрощавшись.
Времени было - десять вечера. Я взяла трубку, накрутила номер - но
не соединяло, хоть тресни. Может, и не стоило туда звонить...
Тот, без кого я тосковала, отыскался полчаса спустя.
- Как ты? - спросила я, даже не пытаясь скрыть волнение.
- Нормально, - ответил он. - Но они меня достали...
Речь шла о семье, с которой он расставался не самым мирным
образом.
- Ты был сегодня на Домской площади? - мне вовсе не хотелось
слушать про тестя с тещей, а про жену - и тем паче.
- Чего я там забыл?
Я даже фыркнула от возмущения.
- Ты принимаешь всю эту возню всерьез? Ты думаешь, что вот посидят
все рижские народы дружно на баррикадочках, а потом настанет общее
светлое будущее? - язвительно спросил он. - Не будь ребенком...
- А почему бы и нет? - я, естественно, полезла в атаку. - В
двадцатые и тридцатые годы Рига была европейским городом, у всех были
свои газеты, свои театры - у русских, поляков, евреев, немцев...
Значит, это здесь реально!
- Ты просто не представляешь, что в них проснулось, - сказал он, и
хотя уверенно говорить мог только о своей семье, ощущение было, что он
имел в виду целый народ. - Они спятили. Сегодня они зовут на баррикады
всех, кто подвернется под руку, а завтра скажут, что Рига и Латвия -
только для латышей.
- Это твоя теща, что ли?
- Начнет, как ты понимаешь, именно моя теща. Но она уже сбила с
толку жену и дочку. Дочка не хочет говорить со мной по-русски. Ты
можешь себе это представить?
Я хотела напомнить, что все равно ведь он расстается с этой женой
и с этой дочкой. Но не стала - скандальчик мне сейчас был ни к чему.
Поэтому я оставила в покое прекрасные баррикады и сумасшедшую тещу. Да
и давно пора было перевести разговор на мои с ним сложные отношения...
Он звонил из автомата. Поэтому беседа не получилась долгой.
Назначив свидание, мы расстались.
Свидание - это было замечательно, и все же наши отношения казались
сейчас так непрочны, так ненадежны!.. А ведь еще днем я до того верила
в них!..
Что-то сегодня на Домской площади все же было не так.
Я прижалась лбом к прохладному стеклу. Там, за окном была зимняя
ночь. И я осталась наедине с этой бескрайней ночью. И было мне
скверно...
Внизу лежало на снегу светлое пятно. Светлое, даже розоватое
круглое пятно... откуда?..
Я накинула куртку и вышла в лоджию. Перегнулась, вгляделась. Все
стало ясно - внизу, упрятавшись под узкий подоконник на первом этаже,
висел Ингус.
Увидев, что я его выследила, путис неторопливо выплыл на середину
двора. Поднялся до уровня моего этажа. И смотрел на меня издали, а я
смотрела на него, не различая лица, смешных усишек, лохматых бровей
над острыми и внимательными глазами. Собственно, это не было лицом -
человеческие черты складывались из мохнатых язычков пламени, когда
