предпримут для этого шаги. Как-то: проявят свою лояльность к
Пруссии...
- Еще один пакт Молотова-Риббентропа! - вслух сказала я. Кто
только не делил, не уступал друг другу, не продавал и не покупал эти
невеликие земли вдоль восточного берега Балтики...
Тут дверь кабинета распахнулась и ворвалась Милка. Ее меховая
шапка и воротник были в снегу. Она встряхнулась - снег полетел на
книжные страницы. На воротнике сверкнула золотистая восьмиконечная
звездочка - аусеклис.
- Ты видела?! - завопила она. - Через Вантовый мост не проехать!
Весь город - в баррикадах! Представляешь?!.
Я закрыла книгу. Милка все воспринимала чересчур буйно. Я тоже
ехала утром на работу, тоже застряла посреди Даугавы, на Вантовом
мосту, перегороженном самой неожиданной техникой, сельскохозяйственной
и строительной. И тоже, подъезжая, сильно беспокоилась - развевается
ли над Рижским замком флаг свободной Латвии - красно-бело-красный.
Флаг на башне Святого духа, естественно, развевался.
А ведь накануне вечером, когда народ расходился с митинга, лица
были ох какие понурые. Стало ясно - если Латвия все еще будет
настаивать на своей свободе и независимости, в республику введут
советские танки. Которые с красными звездами...
Каким образом за ночь собрали всю эту технику, привезли из
сельских районов людей, выставили посты, перегородили улицы - уму
непостижимо. Но уже к началу рабочего дня Рига действительно была -
вся в баррикадах. Их охраняли великолепные, плечистые, суровые
мужчины, на лицах которых ясно было написано: враги попадут сюда
только через наши трупы.
Было у меня подозрение, что Милкин восторг объясняется главным
образом количеством плечистых мужчин. По этой части она промаха не
давала...
- Ты разденься, - сказала я. - Дух переведи. Вот как раз кофе
поспел.
- А ты еще не освободилась? - возмущенно спросила Милка.
- Я-то освободилась...
Я встала, сунула книгу в сумку и достала из шкафа две чашки. Пакет
с пирожками уже с утра лежал на рабочем столе возле компьютера.
- Уму непостижимо, как в такую погоду можно торчать на баррикадах!
- воскликнула Милка. - Ты как знаешь, а я им термос с горячим кофе
понесу.
Она схватила наш редакционный термос, стоявший обычно в углу за
столом, засыпала туда чуть ли не всю банку растворяшки и сколько
получилось сахара из сахарницы. Я вздохнула - этот бы темперамент да в
мирных целях... И отняла у нее банку с сахарницей. В это время суток
мне полагался кофе - и гори все синим пламенем, а я его выпью.
- Погоди, я в городе еще пирожков докуплю, - предложила я, спасая
из пакета две штуки, потому что Милка всерьез собралась штурмовать
баррикады и их защитников. - Если в кафешке остались. Только хотела бы
я знать, куда этот сукин сын подевался... Когда не надо, так он при
мне - как хвост при заднице!
Милка сунула пакет в свою необъятнул сумку и посмотрела на часы.
- Половина пятого, - сообщила она.
- Ага...
Час назад я сказала ей по телефону, что жду нашего фотокора Гунара
ровно в четыре. Исходя из этого мы планировали остаток дня.
- Может, он где-то языком зацепился? - вдруг сообразила я. - Ты же
знаешь, эти возвышенные мужчины... Пойду посмотрю.
И вышла из кабинета.
Возвышенный мужчина перепугал меня до полусмерти. Завернув за
угол, я увидела совершенно детективную фигуру.
Это был человек, выглядевший так, будто не он сам прислонился к
стене, а его прислонили. Он опирался лопатками и затылком. Черная
шляпа с довольно широкими полями, шикарная богемная шляпа, сползла ему
на физиономию. Длинное пальто давало силуэт в стиле черно-белого
шпионского кино. Похожая на сундук черная сумка с фотопринадлежностями
стояла у ног.
И человек этот спал.
Я подошла поближе - и унюхала коньяк.
- Так!.. - грозно сказала я. - Хорош! Это тебе четыре ровно?
Но он все равно не проснулся.
Вести его в таком виде на баррикады я не могла - разве что нести.
Плакал наш совместный фоторепортаж синим пламенем. Но и оставлять эту
кариатиду в коридоре я тоже не имела морального права. Все-таки,
солидные люди в редакцию заглядывают, крутить носами будут.
Я подняла его левую руку, поднырнула и накинула ее себе на шею.
Вид был - санитарка выводит раненого бойца с поля брани. Причем
раненого в обе ноги. По моей щеке царапнул красно-бело-красный
маленький аусеклис.
Как я заволокла Гунара в кабинет - лучше спрашивать Милку. Она это
со стороны видела и кипяток мимо чашек налила, а мне, честное слово,
было не до смеха.
Будучи уложен в кресло и лишен шляпы, Гунар проснулся.
- А, это ты... - он улыбнулся и провозгласил: - Сын! Сын!!!
Тут все стало ясно. Его жена Лига после двух дочек наконец-то его
порадовала мальчиком. Отсюда и коньяк.
- Сын!.. - повторил безумно довольный Гунар.
- Поздравляю, - но удержать вздох мне не удалось.
Дело в том, что на задних страницах моего журналистского блокнота,
среди черновиков стихов, было и такое четверостишие:
Тебе - чудеса и вершины, а мне - без кольца и венца растить
синеглазого сына, повадкой и статью в отца...
Сына, понятное дело, еще никакого не было - иначе я не отводила бы
душу на а-ля-историческом романе про любовь, свободу и прочие
прекрасные вещи. Но молодость все еще была при мне, более того - я не
опускала рук, сражаясь за свою любовь. И уже год сидела на своей
маленькой баррикаде...
- Что будем делать? - спросила Милка.
- Дураков учить надо, - уже почти без злости ответила я. - Ничего
страшного. Там же теперь телевизионщиков и фотокоров больше, чем
защитников баррикад. Встречу кого-нибудь знакомого и договорюсь насчет
пары-тройки снимков. А он пусть потом на планерке выкручивается как
умеет. Я свою часть задания вовремя сдам!
Потом мы поспорили - запирать ли спящего Гунара в кабинете, что
обеспечит ему некоторую безопасность от высоконравственных коллег, или
оставить дверь просто прикрытой, что даст ему при нужде доступ к
ватерклозету. И тот, и другой вариант были гуманны, мы только не могли
решить, какие проблемы для Гунара хуже: с мочевым пузырем или с
яростными коллегами.
Мы предпочли пожертвовать мочевым пузырем. Потому что собрать
материал для репортажа и вернуться можно за полчаса. Авось не
помрет...
Правда, пришлось сделать круг - в кафешке кончились-таки пирожки,
а Милка непременно хотела прийти на Домскую площадь во всеоружии - с
термосом и пакетом. Ну ладно, потащились мы с этим чудовищным термосом
за три версты искать пирожки - и вполне могли бы попасть в Старую Ригу
по мостику возле Пороховой башни, так нет же. Милка сквозь зимний парк
увидела какую-то интересную суету возле Совета министров. Мы подошли
посмотреть.
Естественно, как и всюду, где хоть что-то охраняли, горели костры.
Совмин окружал забор из грузовиков, а по их бортам тянулся гигантский
транспарант со словами: "Русские, под флагом России встаньте рядом,
тут решается и ваша судьба!" Развевались два флага - наш и российский
триколор, бело-сине-красный.
- Как здорово! - сказала Милка. - Ну, теперь империи - кранты!
Тут-то я и увидела этих бабуль.
Две бабки тащили алюминиевый бак с горячими пирожками. Подтащили к
костру, собрали вокруг бака людей - и, когда мужики стали разбирать
угощение, отошли в сторонку, как бы любуясь на сыночков и внучков.
Я слишком долго на них таращилась в умилении - и увидела, как они
переглянулись. Сверкнули ослепительно белые зубы - и в сморщенных
личиках прорезалась некая внезапная хищность. Но сомкнулись бесцветные
от старости губы - и стало ясно, что слабое зрение опять подвело меня.
Под деревом сидела еще одна старушка - приметная, очень высокая, с
суровым, даже грубым лицом. И держала плакатик со словами: "Боже,
благослови Латвию и наше правительство!".
Плакатик был типографской работы.
На груди у старушки был самодельный аусеклис, с блюдце величиной.
И после этого старушки стали мне мерещиться решительно везде -
особенно на Домской площади, где мы отыскали знакомых и снабдили их
наконец своими пирожками. Причем и сами угостились кофе, стоя у костра
в полной эйфории.
Там же я задала первым встречным несколько вопросов о
необходимости государственной независимости для Латвии, о том, все ли
народы - в едином строю против империи, и кое-как накарябала десять
строк в блокноте. Вопрос о фотографиях тоже решился моментально -
завтра в десять утра я уже могла забрать их на вахте в Доме печати.
Странное было ощущение - как будто взрослые люди затеяли игру. И
музыка звучала, и на баррикаде певцы с микрофонами стояли, и хоровод
вокруг костра молодежь водила, а уж съестного было видимо-невидимо. Я
бы назвала событие пикником наоборот - обычно горожане выезжают на
природу с пирожками летом, а тут сельчане приехали в Ригу зимой. Но я
не позволила себе шутить над святыми вещами.
Ведь здесь собрались проливать кровь за свободу.
- Гляди! - беззвучно потребовала Милка.
У костра сидел настоящий великан, блондин чистейшей пробы, такого
оттенка ни одна импортная краска не даст. Это был викинг, это был
Ричард Львиное Сердце в старой синей куртке и пестро-клетчатом шарфе.
И с непременным символом свободной Латвии - аусеклисом.
Милка с термосом устремилась к костру.
- Садись, куда Бог велел, ешь, чего рука достала! - пошутил,
принимая от нее стаканчик с кофе, великан. Я распахнула перед ним
пакет, там на дне еще были пирожки, но он с улыбкой отказался. Зато не
отказался темноволосый бородатый парень, его приятель.
- Вот стаканчик мы бы опрокинули, - сказал он. - Стаканчик бы
сейчас хорошо пошел.
- Принести? - немедленно спросила Милка.
- Нельзя. Сухой закон! - с гордостью заявил светловолосый викинг.
И действительно - слоняясь по Домской площади, мы не заметили ни одной
водочной бутылки.
Между моим боком и локтем проскользнула рука и нырнула на дно
пакета. Я резко повернулась - и увидела еще одного шутника. Даже не
одного, а с подружкой.
- Славка! - воскликнула я. - Хорош людей пугать!
Он откусил половину трофейного пирожка. Вторую отдал подружке.
Им было по шестнадцати, для них баррикады стали откровенным
праздником. Я могла держать пари - они увеялись сюда еще утром, с
физики или химии. Уж насчет Славки - так точно! Парень уже года три
как возомнил себя артистом. А познакомились мы в школьном активе
Рижского тюза, где я одно время чуть не поселилась.
И до чего же прехорошенькая парочка смеялась сейчас сквозь
недожеванный пирожок! Темноволосый, кудрявый, глазастый Славка и
светло-русая сероглазая девчонка, оба почти одного роста, причем
немалого, одинаково румяные и белозубые, хуже того - одинаково
курносые. И у обоих волосы безалаберно падали на лоб до самых глаз.
Девчонку я тоже знала. Ее звали Кристина, Славка приводил ее на
какое-то наше театральное сборище, и она с премилым акцентом читала
сонет Шекспира на русском языке. Подумать только, еще год назад я
ставила с этими оболтусами Шекспира...
На баррикаде у дверей Радиокомитета появились люди с аппаратурой.
Они затевали концерт - и оба прогульщика, не прощаясь, ринулись туда -
занимать места в первом ряду.
Латыши называли свою борьбу за свободу "песенная революция". И уж
чего-чего, а песен было выше крыши.
В бок мне уперлись две крупные собачьи лапы, отчего я чуть не
облила куртку горячим кофе. Хорошо, что пес был на поводке. Он скреб
по мне лапами, норовя достать повыше, и возбужденно лаял.
- Фу, Таро! - весело закричала необъятная хозяйка. - Что ты
