мо'трите, как весело!
- Нет, уж я кончил. Мне умирать пора.
- Вот так штука!- смеясь, сказал Щербацкий. - Я только приготовился
начинать.
- Да и я так думал недавно, но теперь я знаю, что скоро умру.
Левин говорил то, что он истинно думал в это последнее время. Он во
всем видел только смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело тем
более занимало его. Надо же было как-нибудь доживать жизнь, пока не
пришла смерть. Темнота покрывала для него все; но именно вследствие этой
темноты он чувствовал, что единственною руководительною нитью в этой
темноте было его дело, и он из последних сил ухватился и держался за не-
го.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
Каренины, муж и жена, продолжали жить в одном доме, встречались каждый
день, но были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за пра-
вило поставил каждый день видеть жену, для того чтобы прислуга не имела
права делать предположения, но избегал обедов дома. Вронский никогда не
бывал в доме Алексея Александровича, но Анна видела его вне дома, и муж
знал это.
Положение было мучительно для всех троих, и ни один из них не в силах
был бы прожить и одного дня в этом положении, если бы не ожидал, что оно
изменится и что это только временное горестное затруднение, которое
пройдет. Алексей Александрович ждал, что страсть эта пройдет, как и все
проходит, что все про это забудут и имя его останется неопозоренным. Ан-
на, от которой зависело это положение и для которой оно было мучительнее
всех, переносила его потому, что она не только ждала, но твердо была
уверена,что все это очень скоро развяжется и уяснится. Она решительно не
знала, что' развяжет это положение, но твердо была уверена, что это
что-то придет теперь очень скоро. Вронский, невольно подчиняясь ей, тоже
ожидал чего-то независимого от него, долженствовавшего разъяснить все
затруднения.
В средине зимы Вронский провел очень скучную неделю. Он был приставлен
к приехавшему в Петербург иностранному принцу и должен был показывать
ему достопримечательности Петербурга. Вронский сам был представителен,
кроме того, обладал искусством держать себя достойно-почтительно и имел
привычку в обращении с такими лицами; потому он и был приставлен к прин-
цу. Но обязанность его показалась ему очень тяжела. Принц желал ничего
не упустить такого, про что дома у него спросят, видел ли он это в Рос-
сии; да и сам желал воспользоваться, сколько возможно, русскими удо-
вольствиями. Вронский обязан был руководить его в том и в другом. По ут-
рам они ездили осматривать достопримечательности, по вечерам участвовали
в национальных удовольствиях. Принц пользовался необыкновенным даже меж-
ду принцами здоровьем; и гимнастикой и хорошим уходом за своим телом он
довел себя до такой силы, что, несмотря на излишества, которым он преда-
вался в удовольствиях, он был свеж, как большой зеленый глянцевитый гол-
ландский огурец. Принц много путешествовал и находил, что одна из глав-
ных выгод теперешней легкости путей сообщений состоит в доступности на-
циональных удовольствий. Он был в Испании и там давал серенады и сбли-
зился с испанкой, игравшею на мандолине. В Швейцарии убил гемза. В Анг-
лии скакал в красном фраке через заборы и на пари убил двести фазанов. В
Турции был в гареме, в Индии ездил на слоне и теперь в России желал вку-
сить всех специально русских удовольствий.
Вронскому, бывшему при нем как бы главным церемониймейстером, большого
труда стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицами
русские удовольствия. Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и трой-
ки, и цыгане, и кутежи с русским битьем посуды. И принц с чрезвычайною
легкостью усвоил себе русский дух, бил подносы с посудой, сажал на коле-
ни цыганку и, казалось, спрашивал: что же еще, или только в этом и сос-
тоит весь русский дух?
В сущности из всех русских удовольствий более всего нравились принцу
французские актрисы, балетная танцовщица и шампанское с белою печатью.
Вронский имел привычку к принцам, - но, оттого ли, что он сам в послед-
нее время переменился, или от слишком большой близости с этим принцем, -
эта неделя показалась ему страшно тяжела. Он всю эту неделю не переста-
вая испытывал чувство, подобное чувству человека, который был бы прис-
тавлен к опасному сумасшедшему, боялся бы сумасшедшего и вместе, по бли-
зости к нему, боялся бы и за свой ум. Вронский постоянно чувствовал не-
обходимость, ни на секунду не ослаблять тона строгой официальной почти-
тельности, чтобы не быть оскорбленным. Манера обращения принца с теми
самыми лицами, которые, к удивлению Вронского, из кожи вон лезли, чтобы
доставлять ему русские удовольствия, была презрительна. Его суждения о
русских женщинах, которых он желал изучать, не раз заставляли Вронского
краснеть от негодования. Главная же причина, почему принц был особенно
тяжел Вронскому, была та, что он невольно видел в нем себя самого. И то,
что он видел в этом зеркале, не льстило его самолюбию. Это был очень
глупый, и очень уверенный, и очень здоровый, и очень чистоплотный чело-
век, и больше ничего. Он был джентльмен - это была правда, и Вронский не
мог отрицать этого. Он был ровен и неискателен с высшими, был свободен и
прост в обращении с равными и был презрительно добродушен с низшими.
Вронский сам был таковым и считал это большим достоинством; но в отноше-
нии принца он был низший, и это презрительно-добродушное отношение к не-
му возмущало его.
"Глупая говядина! Неужели я такой!" - думал он.
Как бы то ни было, когда он простился с ним на седьмой день, пред
отъездом его в Москву, и получил благодарность, он был счастлив, что из-
бавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простился
с ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты, где всю ночь у них было
представление русского молодечества.
II
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала:
"Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не ви-
дать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на
совет и пробудет до десяти". Подумав с минуту о странности того, что она
зовет его прямо к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он
решил, что поедет.
Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил
один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспомина-
ния безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связа-
лись с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную
роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дро-
жа от страха, и поспешно зажег свечу. "Что такое? Что? Что такое страш-
ное я видел во сне? Да, да. Мужик-обкладчик, кажется, маленький, гряз-
ный, со взъерошенной бородкой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил
по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне,
- сказал он себе. - Но отчего же это было так ужасно?" Он живо вспомнил
опять мужика и те непонятные французские слова, которые произносил этот
мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
"Что за вздор!" - подумал Вронский и взглянул на часы.
Была уже половина девятого. Он позвонил человека, поспешно оделся и
вышел на крыльцо, совершенно забыв про сон и мучась только тем, что
опоздал. Подъезжая к крыльцу Карениных, он взглянул на часы и увидал,
что было без десяти минут девять. Высокая, узенькая карета, запряженная
парой серых, стояла у подъезда. Он узнал карету Анны. "Она едет ко мне,
- подумал Вронский, - и лучше бы было. Неприятно мне входить в этот дом.
Но все равно; я не могу прятаться", - сказал он себе, и с теми, усвоен-
ными им с детства, приемами человека, которому нечего стыдиться, Вронс-
кий вышел из саней и подошел к двери. Дверь отворилась, и швейцар с пле-
дом на руке подозвал карету. Вронский, не привыкший замечать подробнос-
ти, заметил, однако, теперь удивленное выражение, с которым швейцар
взглянул на него. В самых дверях Вронский почти столкнулся с Алексеем
Александровичем. Рожок газа прямо освещал бескровное, осунувшееся лицо
под черною шляпой и белый галстук, блестевший из-за бобра пальто. Непод-
вижные, тусклые глаза Каренина устремились на лицо Вронского. Вронский
поклонился, и Алексей Александрович, пожевав ртом, поднял руку к шляпе и
прошел. Вронский видел, как он, не оглядываясь, сел в карету, принял в
окно плед и бинокль и скрылся. Вронский вошел в переднюю. Брови его были
нахмурены, и глаза блестели злым и гордым блеском.
"Вот положение!- думал он. - Если б он боролся, отстаивал свою честь,
я бы мог действовать, выразить свои чувства; но эта слабость или под-
лость... Он ставит меня в положение обманщика, тогда как я не хотел и не
хочу этим быть".
Со времени своего объяснения с Анной, в саду Вреде мысли Вронского
много изменились. Он, невольно покоряясь слабости Анны, которая отдава-
лась ему вся и ожидала только от него решения ее судьбы, вперед покоря-
ясь всему, давно перестал думать, чтобы связь эта могла кончиться, как
он думал тогда. Честолюбивые планы его опять отступили на задний план, и
он, чувствуя, что вышел из того круга деятельности, в котором все было
определено, отдавался весь своему чувству, и чувство это все сильнее и
сильнее привязывало его к ней.
Еще в передней он услыхал ее удаляющиеся шаги. Он понял, что она ждала
его, прислушивалась и теперь вернулась в гостиную.
- Нет! - вскрикнула она, увидав его, и при первом звуке ее голоса сле-
зы вступили ей в глаза, - нет, если это так будет продолжаться, то это
случится еще гораздо, гораздо прежде!
- Что, мой друг?
- Что? Я жду, мучаюсь, час, два... Нет, я не буду!.. Я не могу ссо-
риться с тобой. Верно, ты не мог. Нет, не буду!
Она положила обе руки на его плечи и долго смотрела на него глубоким,
восторженным и вместе испытующим взглядом. Она изучала его лицо за то
время, которое она не видала его. Она, как и при всяком свидании, своди-
ла в одно свое воображаемое представление о нем (несравненно лучшее, не-
возможное в действительности) с ним, каким он был.
III
- Ты встретил его? - спросила она, когда они сели у стола под лампой.
- Вот тебе наказание за то, что опоздал.
- Да, но как же? Он должен был быть в совете?
- Он был и вернулся и опять поехал куда-то. Но это ничего. Не говори
про это. Где ты был? Все с принцем ?
Она знала все подробности его жизни. Он хотел сказать, что не спал всю
ночь и заснул, но, глядя на ее взволнованное и счастливое лицо, ему со-
вестно стало. И он сказал, что ему надо было ехать дать отчет об отъезде
принца.
- Но теперь кончилось? Он уехал?
- Слава богу, кончилось. Ты не поверишь, как мне невыносимо было это.
- Отчего ж? Ведь это всегдашняя жизнь вас всех, молодых мужчин, - ска-
зала она, насупив брови, и, взявшись за вязанье, которое лежало на сто-
ле, стала, не глядя на Вронского, выпрастывать из него крючок.
- Я уже давно оставил эту жизнь, - сказал он, удивляясь перемене выра-
жения ее лица и стараясь проникнуть его значение. - И признаюсь, - ска-
зал он, улыбкой выставляя свои плотные белые зубы, - я в эту неделю как
в зеркало смотрелся, глядя на эту жизнь, и мне неприятно было.
Она держала в руках вязанье, но не вязала, а смотрела на него стран-
ным, блестящим и недружелюбным взглядом.
- Нынче утром Лиза заезжала ко мне - они еще не боятся ездить ко мне,
несмотря на графиню Лидию Ивановну, - вставила она, - и рассказывала про
ваш афинский вечер. Какая гадость!
- Я только хотел сказать, что....
Она перебила его.
- Это Тherese была, которую ты знал прежде?
- Я хотел сказать...
- Как вы гадки, мужчины! Как вы не можете себе представить, что женщи-
